Декабрь I.
В аэропорту было холодно. Ветры Чикаго били в окна, и вихри снега атаковали их вместе с тонким слоем инея, намерзшем на тонком стекле. Выхлопы столбами вились за самолетами, когда горячий воздух из двигателей сталкивался с морозным из-за озера снаружи. Сидя со стаканом горячего кофе в руках, Гейб стучал зубами от холода, едва рискуя поднимать голову из шарфа, чтобы осмотреть аэропорт. Он должен был уже привыкнуть к погоде. В конце концов, Гейб был в Чикаго уже две с лишним недели. После того, как он бросил колледж перед самым днем благодарения, Гейб полетел увидеться с отцом в Чикаго и встретить человека, который превратил Гейба в алкоголика. Как и предполагалось, старик накричал на него за деньги, которые Гейб потратил, и за то, что недоучился в колледже каких-то полтора семестра до выпуска. Но Гейб объяснил, что не хотел иметь вшивой степени, чтобы перенять еще более вшивую компанию. И, когда отец спросил, что он тогда хочет делать, Гейб не смог ему точно ответить. К счастью, его отец, должно быть, был в приподнятом настроении из-за наступающего Рождества, потому что он сказал, что Гейб может остаться с ним в Чикаго до наступления нового года... хотя бы пока он не соберется с мыслями. Гейб провел большую часть своего времени исследуя ночную жизнь Чикаго. Он ходил в клубы и на концерты в надежде найти что-то, что разожжет его интерес. Он никогда не пил, и никогда даже не помышлял о баре, чтобы проснуться с неизвестной женщиной в ее постели. Вместо этого он заводил знакомства с местными группами, которые ему нравились, и достаточно быстро сблизился с парнем по имени Нейт Новарро, игравшим на барабанах в одной, и случайно предложил Гейбу место в группе, если он захочет поиграть (он даже дал Гейбу номер классного учителя, которого тот мог нанять, если захочет научиться играть на чем-нибудь). Он вежливо отказался, конечно же, но амбиции Нейта всегда сидели на подкорке его разума, когда он наблюдал за группами в местных барах и клубах. Гейб начал думать, какой будет его жизнь, если у него будет группа. Это была бы совершенно отличающаяся от бизнеса, как у его отца, жизнь. Не было бы требующего полного подчинения расписания встреч и ужасных деловых костюмов, закрытых офисов, которые, казалось, высасывали жизнь из обитателей. Это была бы свобода, и Гейбу нравилась эта идея. Вытащив телефон, он подумал позвонить Нейту и сказать, что они могли бы попробовать всю эту штуку с группой. Может быть, они бы даже создали ее. Может быть, Гейб заработал бы свои деньги, славу и независимость, вместо того, чтобы принимать подачки отца. Потом, он подумал о том, как это повлияет на их отношения. Уильям все еще был в Куперстауне, заканчивая получать степень по литературе и надеясь, что когда-нибудь станет великим писателем, поэтом или кем-нибудь еще. Гейб думал о том, как слава и деньги повлияют на их совместную жизнь. Уильяму не пришлось бы находить постоянную работу, чтобы поддерживать свое существование, пока он писал бы что-нибудь для печати. Он мог выплескивать всю свою страсть и время в великие произведения. И, может быть (пусть даже Гейб не знал, сможет ли то, что Уильям писал, хорошо продаваться), его отец мог помочь им договориться с издателями, чтобы те посмотрели то, что Уильям готов был представить на суд публики. Он не любил показывать свои работы людям, Уильям не любил. Лишь после недели постоянной переписки Уильям решил показал Гейбу стихотворение, что написал о нем. We were part of something ours and ours alone, Anywhere was home Объявление о самолете прозвучало через громкоговоритель, вырывая Гейба из мыслей о его парне и славу, ждущей прямо за углом. Он хотел, чтобы Уильям был с ним сейчас, но Гейб не позволил Уильяму пропускать занятия чтобы просто приехать в Чикаго и тратить время с ним. Не стоит упоминать, что сосед Уильяма недавно умер, и Гейб не хотел еще больше расшатывать жизнь, чем смерть это сделала. Они вместе ходили на похороны, Гейб держал руку Уильяма, когда Уильям начал плакать при виде лучшего друга и слушал истории Билла о них, которые тот рассказывал сквозь слезы. Не желая оставлять Уильяма совсем одного, Гейб настоял, чтобы