***
Стрелка часов перевалила за полночь. Накрыв ноги пледом, Эрно ворочался на своей койке: все тело ломило от усталости, но, вопреки этому, сон не приходил. Вуоринену как никогда хотелось забыться хотя бы на пару часов, абстрагироваться от сумасшедшего внешнего мира и отдохнуть, но мучительная бессонница сводила с ума. И почему-то он был полностью уверен в том, что Флор тоже не спит. После часа ему довелось в этом убедиться: девушка постучала в дверь и, получив разрешение, вошла в его комнату. С распущенными волосами, без макияжа, в спальных штанах и футболке она выглядела как с неделю проживший в Дахау еврей: лицо ее резко осунулось и побледнело, походка была неровной. В слабом свете луны она казалась настоящим привидением. — Тоже не спится? — с тяжелым вздохом Флор села на пол возле кровати и откинула голову назад, устраиваясь на коленке Эрно. Эмппу кивнул. — У меня болит все тело. Мне кажется, тем количеством таблеток, которое я съела за этот вечер, можно накормить пять голодающих Африканских стран. — Ты преувеличиваешь, — усмехнулся Эрно. — Нисколько. Хуже всего то, что таблетки мне так и не помогли. — Сочувствую. В комнате повисло неловкое молчание. Флор прищурилась, пытаясь разглядеть Эмппу в полусумраке. Он лежал с открытыми глазами, таращась в потолок, а его правая рука по-дружески легла ей на макушку. — Это ж насколько нужно быть слабым, чтобы так мстить, — наконец сказала Флор. Эрно вздохнул. В попытках уснуть он весьма успешно забыл обо всех внезапно нагрянувших неприятностях в этот день, но Флор опять все испортила, спровоцировав его на очередную беседу. — Слабакам не под силу такая грандиозная месть. Их месть мелкокалиберная, ограничивающаяся личностными поражениями и неудачами. А здесь же… под угрозой стоит существование самой группы, а не только персональный позор Туомаса Холопайнена. Разница существенная. — Слабость духа не исключает изощренность и изворотливость ума. Я о том, что месть — удел тех, кто не способен мужественно принять неблагоприятно сложившиеся обстоятельства, поражение или обиду. — То, чему нас учили с детства, слишком идеалистично и с реальностью не имеет ничего общего, — печально заметил Эрно. — Это ужасный стереотип. Даже сильные люди склонны к мести. Потому что месть, в определенном смысле, — слегка припоздавшая самозащита. Считай, третий закон Ньютона на примере человеческих взаимоотношений: если тебя втаптывают в грязь, то вполне естественно возникновение желания ответить оппоненту тем же. — Ты говоришь о мести, как о рефлексе или инстинкте. — Наверное, потому что месть и есть инстинкт. Такой же инстинкт, как инстинкт самосохранения, самозащиты или размножения. А человек по природе своей — злое, жестокое животное. Мы все такие. Месть — не сформулированный закон живой природы. Это демонстрация силы, может, превосходства. В этой жизни за все приходится платить. Так что месть — всего лишь способ расплаты за то, что ты когда-то сделал. — Эрно приподнялся и ловко свернул подушку в валик. — Вот, знаешь, мне нередко в голову приходила мысль, что месть — как крепкий алкоголь. Вопреки золотым правилам нравственности, она приносит удовлетворение, облегчение и чувство праведной справедливости. А спустя некоторое время наступает похмелье. Так как тебя уже не угнетает чувство ущемленности, ты начинаешь невольно задаваться вопросом: а стоило ли это делать? — напрочь забывая о том, как тебе было плохо до того, как позволил себе выпустить пар. Но потом проходит и похмелье. И все отлично ровно до тех пор, пока снова не появляется потребность в отмщении. — «Месть как алкогольная зависимость» — звучит как заголовок утренней газеты. Эрно рассмеялся. — Верно. Так оно и есть. — Можно задать еще один вопрос? — Давай. — Я все никак не могу понять, — тихо начала Флор, — зачем Туомас сохранил эти бумаги? Они его компрометируют. Эрно тяжело вздохнул. — Ты все никак не можешь успокоиться? — Слабо верится, что он сделал это лишь потому, что чувствовал вину за