Доброта

Это было падение в бездну, не меньше. Женщина резко открыла глаза и тут же поморщилась – по ним ударил яркий солнечный свет. Она недоумённо прикрыла пальцами лицо, не понимая, где находится. В следующую секунду её настигло осознание: она здесь, в своём доме. На пыльном, старом чердаке, словно вышедший из моды хлам. На тяжёлой, но удивительно прекрасной ткани платья лежит хрустальная туфелька, играющая всеми красками радуги, и вот-вот войдёт Золушка, раздращающе счастливая и прекрасная. А у неё нет даже времени, чтобы поразмыслить. Понять, почему фея приняла облик несносной падчерицы и так сладко касалась её. Пальцы, не слушаясь, провели по губам, став алыми от дрянной, но необходимой с годами помады. Словно кровь, подумала мачеха, словно моя кровь. - Как?.. - выдохнула Золушка, влетев в комнату, подобно ветру. Её щёки раскраснелись, она настороженно рассматривала мачеху, застывшую на её софе так же, как застыла сама Золушка. Девушка не бросилась к тайнику, словно давно знала, что там ничего нет. - Что вы сделали? – спросила она, и мачеха поняла, что та всё помнит. Все сказанные слова и счастливый конец своей сказки, подчёркнутый сладким перезвоном свадебных бубенцов. Глупые метания своей мучительницы, нелепые извинения сводных сестёр… Она помнила всё, но предпочла забыть, как страшный сон, и не думать больше о тех, кого она оставила позади. Для неё ведь всё закончилось благополучно. - Ничего, - женщина чуть повела головой, ощущая, как падчерица по привычке вздрогнула от одного только её взгляда. – Я… Она опустила так пугающие девчонку глаза и чуть улыбнулась, слыша, как от удивления Золушка попятилась. - Оказывается, не только у самых приторных добрячек есть феи-крёстные. Они снова встретились взглядами, но на этот раз мачеха старалась не пугать её, не давить одним только внешним видом на хрупкую душу. Не ломать её, как хотелось обычно, сминая хрупкие плечи, пытаясь сделать её подобной себе… Для чего?.. - Фея? У Вас? В голосе Золушки впервые в жизни послышались отголоски пробуждающейся силы и обиды - такой ослепляюще яркой, что внутри зашевелилась змея удовольствия, скрутившая живот в один тугой комок. Как интересен мир: сколько бы зла не причиняла мачеха своей падчерице, с неё всё сходило, как с гуся вода… Но стоило той лишь почувствовать волю, стать самой себе хозяйкой – пусть даже на миг! – и тайные, скрытые глубоко внутри порывы вырвались наружу. Словно её доброта существовала лишь тогда, когда кто-то оттенял её. Словно только благодаря злу и тьме своей мачехи, её жертвенность выглядела уместной, а не нелепой и вычурно смешной. - А чем я хуже тебя? – в глазах отразилась неприятная сталь, Золушка отшатнулась от чужого, отвратительного до умопомрачения голоса. – Ответь же. Женщина отложила в сторону раздражающую туфельку, напряжённо встала, боясь, что расползшиеся по душе трещины могут в любой момент стать ещё глубже, и она рассыпается здесь же, став всего лишь пылью… Хотя она и есть пыль. - Почему ты решила, что только ты и твоя нелепая, напускная доброта способны сотворить чудо? Мачеха подошла так близко, что ещё чуть-чуть – и они соприкоснулись бы пальцами: так близко, что можно было заметить дрожащие ресницы, так близко, что приходилось душить в себе желание вцепиться в её шею и выпить из юного, невинного тела саму жизнь. - Скажи мне, Элла, почему ты забыла нас, словно мы никогда не существовали, и решила выгнать из дома на улицу? - Вы пытаетесь вызвать к себе жалость? – Золушка подняла на неё голубые глаза, в которых бушевало море. – Кит говорил о таких, как вы. Я была так наивна и глупа… - Ты и сейчас ничуть не лучше. Они встретились взглядами, но в этот раз никто не стал пугливо прятать глаза. Их было двое: уставшая, но не сломленная женщина и порывистая, ничего не понимающая в жизни девчонка. Они смотрели друг на друга, но, как это всегда бывает, не видели друг друга. - Отчего в вас столько зла, мадам? Мачеха вымученно улыбнулась, осторожно проведя пальцами по руке Золушки, поёжившейся от касания, и ответила: - Потому что я несчастна. Голубые глаза удивлённо распахнулись, словно только сейчас ей довелось увидеть истину… Словно только сейчас ей открылась тайна всех бед и слёз этого мира. - Вы? - Я. И ни слова больше. В напряжённой, как струны пианино, тишине звучало их дыхание, и оно казалось чудеснее всех остальных мелодий, проникновеннее самых чудесных голосов и трогательных слов. Двое смотрели в глаза друг друга, и солнце, утихомирившее шторм, следовало за пальцами женщины, снова коснувшейся плеча юной девушки. - А если вы будете счастливы, то никогда больше не