тот переехал в их с Питом квартиру на Эвертри Кресцент. После долгих уговоров, Уильям согласился, и даже нашел работу уборщиком в отеле, чтобы платить его часть ренты. Тем не менее, Гейб посылал ему немного денег, которые он сам зарабатывал в местном музыкальном магазине. — Вот ты где! — пара тощих рук обвила его шею, выбивая кофе из рук, в то время как тело запрыгнуло на него. Но Гейбу не надо было видеть лицо, чтобы узнать, кто это был. Он сразу узнал запах дома. Запах чернил и мыла. Уильям спрятал обветренное лицо в шею Гейба, улыбаясь от ощущения грубой кожи (порезанной и поврежденной лезвием). Он хотел выглядеть хорошо к приезду Уильяма в Чикаго на зимние каникулы вместе с Гейбом. Это был первый раз, когда они видели друг друга без посредничества интернета, и Гейб подумал, что этот момент был слишком нереальным. Уильям был таким же в его руках, как и в Куперстауне. Гейб даже соединил их губы, чтобы убедиться, что Уильям даже на вкус был таким же. Отстранившись, Уильям спросил: — Скучал по мне? — Ты не знаешь, насколько, querido, — ответил Гейб. — Я тоже скучал по тебе, — хихикнул Уильям. — Скучно без тебя. Пит не такой. Он не слушает дерьмовую музыку, не устраивает беспорядок на кухне и абсолютно точно не носит одну и ту же чертову толстовку несколько недель напролет. — Я люблю мою фиолетовую толстовку, — поддразнил его Гейб, показывая на нее, надетую на Уильяма. Он отдал ее ему перед отъездом, и был почти уверен, что Уильям даже спал в ней все эти недели. — Она пахнет тобой, — пожал плечами Уильям. Гейб ухмыльнулся и снова притянул Уильяма, целуя его и чувствуя родное тепло, разливающееся по телу с затылка и до кончиков пальцев. Уильям положил руки Гейбу на плечи, чтобы устоять на месте, и улыбнулся в губы парня. — Я подумываю, что надо осесть уже где-то, — сказал Уильям. — Ты говоришь, как старик, Гуиллермо, — засмеялся Гейб. — Я серьезно! — настоял Уильям. — Я хочу провести свою жизнь с кем-то, кого люблю. — Оу? — косая ухмылка Гейба появилась на его лице. — Это не тот самовлюбленный плейбой, с которым, как я слышал, ты связался? Классное тело, но слишком уж заносчивый. Уильям хихикнул и подыграл: — О, да. Он ужасно высокомерный дурак, и проводит слишком много времени, разглядывая себя в зеркало... — Почему ты хочешь провести свою жизнь с ним? — Ну, у него классная задница... Гейб дал Уильяму щелбан. — Ау! За что? — Ты забыл упомянуть мой член. Уильям закатил глаза, крепко целуя Гейба. — Как насчет того, чтобы отвезти меня в теплое место, где мы могли бы поговорить о твоем члене? Усмехнувшись, Гейб собрал багаж Уильяма и обернул свободную руку вокруг талии, придерживая рядом, пока они шли к выходу. — Тебе придется подождать с оседанием, Уильям. — Почему? — Потому что я, скорее всего, соберу группу, — сказал он. — С тех пор, как я бросил колледж, я подумываю об этом. Уильям покачал головой, не веря, но положил голову на плечо Гейбу, несмотря на холодный воздух, обдувающий их лица. Ничего не надо было говорить. Потому что иногда двоим надо всего лишь быть.II.
Далеко и гораздо южнее Чикаго, Рождество вступало в свои права, вовлекая в празднование маленький район. До сих пор был ранний декабрь, но суббота позволила горожанам срубить елки и украсить дома огнями, пока ледяные снегопады не начали сыпать северным снегом. — Люблю Рождество, — сказал Джек. — Всегда в доме есть тесто для печенек, которые можно есть, подарки, которые нужно завернуть, и кто-нибудь обязательно получает щеночка. — Я никогда не видел, чтобы кто-то получал щенка на Рождество, — фыркнул Алекс. — Тогда ты, получается, не смотрел диснеевские мультики в детстве, Питер Пэн, — поддразнил его Джек, высовывая язык. Они сидели в одном из небольших домиков в пригороде Балтимора. Они переехали сюда, в Мэриленд, почти сразу после того, как Джек прошел восстановление, а их документы в Куперстаунском университете были готовы. Они проводили каникулы у сестры Джека, Мэй, которая согласилась приютить их до тех пор, пока они бы не обосновались. Она не была оповещена о том, что случилось с Джеком (ей никто никогда ничего не говорил) и она была больше всего раздражена поступком родителей, которые