Остаток дня я запомнил по многочисленным офицерам в форме, вспышкам фотокамер и безжизненном теле Андерсона. То самое зрелище, которое я раз и навсегда хотел забыть, уничтожить картины, хранящиеся в самом темном уголке моей памяти. Но ничего не получалось.
Образ Блейна, уставившегося стеклянными глазами в пустоту, не выходил у меня из головы, заставляя просыпаться в холодном поту без возможности укрыться в теплых объятиях Андерсона. Будет несправедливо умолчать, что я действительно лил слезы, но не на похоронах, а втайне ото всех, один на один с уничтоженными мечтами.
Тело Хантера, судя по всему, совершившего суицид после расправы над Андерсоном, нашли в кустах, неподалеку от бассейна. Кларингтона не раз упоминали в газете как "убийцу, совершившего самосуд из-за срыва после гибели брата". На Блейна же повесили все: и аварию, и интрижку с Себастианом. Как это ни удивительно, но слухи об Андерсоне распространялись после его так же быстро, как и на вечеринках.
На похороны не явилось ни единого гостя с вышеупомянутых празднеств Блейна, ни единого человека вообще. В могильной тишине в церкви остались только я и Андерсон; нас разделяла лишь крышка гроба, но едва ли я позволил бы себе еще раз посмотреть на лишенное прежней энергии, лишенное жизни лицо Блейна. Это было выше моих сил.
Куинн не прислала ни цветочка. Я видел одинокую красную розу Сантаны с печальной открыткой и подписью, но это едва ли грело мою душу, когда я отказывался чувствовать что-либо кроме огромного разочарования в людях.
Вилла быстро пришла в запустение, чего и следовало ожидать. Однако, я слышал, что Шустер каким-то образом сумел провернуть дело так, чтобы имущество Андерсона досталось ему. Да и вряд ли я мог претендовать хотя бы на одну колонну из апартаментов Блейна.
Стоит упомянуть, что по прошествии лета я покинул Нью-Йорк, оставляя людей, которых презирал и презираю, наедине со своими пороками. Семейство Карофски я больше никогда не встречал, да и не имел особого желания видеть людей, которые загубили чужие жизни ради сохранения своей шлюпки на плаву.
Я позволил себе вытащить из пиджака Блейна ту самую памятную фотографию с Оксфорда, которую Андерсон всегда носил при себе, словно сокровище. И сейчас, когда я смотрел на эту фотографию, на ум приходит одна-единственная мысль, которая в темные времена освещает мое сознание, словно тот самый спасительный зеленый фонарик, в который верил Блейн: наше искреннее стремление к будущему неизменно относит нас в прошлое, словно лодки в шторм".
Допечатав последние слова, Курт отстранился от пишущей машинки и устало протер глаза, предварительно сняв позолоченное пенсне. Затем он взял последний листок и добавил его к стопке других, что скопились за время написания этой истории.
На вершине стопки был практически идеально чистый лист, на котором было написано лишь одно слово:
Андерсон
Усмехнувшись, Хаммел притянул свой труд поближе и добавил одно слово на обложке уже самостоятельно, чернильной ручкой.
Великий Андерсон
За работой шатен и не заметил шагов постороннего, появившегося за спиной Курта. Он аккуратно положил голову на плечо мужчины.
- Великий? Не слишком ли... Переоценено?
- В самый раз, - губы Хаммела тронула искренняя улыбка.
- Я всегда знал, что насчет писательского таланта ты значительно преуменьшил, - сказал тот, в ответ на что Курт только усмехнулся.
Мужчина, выпрямившись, взглянул на часы и отправился в сторону двери, но остановился на пороге. Курт обернулся, исследуя взглядом такое знакомое тело и вновь удивляясь, как ему удалось заполучить счастье во плоти в свои руки. Тот лукаво улыбнулся, а затем, опершись рукой о деревянную рею, спросил:
- Слуги уже давно подали обед. Ты спускаешься?
Курт кивнул, и мужчина скрылся из виду. Шатен еще раз посмотрел в сторону своего творения, которое потребовало определенных усилий и которое стало, в некотором роде, частью его самого. С лестницы послышался недовольный голос:
- Куурт, твой суп остынет.
Хаммел встал, задвигая за собой стул с тихим скрипом, и ответил:
- Уже иду, Блейн.