причините людям зла? - А зачем тратить время на зло, если его можно потратить на счастье? Они снова смотрели, не могли наглядеться друг на друга. Тысячи пылинок танцевали в воздухе под очаровательную мелодию их дрогнувших, наконец-то, сердец. - Что сделает вас счастливой, мадам? Мачеха покачала головой, словно сбрасывая с себя тёмную, мрачную вуаль, не дающую говорить о том, о чём кричит душа. Её ответ был тяжёлым, горло словно сдавила чья-то дьявольская, когтистая рука, голос глухо бился о стены в непривычном эхо: - Я не знаю. Не знаю, Элла. Я, кажется, забыла, что это такое счастье. Я, кажется, и не знала никогда, что это такое. Женщина шагнула назад, стараясь скрыть внезапно затрещавшую, словно разбитая хрустальная туфелька, душу, но она упорно расползалась внутри глаз, как рукав бального платья Золушки под пальцами. - И, наверное, все не знают, Элла, но – верят в сказки и волшебных фей-крёстных. Она опустилась на пыльную софу, глядя на свои холёные, ухоженные руки и чувствуя, как где-то внутри уставшего от жизни тела теплится раскаяние, бьётся вместе с сердцем надежда на лучшее. Как давно она не чувствовала подобного. - Но, - робко пролепетала Золушка, подойдя к своей мучительнице и опускаясь перед ней на колени, чтобы заглянуть в её лицо, - почему вы сразу не сказали? - А ты спрашивала? В который раз девушка вздрогнула, ощущая правоту той, кого она решила ненавидеть после того, как рассказала всё Киту. Той, кого она считала злодейкой: завистливой, жестокой и лицемерной… Как забавно, что значение этих слов она поняла в полной мере во дворце, а не в этом доме. Не на этом чердаке. Не с этой женщиной, изуродованной жизнью. Не с той, что всю свою жизнь боролась за счастье, которого не знала. Не видела ни разу, а потому рвалась, металась, страдала, пыталась сделать всех вокруг себе подобными, заразив их своим внутренним несчастьем, словно чумой. Кричала своим поведением «Кто-нибудь! Ну хоть кто-нибудь, скажите, что не так с моей жизнью, почему мне всегда так тяжело?», но никто не увидел. Не смог услышать и понять. Её холёные, ухоженные руки дрожали, Элла смотрела с удивлением на эту женщину и не узнавала её. Неужели она, всегда так похожая на королеву, умела быть хрупкой и ранимой, но никогда не показывала этого? - Вам плохо без меня? - Ты даже не представляешь, как. Мачеха наклонилась, осторожно обняв Золушку, зарывшись носом в её золотые, самые дорогие, наверное, на свете волосы. Внутри щёлкнули, заводясь, древние часы, начав новый отсчёт. Из шестерёнок выпала мешающаяся деталь, и ей как будто стало легче дышать… А может, это просто ветер добрался до неё из приоткрытого окна. - Вы… Я… обязательно всё изменю, простите! Мне ещё так много надо сказать вам, матушка… Её голос был полон слёз, но женщина лишь улыбнулась, отстранившись и коснувшись пальцами её нежного, как и вся она, подбородка. - Ну что ты, полно, какая матушка… - выдохнула она, чувствуя, как напрягается Элла, ведь в прошлый раз эти слова причинили ей слишком много боли. – Зови меня мадам. Поддавшись безумному порыву, она наклонилась и коснулась её губ. Словно молоко и мёд, были эти губы, словно огонь и дым были её глаза… Словно горячее пламя – она сама. И если это только сон, то пусть он закончится так. Без слёз. Рука соскользнула, хрусталь слетел по атласной ткани платья, разбиваясь, как и волшебство. Заканчивая сказку, у которой никогда не было начала. Она открыла глаза, ощущая, как с плеч сполз высохший за ночь халат. В гостиной снова было холодно, хотя угли в очаге всё ещё тлели. Не было ни котелка, ни чаш, ни тем более фей со старухами – только остывший, как она сама, огонь. Лицо, как и волосы, остались мокрыми, и если второму объяснение находилось, то первому… Она плакала во сне? Такое бывает?.. Женщина коснулась своих губ, на которых всё ещё остался нежный молочный вкус, дразнящий чувствительное нёбо. В груди билось не сердце, а тугой комок нервов, подчиняющий себе её разум. Чего же ей хотелось? Что именно сделало бы её счастливой? Она не знала, но смутно догадывалась что. Последние пару лет всё её внимание захватило только одно существо, грязное, извазюканное в золе по её злой воле. Не посмешище, не чернавка, нет… Сокровище, запрятанное подальше от чужих глаз, чтобы никто не увидел, не смог добраться. И правда, сокровище. Невинное, робкое существо, терпящее любую пощёчину, любое издевательство, но – неспособное перечить, проявить другую, куда более нужную доброту… Ведь никто никогда не говорил, что добро приносит только радость. Ей такая доброта была не нужна. Ей нужна была правда, злая, жестокая правда – именно в ней и заключалась настоящая доброта. Но Элла не смогла дать ей её, а она – перестать требовать невозможного от юной, невинной девочки, не привыкшей к человеческой жестокости. Но уже поздно думать. Поздно. Женщина поднялась, пытаясь сохранить остатки былого достоинства. На неё из коридора смотрел статный, но абсолютно непривлекательный мужчина, одетый лишь в замусоленные портки. - Оденьтесь, капитан, мои дочери могут проснуться в любой момент. Не смущайте невинных особ своей наготой. Мужчина кивнул и, помедлив, будто хотел что-то сказать, всё же пошёл вверх по лестнице. По его нахмурившемуся лицу женщина догадалась, что эта ночь для него оказалась чуть ли не самой чувственной в жизни и он раздумывал, как бы предложить ей съехаться, но при этом выпереть её дочурок вон… Ведь в самом деле, откуда у обычного солдата хоромы, сравнимые с этими? Мачеха грустно улыбнулась, последовав за капитаном: ей тоже следовало одеться, как подобает. Пусть, в последний раз, но она хочет покинуть этот дом, как его хозяйка, а не нищенка, потерявшая всё. Может быть, ей придётся согласиться с предложением капитана. Может, когда-нибудь ей ещё раз удастся увидеть золотые волосы и голубые глаза, пусть даже издалека… А о дочерях позаботятся, это она знала точно, пусть и не так, как ей бы хотелось – никаких графов и герцогов, обычные купцы, как и её почившие с миром мужья. Но ведь она же как-то прожила, так почему у них не выйдет? Она застыла на лестнице, понимая, как сильно не хочет этого, опустилась на колени, цепляясь в перила, словно моля всех духов, фей и богов о том, чтобы такого никогда не произошло. Она не нашла счастья, будучи замужем за ними, именно поэтому так стремилась отдать своих дочерей за благородных, которые, может быть, хотя бы им дали то, чего их мать не имела. Счастье. Счастье, дьявол его раздери! И ничего более. Она стояла на мокрых, по утреннему убогих ступенях, встречаясь с солнцем лицом к лицу. Новый день пришёл, а с ним новая, пугающая жизнь. Дочери неуверенно мялись позади, до сих пор не понимая, что это не шутка, что всё всерьёз… Что у них никогда не будет больше французских зонтиков светло-зелёного цвета, и они вряд ли когда-нибудь ещё раз будут танцевать на балах пусть не с принцем, но – с дворянами. Счастлив неведающий… В горле застрял комок, в прикрытых глазах стояли слёзы. Солнце поднималось над деревьями, раня, испепеляя, сжигая дотла, словно порождение ночи, и далёкий топот копыт лишь заставлял сердце сжиматься от ещё большего горя. Топот?.. Она открыла глаза, затаив дыхание. Этого не может быть, так не положено. Для её сказки никто не закладывал начало, так почему же? Из-за поворота, громыхая, подобно всадникам апокалипсиса, несся белый конь. Ветер и солнце переплелись на его пышущей светом шкуре, они крепко держали в седле хрупкую девичью фигурку, от которой внутри всё обращалось в единый монолит. Она, простоволосая, раскрасневшаяся, объятая внутренним пламенем оказалась прекраснее всего, что женщина видела на своём веку. Не думая больше ни о чём, она ступила в грязь, в которую превратился после сегодняшнего ливня двор… Ничто больше не могло замарать её. Пышущий светом конь остановился подле женщины, голубые глаза с недоверием и надеждой смотрели сверху вниз на свою бывшую мучительницу. Они верили, что волшебство существует. - Мадам, я подумала, что даже если мне всего лишь померещилось… Вы... Я… Она сглотнула тугой комок и неловко попыталась слезть с лошади. Солдаты, впервые увидевшую свою королеву так близко, ринулись помогать, но не посмели приблизиться, когда статная, немного пугающая своими идеальными манерами женщина всего лишь приподняла пальцы и резанула по ним взглядом, сравнимым разве что с дамасским кинжалом. Мачеха подала своей падчерице руку, ощущая, как изумлённые взгляды дочерей буравят её спину. Ничего страшного, думала она, пусть так, пусть смущающе, но зато – честно. Зачем противиться, если сокровище здесь, в её руках?.. - Ты прощаешь меня? По-настоящему? Золушка резко кивнула и осторожно, словно боясь вспугнуть, обняла мачеху. Та приняла её объятье, внутренне расслабляясь. - А что дальше? – глухо прошептала женщина на ухо девушке, покрасневшей от недавних воспоминаний и нынешней близости. – Какой станет твоя история, если в ней появится такая, как я? Золушка ещё крепче обняла мачеху, пытаясь скрыть смущение и бьющееся, как мысли внутри головы, сердце. - Счастливой и по-настоящему доброй… Мадам. А солнце меж тем вставало над лесом, начиная новый день, не ведая о горе и радости… Всего лишь даря свой свет и жизнь. И разве нам нужно что-то ещё помимо этого?..