Часть 1. Пролог Середины
3 апреля 2015 г. в 19:49
—13783692134 год.
У Вселенной есть начало, но нет конца: безграничность.
Началось.
Одиннадцать измерений пространства и одно — времени.
Бесчисленное количество энергии почувствовало пространство и время — и в полном согласии с только что появившимися законами термодинамики, обретя форму материи, начало занимать всё то, что могло себе позволить. Чудовищно искривлённое пространство, будто воздушный шар, растягивалось и распрямлялось под давлением инфлятонного поля, а следом за ним растягивалась и материя, содержащаяся в этом пространстве. Большой взрыв.
Время шло. Материя остывала, а измерения пространства одно за другим схлопывались, пока их не осталось три. Материя разделилась на «обычную» и «тёмную», а еще одной части материи, которой «не повезло», с самого начала пришлось стать реликтовыми чёрными дырами. Вот уже первые поля стали обретать массу. Поле Хиггса и гравитация.
Время шло. Сильное взаимодействие отделилось от электрослабого. Часть материи почувствовала себя кварками — будущими кирпичиками атомных ядер, часть лептонами, в том числе электронами — коим суждено будет превратить ядра атомов в полноценные атомы. Между ними сновали, то исчезая, то появляясь вновь, мириады глюонов, что через некоторое время станут «клеем», сцепляющим кварки в протоны и нейтроны, а нейтроны и протоны — в ядра. Кварк-глюонная плазма.
Время шло. Вот уже возникли первые протоны и нейтроны, часть из них соберётся в первые атомные ядра: водород, гелий, немного лития… Электрослабое взаимодействие распалось на слабое и электромагнитное. Антиматерия аннигилировала с материей, породив бесчисленное множество фотонов, которые, точно так же, то поглощаясь, то испускаясь вновь, наполняли собой смесь протонов, нейтронов и начавших появляться атомных ядер, между которыми болтались электроны. Электромагнитная плазма.
Время шло. Электроны начали захватываться атомными ядрами — и появлялись первые атомы. Фотонам стало не на чем рассеиваться — и они полетели во все стороны, свободные как ветер. Пока очень горячие, но пространство расширится — и они остынут. Реликтовое излучение.
Время шло. Сгустки тёмной материи мало-помалу начали стягивать к себе «обычную», барионную материю и реликтовые чёрные дыры. Зажглись первые звёзды. Один маленький сгусток (а может, и несколько соединившихся) почти через четырнадцать миллиардов лет получит имя «Млечный путь», а малозаметная звёздочка, жёлтый карлик на его задворках — «Солнце».
Шесть этапов творения мироздания. Кто-то позже припишет их божествам, назвав их «библейскими шестью днями». Кто-то будет молча, но упорно вырывать у Вселенной информацию о них, крупица за крупицей. Суждено ли будет причудливой форме существования углеродных соединений на третьей планете этой звезды — тому, что называется «жизнь» — проникнуть своим разумом в эти эпохи?..
А время всё так же неумолимо шло.
1964 год, Холмдейл.
Двое человек сидели на краю площадки, над которой возвышалась непонятного вида металлическая конструкция с будочкой на двухметровой высоте. Вокруг тихо шелестели деревья, с неба светили звёзды. Было слышно, как стрекочут цикады, как где-то далеко по Толл-роуду проезжают редкие в такое время суток машины, и как эти двое разговаривают между собой.
— Роб, ты как хочешь, но это никуда не годится.
— Ну а что я могу сделать? Мы же считали — должно быть меньше кельвина.
— Ну и где твоё «меньше кельвина»? Три, почти четыре — вот и всё, чего мы достигли. Шумовая температура антенны оказалась существенно больше расчётной. Ты проверял предусилитель?
— Два раза. Скажешь, чтобы я еще проверил? Нет, мне это надоело. Стоит только отсоединить антенну и подключить балласт вместо неё — шум падает почти до нуля. Дело в антенне.
— Да какого чёрта? Разбирать её, что ли, и пересобирать обратно?
— Арни, я думаю, дело, может быть, в ионосфере, это она шумит.
— Но тогда шум должен меняться, если антенну направлять в разные участки неба. А он не меняется.
— Ну ближе к краям неба он усиливается, как и должно быть…
— Ты забываешь поправки на шум от наземных источников.
— Может и так, хотя я стараюсь так низко антенну не направлять. Но всё равно, эти три кельвина есть, и никуда от них не деться. Хотя, если шумит ионосфера, угла в 60 градусов будет достаточно, чтобы уловить различие. Но внутри этого угла его нет, этого различия.
— Чёрт с ним. Я завтра звоню в Принстон и прошу их прислать кого-нибудь другого. Я не собираюсь тут всю жизнь сидеть с этой грудой железа, которую даже до кельвина нельзя опустить по шумовой температуре.
Наутро в Принстоне раздался звонок.
— Здравствуйте. Роберта Дикке, пожалуйста.
— О, какое совпадение. Они как раз тут с мистером Уилкинсоном. Мистер Дикке, подойдите, пожалуйста.
— …и вот, Дэйв, такой вот эксперимент. Если Гамов прав, то мы должны на достаточно большой антенне уловить фон в три кельвина, который будет одинаков по всему небу. О, меня? Сейчас подойду. …Алло?
— Привет. Это Арно Пензиас из Холмдейла.
— Из Холмдейла? А, привет. Что такое? Внезапно ты.
— Да не работает у нас антенна.
— Что значит «не работает»? — Дикке насторожился.
— Шумит страшно. Три с небольшим кельвина. А должно быть меньше одного.
— Подожди-подожди… сколько?!
— Три с половиной где-то.
— Дай догадаюсь: сколько антенну ни вращай, со всего неба одинаково?
— Ну вообще да, именно так.
Дикке зажал трубку рукой и страшным заговорщическим тоном произнёс в сторону Уилкинсона:
— Дэвид, а? Немедленно берём машину и прямиком в Холмдейл.
— Что такое?
— Нас обскакали.
Этой ночью Арно Пензиас и Роберт Вильсон на рупорной антенне в Холмдейле открыли реликтовое излучение Большого взрыва.