совершенное, — продолжила девушка, упрямо игнорируя слова Вуоринена. — Туо очень умный человек, он бы никогда не сделал подобной ошибки. Это тоже самое, что совершить преступление и тут же сдаться властям. — Ты не отвяжешься, да? — Да. — Что ж… Ты права, — согласился Эмппу. — Я и сам долгое время думал об этом. Спрашивать Туомаса было бессмысленно, он бы все равно не ответил, поэтому приходилось до всего доходить своим умом. Ты когда-нибудь слышала о «сиамской страховке»? — Флор отрицательно покачала головой. — Это тактика, предусмотренная для защиты от шантажа. Сделка, заключенная между Туо и Тони, являлась незаконной, и, если бы все это дело вскрылось, пострадали бы оба, так как речь идет о значительной сумме денег. Поэтому, если бы Тони взялся шантажировать Туо на этот счет, последнему было б чем ответить. Но это всего лишь мое предположение. Черт знает, чем на самом деле руководствовался товарищ Холопайнен, когда решил сохранить эти бумаги. Да и важно ли это теперь? От того, что мы знаем первопричину, последствия автоматически не самоустранятся. — Он немного помолчал. — Даже если мы днями будем торчать возле этой типографии, как ты предлагаешь, мы не добьемся положительного результата. Ты хочешь ждать человека, который там ни за что не появится. Я уже говорил и скажу еще не раз: в городе очень много мест, где можно отпечатать пару бумажек. Очень. И вероятность того, что вор явится в ту типографию — абсолютный ноль. Я бы на его месте не вернулся. Никто б не вернулся. Разве что только идиот. Эрно решительным образом не видел смысла в круглосуточном слежении за типографией, на котором настаивала Флор, основываясь на сказочном принципе: «Преступник всегда возвращается на место преступления». — Ну, а что еще ты предлагаешь? — Не знаю. — Сидеть на месте? — Флор, пойми, — Эрно резко сел на кровати и в упор уставился на девушку. — Ты предлагаешь заведомо провальный план. Я не знаю, что делать. Но обещаю придумать. — Янсен хотела было возразить, но Эрно продолжил: — Просто… давай спать. А утром мы еще раз все обсудим и решим, как быть, ладно? — Я не хочу возвращаться к себе в комнату, — мрачно заявила Флор. — И не надо. Залезай. Девушка поднялась на ноги, и в темноте Эрно заметил, как на ее лице заблестели слезы. В надежде приободрить, Эмппу приобнял ее за плечи и прижал к себе. Все складывалось отвратительно. Флор сама себе начинала напоминать лягушку, которая безуспешно из воды пытается взбить масло.***
— Я не уверена, что это хорошая идея, — резонно заметила Тарья, — тебе нужен покой, в противном случае могут возникнуть осложнения. — О каких осложнениях ты говоришь? — Туо поднял на нее свои серые глаза и ласково улыбнулся, — это всего лишь ушиб. Где, говоришь, у тебя вино? — Тарья послушно достала из кухонного шкафа припрятанную бутылку Мерло и протянула ее мужчине. Туомас бережно укутал вино в тряпку и положил в небольшую корзинку с фруктами, которую затем предусмотрительно накрыл покрывалом. — Отлично. Обещаю, тебе понравится. — Давай мне корзину. — Не доверяешь? — Доверить калеке вино — не самая хорошая идея. — Туомас засмеялся, но все-таки передал свою ношу Тарье. Накинув на себя теплые куртки, они вышли из коттеджа и скрылись в темноте. Ночь выдалась безлунной: небо заплыло облаками, и только местами виднелись иссиня-черные пятна с яркой россыпью звезд. По мере продвижения в самую гущу леса усиливались запахи сырости и мха. Под ногами трещали тоненькие веточки, шуршали и шелестели опавшие листья, и в звенящей лесной тишине было слышно, как под тяжестью тел с едва уловимым шипением прогибается земля. Иногда Тарья останавливалась, поднимала голову и с любопытством изучала верхушки деревьев, могучими пиками возвышающихся над их головами. В этот момент она жалела, что не видит звезд. А потом Туомас хватал ее за руку и осторожно вел дальше, безошибочно угадывая путь. Они спотыкались о вылезшие из-под земли корни, маленькие поваленные ели, которые невозможно было различить