хотели отключить собственного сына. Не стоит говорить о том, что Джек до сих пор не мог простить их. Но рождественские каникулы не были самым подходящим временем для обид, так что Джек даже послал им рождественскую открытку, пригласив Мэй сфотографироваться с ним и Алексом в глупых вязаных свитерах, чтобы послать им. Было сложно привыкать к жизни в Мэриленде, без друзей и семьи. Райан и Кэссиди настаивали, что им надо приехать в Калифорнию на их свадьбу летом, а мать Алекса звонила раз в неделю, чтобы убедиться, что Алекс был в порядке; она к тому же много говорила с Джеком по телефону. — Почему ты так меня называешь? — Потому что, — сказал Джек, — тебе идет это имя. Ты всегда просил меня сбежать с тобой. — Это делает тебя Венди? — поднял бровь Алекс. — Только если ты скажешь мне, какая я милая принцесса! — фальцетом пропищал Джек, хлопая ресницами. Алекс засмеялся и чуть не разлил какао, которое держал в руках, на свитер и диван. Он успокоился и положил голову на плечо Джеку. Они сидели на диване, глядя на снег за окном и разглядывая соседские дома, в которых елки были порой выше крыш, и мужьям приходилось забираться на них, чтобы развесить гирлянды под руководством жены. Когда-то давным-давно Алекс мечтал об этом. Он хотел жить в маленьком белом деревянном домике в районе, как этот, далеко от завистливых глаз людей, которые осудили бы его любовь. Но Алекс не был прежним. Он больше не хотел этого; он просто хотел быть с Джеком. Не имело значения даже то, что любовь отправила их через всю страну, от Тихого океана к Атлантическому. Это только показывало, что любви не страшны расстояния. — Я так рад, что ты в порядке, Джек, — наконец прошептал Алекс, когда комнату поглотила тишина. — Я тоже, Лекс, — Джек поцеловал его висок. — Я не оставлю тебя. Ты ж не сможешь жить без меня. Никогда не сможешь найти свой гель для укладки или девчачьи трусики, или член... — О, я думаю, — прыснул Алекс, — я смогу найти последнее на себе без твоей помощи, спасибо. — Но тогда почему я всегда занимаюсь им? — пробормотал Джек в ухо Алекса, заставляя его щеки покраснеть. — Джек, у тебя одно на уме. — Ну, да... — объяснил Джек, как будто все было предельно просто. — Я потерял столько времени, валяясь в коме, и мы потеряли так много времени просто избегая чувств, которые всегда были на первом месте. Я хочу жить каждый день на полную катушку. С тобой, Лекс. — Жизнь — это не только секс, — улыбнулся Алекс. — Это трахаться и умирать, помнишь? — Не-а, — покачал головой Джек. — Жизнь это совсем другое. — И что же? — Это жизнь, — объяснил Джек. Алекс никогда не слышал ничего более цельного и обдуманного в своей жизни, и он наклонился, чмокая Джека в губы со вкусом какао, чувствуя то, чем был декабрь в Балтиморе. Для Джека, голос Алекса был светом в конце туннеля так долго, что было почти невозможно не думать о нем, как о родственной душе. И Алекс так долго боролся с этим наваждением, что было ник чему отрицать это. — Я люблю тебя, — пробормотал Алекс. — И всегда буду любить. — Тебе придется, ведь кому-то же надо будет кормить собаку, когда мы поженимся.III.
Келлин ушел с работы утром, когда его смена на кладбище закончилась, и направился в сторону Темз Стрит под теплым калифорнийским солнцем. Зимы на Тихом океане до сих пор проходили под громкий рокот моря и сильные волны, но солнечные лучи все еще светили на асфальт и попадали на потную и усталую после долгой смены спину Келлина. Он остановился, чтобы выпить энергетика, чтобы продержаться еще несколько часов, когда он будет готовить себе завтрак, и побрел домой. Потом, перейдя улицу у The Green Gentleman, он зашел в квартиру. Прошло примерно два месяца с тех пор, как они были в подвале у Оббо. И, после нескольких дней в больнице, Келлина отпустили, но он почувствовал себя еще более потерянным, чем он был в темноте подвала рядом с Виком. Ему некуда было идти. Он не мог вернуться к пьянице-отцу и позволить ему сделать из себя жертву. Если Вик мог перестать резать себя ради Келлина, то Келлин точно не мог перестать лгать себе, что его жизнь дома станет хоть чуточку лучше. В конце концов, его отец даже не навещал его в больнице и