После Бала

      Герберт довольно-таки беспечно встретил предложение Альфреда полетать – возможно, даже слишком беспечно. Он и к самому предложению побега отнёсся больше с энтузиазмом, чем с ответственностью. Конечно, почему нет? Генрих в своей привычной непринуждённой манере легко убедил его, что всё будет хорошо, и поначалу эта уверенность была непоколебима. Однако когда они с Альфредом поднялись на смотровую площадку башни и перед ними открылся вид на бескрайние леса и холмы, простирающиеся кругом – да, в тот миг он наконец-то осознал, насколько далеко находится Германштадт. И это-то для новичка! А ведь путь сам по себе может оказаться небезопасным и остановка на день тоже... вдруг на них нападут, когда они будут совсем беззащитны?! Эта мысль вдруг осенила виконта с такой ужасающей ясностью, что всё прочее на миг помутилось у него в голове. Он пошатнулся...       Альфред подхватил его со спины. Это было так неожиданно, что Герберт даже очнулся. И неожиданное, неуместное желание волной скользнуло по его телу: «Как знать, мы ведь можем погибнуть... но мы ещё никогда... никогда...» Виконт заморгал. Да, чувственные порывы непредсказуемы и желание отдаться может подстеречь в любой момент, но... не на крыше же замка! Нет-нет-нет, он не был готов!       – Герберт, ты в порядке? – тревожно спросил Альфред, пытаясь заглянуть ему в лицо. – Просто... эм, ладно. Хороший ответ, – согласился он, когда вместо виконта вокруг него неожиданно запорхал нетопырь, почти задевая крыльями его макушку. – Я тоже иду, да?       Он зажмурился – и спустя секунду присоединился к Герберту в своём летучемышином облике. Виконт сразу же умилился: ушки! Такие трогательные, что ему захотелось кусаться. Альфред возмущённо пискнул, но Герберт увернулся от него: догоняй! И, снижаясь, помчался к лесу. Летать кругами над замком – скучно! Альфред устремился за ним, восторженно запищал, окунувшись в воздушные потоки. «Да! – подумал Герберт, чувствуя, как усиливается его собственное наслаждение от полёта. – О да!»       Он перекувыркнулся в воздухе, когда Альфред подлетел слишком близко – ушёл от крыла. Так-то! Не зевай! Но не успел он позлорадствовать, как почувствовал укус не куда-нибудь – за хвост! Эй, больно же! Вспылив, виконт пустился за своим строптивым chéri в погоню – на сей раз они летели к реке. Альфред ринулся очень низко к воде – Герберт даже испугался, что он падает. Но нет, он не падал – он маневрировал. Какой молодец! Приняв на берегу свой истинный облик, виконт радостно захлопал в ладоши. Альфред развернулся, устремился к нему, влетел в его объятия и тоже стал самим собой – разгорячённым, очень взволнованным юношей. Виконт поцеловал его, укутывая складками своего плаща, и шепнул:       – Поймал.       Альфред открыл глаза, выдохнул – и решительно поцеловал его в ответ. Герберт почувствовал, что, кажется, опять теряет равновесие... и что у него совершенно точно есть душа: она вся так и затрепетала, готовая унестись в неизвестные ему сферы. Он снова отстранился сам, тяжело дыша. Нет, он не готов был к такому. Не здесь, пожалуйста...       – Я люблю тебя, – выдохнул Альфред, утыкаясь ему в грудь.       – О, mon chéri... я сейчас заплачу! – это была правда. Во имя Тьмы... во имя Тьмы! Герберт пошмыгал носом, вытащил носовой платок и смахнул набежавшую слезинку. Это было слишком прекрасно: обниматься под скалой, под шум воды и шелест ветра в кронах далёких сосен, там, где они стояли в самую первую ночь, которую по-настоящему провели вместе, и знать, что с тех пор стали только ближе друг к другу. – Мой Альфред! Мой маленький кусачий нетопырь... (Юноша засмеялся.) Не могу без тебя. Даже не хочу об этом думать.       – И не думай, – прошептал Альфред. Он учащённо дышал, Герберт тоже... и чем ещё это могло закончиться, если не бешеным, безумным от желания поцелуем? Кажется, они оба хотели друг друга съесть, но Альфред быстро уступил виконту, сосредоточив свои желания на том, чтобы непрерывно ласкать его. Герберт перетянул одну его руку себе на живот, намекая; юноша сначала вздрогнул, засмущался, но потом!.. Он не смог сам найти застёжку; виконт отстегнул край клапана, прятавшийся под вышивкой, откинул его, утянул руку возлюбленного в прорезь... и чуть не взвизгнул: холодная! Или уже тёплая... да, почти сразу же. Да, как хорошо! Каким бы застенчивым, каким бы искушающе невинным ни выглядел его возлюбленный, он определённо знал, что испытывает мужчина, если играть с его крайней плотью, двигая её вверх и вниз. Милый, милый Альфред! Виконт запрокинул голову, подставляя лицо звёздному свету.       Он попытался напомнить себе, что грот и скамья совсем рядом, буквально в нескольких шагах, но всё же... Он опустил голову – и увидел взгляд Альфреда: страстный. Жадный. Тёмный. Не успел виконт подумать, отчего это он ещё не лежит на лопатках прямо на снегу, как его chéri, его неопытный, робкий chéri резко опустился перед ним на колени – и на смену руке пришёл его восхитительно жаркий рот.       Герберт захлебнулся воздухом – чистый лёд по сравнению с пожаром, бушевавшим внизу! Он понял, что готов метаться, что вот-вот закричит, что если падать – то только на снег, и что у него уже слабеют колени... Он не в силах был оттолкнуть Альфреда, только умоляюще взглянуть ему в глаза – и почти сразу же пожалеть об этом. Потому что видеть эти припухшие, раскрасневшиеся губы, жадно вбирающие его член, и этот страстный, полный обожания взгляд он не мог дольше нескольких секунд.       – О, будь я проклят! – Герберт содрогнулся всем телом, толкаясь в самый желанный на свете рот. – Альфред, о... Альфред, любовь моя!       Он упёрся возлюбленному в самое горло, их пальцы вдруг переплелись, и... Герберт достиг наслаждения. Восхитительно опустошённый, обессиленный, он пошатнулся; Альфред вскочил на ноги и тут же подхватил его. Герберт зарылся в его объятия. Он хотел в них утонуть, раствориться, лишиться чувств... очень сильно. И, конечно же, очень вовремя! Только что Альфред сделал для него такое, а он, как последний эгоист, ещё и недоволен, потому что выбрал бы что-то другое, чего никак не может допустить!       – Мы стоим в снегу... – слабо прошептал Альфред.       – Я знаю, – отозвался Герберт и поцеловал его, чтобы вновь познать тепло его губ, собрать с них дурманящий вкус порока. Его нежный, неиспорченный chéri... ах, какой же он сам негодяй после этого! Ухватив Альфреда за руку, Герберт потянул его в грот – благо тот был в двух шагах, – где прижал его к стене, упал перед ним на колени, расстегнул на нём брюки и со всем возможным пылом принялся заглаживать свою вину. