Тепло

Мендоза медленно выдыхает, стараясь расслабить напряженные мышцы; так легче справляться с морозом, проникающим глубоко под кожу, заставляющим стискивать зубы до скрипа. И непонятно до конца, в чем причина: в холоде, просачивающимся из дождливой ночи сквозь оконное стекло, или в исповеди, звучащей так отчаянно, что хочется прижать произносящего к груди, обещая, что больше ничего подобного не повторится. Джо чувствует жар Сарчи и двигается ближе к нему; тот ничего не замечает, будучи поглощенным воспоминаниями , продолжает говорить, медленно и неуверенно, замолкая иногда, чтобы перевести дыхание. Он сосредоточенно смотрит вдаль, в никуда, и в его глазах отражается холодный свет от висящего на стене креста; он же придает его лицу мертвенно бледный оттенок, освещает, проявляет каждую морщинку, подаренную бессонными ночами и так и не раскрытыми делами. Священнику хочется скинуть этот крест на пол. Содрать со стены. Заставить лампы под ним погаснуть, а комнату погрузиться в уютный полумрак. Совсем не по-церковному, наверное, но он готов пойти на это, если сидящему рядом в итоге станет лучше. Однако Мендоза знает, что это ничего не изменит, а потому ему остается лишь сидеть, вслушиваясь в наполненный болью голос, оглядываясь на сверкающий огнями город за их спинами и согреваясь чужим теплом. Ему действительно жаль. Для священников сочувствие подобно проклятию, оно преследует, сжимает когтистой лапой сердце, когда очередной послушник рассказывает о своих грехах и молит о прощении. После стольких лет службы и сотен историй Джо знает, что сказать, как объяснить и куда направить, он дожидается молчания и смотрит пристально, в самую душу, заставляя Ральфа невольно замереть. - Грех гнева, - говорит Мендоза спокойно, а в глазах - сожаление и искреннее желание помочь. Сарчи видит это, но вместо ответа лишь опускает голову на руки, прикрывая ладонями лицо, дыша глубоко, пытаясь перестать винить себя во всем. - Плевать на него, - наконец шепчет Ральф, не меняя позы и даже не глядя на священника, - На моих руках кровь еще одного человека, и это волнует меня в сотни раз больше. - В этом нет твоей вины, - снова повторяет Джо, слово в слово, как и десятком минут ранее. - Есть, никто не может этого отрицать, - упрямо настаивает на своем полицейский, - Если бы не мой чертов радар, мы бы сейчас гонялись за карманниками или смотрели бейсбол в участке, - он вздрагивает, чувствуя осторожное прикосновение. Мендоза кладет руку на его плечо, чуть сжимая, словно говоря "Доверься, расскажи". Но он совершенно не ожидает того, что этот человек, закаленный борьбой и потерями, почти безвольно опустит голову на его колени и, кинув усталый взгляд, снова уставится в темноту. Ни единого слова, ни лишнего движения, словно все так, как и должно быть. Один готов рассказать, другой - выслушать, даже если ради этого придется отодвинуть на задний план не моральные устои, но предписания церкви. Они молчат пару минут, Джо не торопит, не сверлит его взглядом, только облокачивается на стекло, чтобы было удобнее им обоим. И это движение выводит Сарчи из транса; взгляд становится осмысленнее, он прочищает горло и пытается уместить ворох гудящих в голове мыслей хотя бы в пару предложений. - Я потерял единственного человека, который всегда был рядом, чтобы удержать меня от глупостей. Который столько раз спасал меня от самого себя. - Рано или поздно наступает время, когда мы должны учиться делать выбор сами. И сами нести за него ответственность. То же касается и наших поступков. Расскажи мне о нем. От чего Батлер тебя спас? Ральф смотрит недоверчиво, не понимая толком, как это может помочь, но все же сдается. Он говорит что-то о других маньяках, насильниках, убийцах, которых преследовал ночи напролет, в которых пытался стрелять на поражение, как Батлер вовремя отбирал у него пистолет. Он говорит и не может себе представить, как будет работать дальше без такого человека. Он рассказывает момент за моментом из их совместного прошлого, и каждая история звучит как невысказанное напарнику при жизни "спасибо". Кромсающая душу боль отступает, оставляя лишь скорбь и горечь сожаления, и становится легче, действительно легче. Сарчи знает, что теперь должен поблагодарить еще одного человека; задумавшийся над его словами Джо неосознанно перебирает волосы полицейского, зарываясь в них пальцами и гладя словно одного из котов, которых тот так ненавидит. Ральф тоже не сразу это понимает, но не уворачивается от аккуратных прикосновений; они дарят ощущение тихого спокойствия и тепла, и заставляют происходящее казаться абсолютно правильным, единственно правильным во всем мире. - Хэй, - нарушает уютную тишину Сарчи, поднимая глаза на священника, - Раз уж мы работаем вместе, пообещай мне кое-что, - дождавшись ответного кивка, он продолжает, - Не дай мне натворить... всякого. Удержи от зла. - Только если ты пообещаешь мне то же самое, - после пары секунд раздумий отвечает Мендоза и ежится от новой прошедшей по телу волны холода. Ральф не может этого не заметить, поэтому он не глядя тянет руку к лежащей на подоконнике куртке и приподнимается, чтобы самому укрыть ею Джо. Тот не двигается, позволяя ему проявить эту вполне понятную заботу; в конце концов, каждый хочет почувствовать себя нужным, а тот, кто только что потерял кого-то близкого - тем более. Сарчи поправляет воротник, касаясь кончиками пальцев шеи священника и кидая на него виноватый взгляд. Глаза сверкают в темноте, отражая свет тысяч маленьких огоньков за окном, и Мендозе кажется, что тот находится слишком близко. Так оно и есть, в общем-то, но Ральф не спешит отстраняться: он так же греется чужим теплом, опаляя горячим дыханием чужие губы, но даже не собирается делать первый шаг. И дело не в том, что он женат, и не в обете, который дал человек напротив. Просто они вроде как пообещали друг другу, а Сарчи всегда держит свое слово, даже если ради этого придется снова ощущать капающую кислотой на сердце тоску. Он прикрывает глаза, втягивая носом запах крепкого виски и сигарет, главных слабостей своего нового напарника, и снова укладывается на его колени, будучи теперь уверенным, что тот его не оттолкнет. Едва заметная улыбка появляется на губах полицейского, когда он чувствует касающиеся его лба и щек пальцы. - Отпускаю грехи твои.