даже не подал объявления в розыск. Но Келлин не знал, куда ему еще идти. Он не мог жить у Фуэнтесов, когда боль от смерти их матери так сильно чувствовалась. Он планировал позвонить старому другу, чтобы тот, может быть, немного помог ему найти жилье на несколько недель, но Вик настоял на том, что не хочет разлучаться с Келлином еще раз. Так что Келлин бросил учебу и устроился на неполный рабочий день, а Майк ушел со своей второй работы. Конечно, у них были деньги с ареста Оббо, но Майк хотел сохранить их на обучение Вика, потому что это было основной проблемой. Они работали, чтобы покупать еду и платить за квартиру. На время, все они переехали к Хайми Пресиадо, в квартиру на Темз Стрит. Он настоял, потому что уезжал в Лондон, чтобы учиться там до конца семестра. Это дало им четыре месяца, чтобы копить на свою квартиру. Келлину думалось, что все шло как нельзя лучше. Он зашел в комнату, видя Вика, свернувшегося на диване и пытающегося не пролить на себя молоко с хлопьями при просмотре ужасных мультиков. — Привет, — улыбнулся Келлин. — А я-то думал, когда ты уже вернешься, — обернувшись, улыбнулся ему Вик. — Ты сегодня учишься? — Нет. — А где Майк? — Гуляет с подружкой, — сказал Вик, подмигивая ему. Келлин упал на диван, а Вик поставил почти пустую плошку на кофейный столик перед ним. Обрушиваясь на парня, Келлин издал усталый стон. Он никогда в жизни так усердно не работал. С ранних лет, Келлин привык жить в обеспеченной семье, но сейчас он попал в реальный мир. И в реальном мире приходилось работать, чтобы прокормить себя, до тех пор, пока твои кости и суставы не скрипели от изнеможения, и ты всегда недосыпал. Но, Келлин понял это, в реальной жизни ты возвращался домой для кого-то, кого ты любишь. Каждый день. В реальной жизни ты чувствовал чью-то любовь и любил в ответ, никогда не отпуская, давая обещания, которые никогда не нарушишь, выкидывая старые лезвия и целуя старые шрамы, которые никогда не сойдут. Вик запустил руки в потные волосы Келлина и поцеловал его голову. — Ты слишком много работаешь. — Я делаю это для нас. — Не надо, — тихо пробормотал Вик. — Надо, — Келлин растворился в тепле Вика, забывая, что он был грязным и потным, а Вик, скорее всего, только что из душа. — Я хочу, чтобы ты однажды жил, как король, Вик.* Не выживал. Ты не заслуживаешь этого. — Я знаю, — прошептал Вик. Потому что это была правда. Он знал, что не заслуживал тех испытаний, которые были в его судьбе. Если бы он заслуживал, то судьба никогда бы не свела его с Келлином Куинном. Келлин был лучом солнца в грозовом облаке, которое висело над ним так долго. Может быть, это было из-за того, что он изначально был надеждой и обещанием. Он был причиной перестать резать себя и причиной, по которой Вик выкинул лезвие и не стыдился шрамов. Он стал причиной, по которой Вик снова носил футболки, и мотивацией для посещения могилы матери каждое воскресенье, чтобы принести цветы на камень. Келлин стал смыслом жить и мотивацией продолжать. — Но ты тоже не заслуживаешь того, что пережил, — твердо сказал Вик. — Те шрамы... ты все еще прекрасен, Келлин. И пусть даже подмышки Келлина вспотели, а от его футболки сильно пахло, его суставы были разболтанными, и он будто прилип к одежде, он чувствовал себя красивым. Он отчаянно надеялся, что Вик тоже чувствовал себя так, когда Келлин говорил ему те же вещи. — Иди, — Вик поцеловал лоб Келлина. — Прими душ. Я сделаю тебе массаж, когда вернешься. — И поможешь мне уснуть? Вик кивнул, и проследил за Келлином, направляющимся в душ. Он доел свой завтрак, и облокотился о столешницу, думая о жизни. Конечно, она иногда была грустной и безнадежной, но были времена, когда жизнь стоила того, чтобы жить. Все страдания стоили того, чтобы жить, думал Вик каждый раз, когда забирался в кровать к Келлину, позволяя обнять себя. Иногда кошмары будили их посреди ночи, но они терпели, потому что без плохой жизни, все хорошее не было бы таким приятным. И без боли в жизни, любовь была бы не такой, какой она была, когда Вик и Келлин прижимались друг к другу. * - здесь был такой классный референс к "king for a day", но я не мог оставить это не переведенным. а жаль.VI.