в сгущающейся черноте. Все вокруг шевелилось, хрустело. Они тонули в ночном сумраке, петляя из стороны в сторону следом за тропой. Туо с едва заметной хромотой лавировал меж преграждающих им дорогу веток и камней, рукой хватался о поросшие разноцветным лишайником стволы деревьев. Не прошло и получаса, как Туо притормозил и, приобняв Тарью за плечи, шепнул ей на ухо: — Прислушайся. Что ты слышишь? — Тарья вся обратилась в слух. Из чащобы доносился совиный свист, мерно раскачиваясь, скрипели деревья, лес дышал полной грудью в назревающем молочном мареве, и сквозь его легкое дыхание слышалось слабое журчание воды. — Ручей? — удивилась Тарья. Они шли в противоположную озеру сторону и не могли сделать крюк. — Лучше, — просиял Туомас. С каждым новым шагом звук воды становился все более различимым, но привыкшая к темноте Тарья никак не могла углядеть хоть что-нибудь отдаленно напоминающее водоем. Совсем скоро они остановились, и Туо рукой указал на ряд накренившихся друг к другу елок, пушистыми ветвями скрывших корни. — Будь осторожна, там попадаются камни. Нагнись. — И он ловко нырнул под деревья, скрываясь в разом заглотившей его темноте. Тарья поспешила следом. В образованном деревьями тоннеле пахло прелой травой, ноги по щиколотку скрывались в мхе, а лицо так сильно кололи вечнозеленые иголки, что приходилось жмуриться и прикрываться руками. — Ты еще не потерялась? Еще немного, мы почти на месте. Держа перед собой корзину, Тарья терпеливо шла вперед, игнорируя пульсирующую боль в спине. Не успела она испугаться, как тоннель закончился, и они с Туо оказались в крохотной роще. Впереди серели глыбы старого камня, на которых, цепляясь за сколы и выпады, росли кусты ракитника. И под ногами уже была слоистая горная порода, грубым кружевом раскинувшись во всю рощу. Между навалившихся друг на друга валунов черными искрами взметались снопы водяных капель — вода кривой линией скользила меж камней и резко исчезала за плотной стеной деревьев, убегая куда-то на восток. По случайному совпадению именно в этот момент высоко в небе показался тонкий серп луны, и рощу наполнил мягкий пульсирующий свет. — Я уже не первый год здесь отдыхаю, — завороженно глядя на полумесяц, сказал Туомас, — однажды бывал даже зимой. Это место не отмечено на картах, оно даже названия не имеет. «Когда мы даем имя прекрасному, оно почему-то сразу теряет таинственность и очарование, — подумала Тарья, а вслух тихо заметила: «Тогда пусть остается безымянным». Она знала, что в мире существуют вещи, которым нельзя давать имена — они их изувечивают, уродуют, топят в потоках бессмысленных слов. Зверская расправа человека над тем прекрасным, что не желает делиться своими таинством и красотой. Туо улыбнулся. — Мне нравится, что ты так думаешь. — Ему хотелось быть в этот чудесный вечер джентльменом, но резкие боли в ноге при любом неловком движении решительным образом растаптывали это намерение в кашу. Досадливо поморщившись, Туомас принял помощь Тарьи и присел. А потом из горлышка бутылки вышла пробка, вино хлынуло в бокалы, и ночь заиграла новыми красками. Несмотря на холод, Тарья с Туомасом позволяли себе беспечно валяться на пледе, выглядывая в проясняющемся ночном небе знакомые созвездия. Кисло-сладкое мерло притупляло боль немеющих пальцев ног, тепло рук спасало от обморожения. Они разговаривали обо всем и ни о чем одновременно. Музыка, спорт, здоровье, политика, живопись — за десять лет накопилось немало тем для обсуждения, и за одну ночь было невозможно охватить их все. И, находясь рядом друг с другом, и Тарья, и Туомас забывали, что на их безымянных пальцах все так же сидят обручальные кольца. Да и это было совсем не важно: сегодня они были старыми друзьями, а не любовниками. Это было так здорово: находиться рядом с человеком, который все понимал. Действительно понимал, а не как болванчик кивал на каждое слово. И находил чем возразить, если думал иначе. Душевность беседы опьяняла сильнее вина. За два часа до