Холодные декабрьские ветры спускались со Скалистых Гор в долину, которую Брендон узнал, как Солт Лейк Сити. Он, конечно же, съездил в Куперстаун, когда узнал о смерти Райана. Он купил билеты на утренний поезд домой, не разбудив Даллона и детей. Но Брендон не мог так просто сбежать от старшего, потому что Даллон звонил ему, как сумасшедший, и даже пригрозил тем, что объявит Брендона в розыск, если тот хотя бы не отпишется ему, что все в порядке. Наконец Брендон позвонил Даллону (сквозь слезы), и Даллон приехал в Куперстаун следующим поездом, попросив родителей присмотреть за детьми. Они пришли на похороны Райана вместе. Это были хорошие похороны. Брендон думал, что Райан бы, наверное, посмеялся бы над словами, которые пытались сказать его друзья между всхлипами и заиканиями. Уильям Беккет пытался прочитать стихотворение, которое написал о Райане, но не смог из-за того, что расплакался, и сел, пытаясь привести себя в порядок. Даллон ничего не сказал. Он не вел себя так, будто они были знакомы с Райаном или были с ним друзьями. Он просто держал Брендона за руку, будто это было единственное, что осталось. Но прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как они простились с Райаном, и не проходило ни дня, чтобы Брендон не думал о нем. Тем не менее, мысли точно менялись со временем. Во-первых, Брендон сожалел о словах, которые они наговорили друг другу, о днях, которые потеряли и даже о днях, которые бы никогда не настали. Но вскоре, Брендон начал чувствовать себя спокойнее, когда Спенсер сказал ему, что Райан никогда не злился на него. В конце концов Брендон решил, что может воспринимать Райана, как своего ангела-хранителя, который будет присматривать за ним. А еще были ночи, когда Брендон слишком много и сильно думал о смерти Райана. Он страдал от кошмаров, полных кровавых трупов, слов, которые никогда не должны были произноситься ими и высоким, злобным смехом, разрывающим их. Большую часть ночей Брендон просыпался в одиночестве. Даллону пришлось вернуться в Солт Лейк Сити, к детям, и Брендону пришлось сидеть в Куперстауне и заканчивать обучение. Но каждый раз, когда Брендон звонил Даллону из-за кошмара, его парень всегда отвечал и пел небольшие колыбельные, пока Брендон не засыпал, и его дыхание не звучало в сотнях миль в трубке у Даллона. Вернувшись в Солт Лейк Сити на зимние каникулы, Брендон почувствовал что-то домашнее в воздухе города. Снег приходил со Скалистых Гор и застилал город, и Брендону пришлось натянуть свое пальто, пока он искал знакомое лицо на вокзале. — Сколько в час, куколка? — раздался позади него голос, и Брендон подпрыгнул. — Какое милое личико. Брендон развернулся и рассмеялся, потому что перед ним стоял Даллон, разыгравший его. Он тут же стянул с себя тяжелое пальто и накинул его на дрожащие плечи Брендона. — Я оставил тебя одного в Юте на два месяца, и ты превратился в... мужика с гор? — усмехнулся Брендон. — Ну, здесь уж либо так, либо Мормон, Брен, — сказал Даллон уже своим обычным голосом. Радостный от звука родного голоса, Брендон обернул руки вокруг него, утыкаясь холодным лицом в обмотанную шарфом теплую шею Даллона. — Я скучал. — Я всего лишь в нескольких часах езды на поезде, — напомнил Брендону Даллон. — Я знаю, — вздохнул он и выпрямился, — но большие расстояния это так стремно. Засыпать в одиночку неприятно. — Я не оставлю тебя, Брен, — озвучил их страхи Даллон. — И не умру. Брендон сморгнул слезы, которые не появлялись уже давно. Было сложно плакать в одиночестве, слыша собственную ничтожность, холодным эхом отражающуюся от стен. Было всегда проще плакать с теплыми руками вокруг твоей талии и кем-то, говорящим тебе, что плакать, в общем-то, не о чем... что ты в порядке. — Я скучаю по нему, Даллон. — Я знаю, Брендон, — Даллон снова обнял его, защищая Брендона от пронзающего ветра. — Становится проще, когда проходит время, честно. И он любил тебя до конца, помни это. Брендон улыбнулся в плечо Даллона, пытаясь увидеть солнечные проблески в снежных облаках над ними. Но все, что он мог видеть — это голубые небеса* и все те же печальные глаза. * - референс к названию. вообще, как мне показалось, это были два основных пейринга в фике, так что название вполне обусловлено.V.
Его кофе остыл. Окей, его кофе всегда остывал к тому моменту, когда он вспоминал о нем, но, по какой-то причине, это его действительно волновало сегодня. Его раздражало, что он пил холодный несвежий кофе из все той же дешевой кружки, из которой всегда пил. Он скучал по запаху кофейни, его теплу и звуку работающих кофе-машин и нажимающихся клавиш ноутбуков. Джерард Уэй не выходил из своей квартиры в Монровиле достаточно долго. У него почти закончилась еда, но он, тем не менее, не желал покидать уюта своей раковины в ближайшее время. Весь прошедший месяц Джерард только и делал, что прятался в квартире, слушая выстрелы из квартир по соседству и полицейских сирен, рисуя. Это было старое хобби, помогавшее провести время, но сейчас Джерард не мог отвлечься от ручки или карандаша настолько долго, что даже не успевал выпить свой кофе, когда он был еще теплым. Он ушел с поста детектива после того, как Куперстаунское дело было раскрыто, и погрузился в единственное, что содержало в себе хоть какую-то стабильность и защищенность. Потом, он позвонил своему брату в Нью-Йорке и спросил, может ли он остаться с ним ненадолго, пока он не поступит в Школу Искусств. Его брат согласился. В конце концов Джерард отдалился от своей жизни, как детектива. Он не нуждался в алкоголе или наркотиках и даже Берте. Ему, в конце концов, было лучше в одиночку, убеждал он себя каждый раз, когда начинал задумываться об этом. Но до сих пор его руки вырисовывали знакомое лицо снова и снова.VI.
Спенсер шел из своего дома на Фёст Стрит на Темз Стрит, где возвышался The Green Gentleman. Праздники превратили Куперстаун в веселое место после всех убийств, и это помогало справиться с тем, что осталось. И, пусть это никак не относилось к Спенсеру, ему было приятно знать, что люди не страдают так, как он. Часть Спенсера все еще ненавидела себя за то, что ему нравился Шейн... за то, что он целовал его! Он ненавидел, что его губы касались губ того, кто убивал других людей. Он ненавидел, что у него были какие-то чувства к этому монстру. Он ненавидел, что просто беспомощно стоял рядом, пока он убивал Райана. Джон никогда не думал так о нем. Джон не сожалел о том, что целовал губы, прикасавшиеся к монстру. Вообще-то, Джон почти не поднимал тему, что Спенсер и Шейн Вальдес имели некое подобие отношений. И, взамен, Спенсер никогда не расспрашивал Джона о деталях его отношений с Кэсси. В конце концов, если ты кого-то любишь, ты принимаешь их прошлое и их ошибки. Так что, если даже Спенсер не мог принять того, что у них было с Шейном, Джон принимал это. И благодаря этому он мог установить со Спенсером связь гораздо более сильную, чем до этого. Потому что сейчас он знал, каким неудачником был Спенсер, и он все равно остался. Спенсер любил Джона за это. Он был рад, что ничего больше не надо было держать в секрете. Он был рад, что у них были открытые и честные отношения, не такие, как он видел у других в городе. Джон был идеальным парнем. Он готовил для Спенсера (и Спенсер ел свою горелую еду, потому что это была любовь), он заботился о Спенсере, когда тот болел, и он даже учил Спенсера играть на ударных (потому что он умел все это время). Кэсси, как оказалось, даже не была расстроена тем, что Джон бросил ее, потому что он сделал это честно. Она все еще предлагала, если Джон хотел, помочь ему с записью за небольшую плату, чтобы записать EP*. Единственной заботой Джона было содержание Спенсера. Зайдя в The Green Gentleman и оставляя свои мысли на улице, Спенсер улыбнулся домашнему теплу знакомого бара. Повсюду висели гирлянды и маленькие деревца, напоминающие о грядущем празднике, и Джон стоял за стойкой, разливая пиво по стаканам, в яркой шапке Санты. Спенсер усмехнулся себе под нос и прошел внутрь. — Рюмку Джека, — заказал Спенсер, выкладывая деньги на столешницу. — Ты не справляешься с виски, Спенс, — фыркнул Джон. — Всего одну рюмку, Джон, — попросил тот. — В честь Рождества. Джон никогда не мог отказать Спенсеру ни в чем, поэтому он улыбнулся и налил ему рюмку виски — Ну как ты? — Думал, — сказал Спенсер, — о твоем шансе записать EP. Мне кажется, тебе надо сделать это. — Спенсер, мы уже говорили об этом... — Я сыграю на барабанах для тебя, — перебил он с улыбкой на лице. — Будем дуэтом. И если мы сможем что-нибудь продать, то пусть будет так. А если нет — что ж, продолжим пытаться. Я знаю, что ты хочешь сделать это, Джон. Ты хотел этого так долго, вот почему ты бросил учебу. Я не хочу мешать тебе. — Я не хочу отвлекать тебя от учебы. — Обещаю, я смогу заниматься этим одновременно. Джон улыбнулся своему парню. — Я выпью за то, что он сказал, — сказал он, наливая обоим чуть меньше виски, прежде чем чокнуться за тост. Спенсер хотел сказать что-то глупое о праздниках, когда кто-то включил музыкальный автомат. Это не имело большого значения для Спенсера, пока он не услышал Secondhand Serenade, разливающуюся по залу. Он замер. Best thing about tonight is that we were not fighting, And could it be we have been this way before... Спенсер осушил виски перед собой, и посмотрел на пустой стакан, стараясь не поднимать взгляд на Джона. Все, о чем он мог думать, это то, как Джон и Кэсси целовались под эту песню, и это было немного противно. But hold your breath because tonight will be the night what I will fall for you. Over again, don't make me change my mind. Вдох Спенсера застрял у него в глотке, когда он почувствовал, что Джон забирает у него из рук стакан и поднимает его подбородок, чтобы они могли смотреть друг другу в глаза. Спенсер не мог дышать. В глазах Джона не было ничего, кроме честности, тепла и любви. This is not what I intended. I always swore to you I'd never fall apart... Музыка, казалось, перестала касаться ушей Спенсера, когда Джон наконец поцеловал его. Это был не такой поцелуй, как прошлые их поцелуи. Это был поцелуй-извинение за то, что предал их песню. Это был поцелуй-пожелание удачи на будущее, которое держалось на их переплетенных пальцах. Это был поцелуй, полный чистой любви, будто они наконец-то скрепили что-то, что песня твердила им так давно. — Я очень давно влюблен в тебя, — прошептал Джон в губы Спенсера. ...you're impossible to find * - я не знаю, в курсе ли вы, что такое ЕР, но поясню - это небольшой альбом с неполной длительностью (например, в пять или шесть песен)VII.