рассвета, когда уже не было сил разговаривать и они молча лежали и смотрели на черный небосвод, Тарья внезапно спросила: — Думаешь ли ты о том, правильно ли мы поступаем? — Уже нет. — Туомас сделал глубокий глоток. — Уже? — Когда я ушел от тебя… Пожалуй, я за всю жизнь не думал так много, как в ту ночь. И не принимал более важного решения. — Радость от прогулки внезапно сменилась меланхолией. Тарья выдохнула облачко молочного пара и зажала руки между ног в безуспешной попытке согреть окоченевшие пальцы. — Я готов, понимаешь? — Туо грустно улыбался, глядя на нее. Тарья едва сдержалась, чтобы не отвести взгляд. «Но готова ли я?» — промелькнуло у нее в голове.***
Подав сигнал о своем приближении, человек в пару ловких гребков выплыл из камышей, и байдарка с красивым звуком разрезаемой бумаги заскользила по темной водяной глади озера по направлению к противоположному берегу. Далеко впереди, сквозь сизый туман, проглядывалась бледная песчаная полоса, за которой жуткой громадой возвышался черный дом. При виде старого коттеджа мужчина невольно вздрогнул: это место внушало ему ужас не только ночью, но ночью — особенно. Покрывшаяся цветным мхом крыша крыльца, скрипящие половицы и страшные мельтешащие тени в окнах, принадлежащие одному-единственному человеку. Путнику редко разрешалось приближаться к этому дому, потому что это было небезопасно. Но так как человек, живший в нем, был из плоти и крови и имел потребность в пище, путнику периодически приходилось доставлять ему консервы, скрываясь под покровом ночи. Только тогда они и виделись. Самозабвенно гребя, путник медленно приближался к берегу. Природа застыла в напряженном молчании, всплеск весла слабым эхом утопал в прибрежных зарослях, где-то в траве с привычным трекотом копошились сверчки. В метрах шести от кромки пляжа мужчина был вынужден приостановиться: одна из пластмассовых лопастей весла обо что-то сильно ударилась и дала трещину. Тихо выругавшись, путник вытащил из кармана фонарик и, быстрым взглядом убедившись, что через окна в доме за ним никто не наблюдает, посвятил в воду, прям под байдаркой. В этой точке озера глубина достигала всего лишь двух метров, поэтому разглядеть то, что уходило в воду всего лишь на двадцать сантиметров — не составило труда. Путник обескураженно замер, изучая забликовавшее в толще воды зеркало заднего вида. «Раньше этого здесь не было», — он поспешил выключить фонарь и, убрав весло, принялся грести руками. Сойдя на берег, путник понял, что пока его не было, здесь что-то произошло: весь берег был изрыт машинными шинами; прежде чистое крыльцо потемнело от бурых разводов, полосами тянувшихся из коттеджа на улицу, а после, судя по измятой траве, куда-то в кусты. Его прошиб холодный пот, но, пересилив в себе волнение, он широкими шагами направился к коттеджу, мысленно успокаивая себя: «Это не мое дело. Это меня не касается». Но взгляд то и дело невольно возвращался к подозрительным следам. — Ты долго. — В дверном проеме появилась мужская фигура. Путник не подал виду, что испугался. — Что здесь произошло? — Не твое дело, — полуночник не удивился такому ответу, ему всегда рассказывали только то, что было необходимо для исполнения его роли. — Ты разослал документы в газеты? — Нет, мне помешали. Я не знаю, как меня выследили, я был осторожен. — Кто? — сухо спросил мужчина, пропуская путника в дом. — Двое: девушка и коротышка. Я не знаю их. Но, кажется, они приятели Туомаса. В любом случае, они с ним знакомы. — Отлично. — Мужчина шел позади, говоря непривычно спокойно. — Поставь рюкзак здесь, — он указал на пол, не сводя пристального взгляда с гостя. В доме пахло сыростью, мочой и кровью. Тошнотворное сочетание запахов вызывало у путника непроизвольные рвотные позывы, но он знал, что здесь должен быть аккуратен, поэтому мужественно терпел. — Я могу идти? — Возьми это. — Мужчина резко сунул ему в руки старую записную книжку. — Ты знаешь, что нужно с этим делать. — Путник недоверчиво посмотрел на блокнот.