Ничего не изменилось. Ну, не совсем уж все, потому что тогда бы не пришлось брать в расчет изменившееся время. Но Пит Вентц и Патрик Стамп все еще были в порядке и любили друг друга, спустя три месяца после встречи в кампусной кофейне. Они не жили вместе, потому что Брендону все еще нужен был Патрик, а Уильяму Пит, но они все равно проводили друг с другом большую часть своего времени. Начались праздники и наградили обоих каникулами в колледже и временем, чтобы отдохнуть от экзаменационного стресса. Теперь они проводили дни лениво обнимаясь в кровати Патрика, держась за руки и напиваясь горячим шоколадом. Казалось, что не прошло нисколько времени. Но даже это не было правдой, потому что они оказались теми, кем не были тогда, в Чикаго. Патрик медленно вылезал из своего панциря с помощью Пита и психолога, который помогал им обоим восстановиться после инцидента. Хотя Патрик никогда бы не смог полностью справиться с этим и забыть все, что произошло, он был нашел защиту и комфорт в Пите, что дало ему уверенность, что этого больше никогда не случится. И Пит до сих пор любил его, несмотря на то, что Патрик был "использованным". И Патрику этого было достаточно. Пит тоже изменился. Он больше не поднимался на крыши, раздумывая над прыжком вниз. Пусть его бессонница все еще не позволяла ему уснуть вплоть до раннего утра, у него был Патрик, который помогал ему в тяжелые дни. И Питу этого было достаточно. — Мой профессор сказал, что ему очень понравилась та песня, которую я сделал. Помнишь, та, к которой ты дал мне слова, — сказал Патрик Питу как-то днем, когда они лежали, обнимаясь, и смотрели ужасные мультики, чтобы скоротать время. — Хорошо, — улыбнулся Пит. — Потому что ты чертов музыкальный гений. — Ну... — Патрик залился краской. — Я думал об этом, знаешь, я хочу записать демо и... может быть, залить в сеть? Ч-чтобы увидеть, какие отзывы она получит. — Трик! — воскликнул Пит. — Это же круто! Э-это замечательно! Крутая идея. Ты и правда должен сделать это. Патрик улыбнулся, играя с его пальцами. — Я просто нервничаю, наверное. — Почему? У тебя прекрасный голос. Лицо Патрика было практически как помидор. — Ты обязан говорить так. Ты же мой парень. — Я не должен говорить ничего. Я должен быть честным с тобой, — сказал ему Пит. — Не думаю, что мне следует это делать... — Почему нет? Патрик развернулся в руках Пита, чтобы посмотреть парню в глаза. Ему нравились глаза Пита. Они были теплыми и успокаивающими и, казалось, содержали так много цветов, что иногда Патрик терялся в количестве оттенков. — Что если это изменит мою жизнь? — Тогда ты ухватишься за этот шанс и заберешься на вершину мира! Ты талантливый, Трик, никогда не забывай об этом. — А ты хотя бы будешь со мной? Пит улыбнулся, глядя в глаза Патрика и считая количество оттенков синего в них. — До самого конца.VIII.
Он был зол... нет, он был разъярен. Его тело будто омывало тестостероном, который стучал в его ушах и пробивался сквозь артерии, пока все его тело не стало похожим на комок гормонов, сжимающих и разжимающих кулаки внутри него. Машина ехала почти на трехзначной скорости по шоссе, но он все равно вжал педаль глубже, ускоряясь навстречу выпуску его злости. Чуть раньше, Боб наорал на него, сказав, что ему надо починить себя, ведь он ломал вещи весь день в магазине. В конце концов Фрэнк вылетел оттуда, и Боб просто позволил ему уйти (может быть, потому что были праздники). Вообще-то, обычно собаки, хомячки и кошки вокруг него помогали ему оставаться собранным и спокойным. Он никогда не чувствовал страха, когда кормил кого-нибудь из них или играя с ними, но сегодня, должно быть, надо было сделать исключение, потому что Фрэнк не мог даже начать думать о животных, как успокоении. Его эмоции наконец-то взяли верх. К счастью для него, шоссе не было занято пробками, потому что в праздники все сидели со своими семьями, или уезжали из города к любимым. Он добрался из Куперстауна в Монровиль быстрее, чем когда-либо. Тут же, когда он подъехал к съезду в город, сердце начало биться быстрее. Волна тошноты и злости, смешанных с негодованием, подкатила к горлу, и он не знал, что делать кроме как ехать, превышая все скоростные ограничения и игнорируя стоп-сигналы на пути к месту назначения. Наконец Фрэнк припарковался на улице около многоэтажного дома. Посмотрев в окна, Фрэнк потянулся за сигаретой, и он сел на багажник машины, выкуривая желание пойти наверх и утолить желание прибить кого-то. Фрэнк и Джерард избегали друг друга с тех пор, как были отстранены от дела. Однажды, Фрэнк позвонил в полицию, чтобы поговорить с детективом Уэем, но человек на другом конце трубки проинформировал Фрэнка, что Джерард там больше не работал. А когда он спросил его домашний номер, ему сказали, что тот переезжал, когда уволился. Всю неделю после того, как он выяснил это, Фрэнк чувствовал, как кружится его голова. Конечно, они не разговаривали; по странной неизвестной причине Фрэнк не думал, что он сможет смириться с тем, что Джерард больше здесь не живет. Сигарета немного успокоила нервы Фрэнка, но все, о чем он мог думать, это о Джерарде, поцелуях, которые были чем-то большим, чем просто работой, их честных разговорах, мягких улыбках и мимолетных взглядах. Он не мог не думать о том, что это, возможно, было нечто большее, чем просто партнерство. Не зная, когда Джерард вообще планировал уехать из Монровиля, Фрэнк быстро затушил сигарету о тротуар и направился на этаж Джерарда, чувствуя, как его сердце бьется громче, чем его ботинки стучали по лестницам. Потому что это был он. Это был последний шанс Фрэнка доказать себе, что он встретил кого-то, кто мог любить его так, как Джамия сказала ему. Что он нашел кого-то сломанного, кого он починил. Но сейчас Фрэнк был сломан. Он постучал в дверь. Через пять болезненно долгих секунд она, наконец, открылась. Фрэнк почти забыл, как дышать, когда увидел Джерарда перед собой. Он выглядел ужасно, но все еще был таким красивым. Его волосы торчали в разные стороны, под глазами залегли тени и появились мешки, и, когда он заговорил, его голос показался Фрэнку таким хриплым, будто сигареты порвали его в клочья. — Что ты здесь делаешь? Фрэнк пытался думать об осмысленном ответе, но ничего не приходило на ум, кроме того, как губы Джерарда соприкасались с его, так что он наклонился, соединяя их. Это было отчаянно и смазано, их носы ударялись друг об друга, Фрэнк кусал губы Джерарда, слизывая кровь, и явно было слишком много слюны. Но, когда Фрэнк наконец отстранился, его сердце стучало еще быстрее, и у него бы, наверное, случился бы уже инфаркт, но он почувствовал себя гораздо лучше. — Фрэнк, я... — Заткнись, — твердо приказал Фрэнк. — Ты мне нравишься, Джерард. Гораздо больше, чем должен нравиться, окей? И я не хочу потом о чем-то жалеть, потому что один из нас напуган. Иногда в жизни тебе просто приходится действовать без оглядки. Джерард молчал. Он все еще выглядел немного ошарашенным поцелуем. — Ч-что ты здесь делаешь? — Я слышал, что ты переезжаешь. — И? — Я приехал, чтобы попытаться изменить твое мнение. — Ты безрассудный, Фрэнк, — тяжело усмехнувшись, сказал Джерард. — А еще я безбашенный. Джерард посмотрел в орехового цвета глаза Фрэнка в последний раз, прежде чем приникнуть к нему снова. Они оба были пропитаны вкусом кофе и сигарет, отчаянием и совсем немного тоской. — У меня так много проблем, Фрэнк. — Отлично, у меня тоже.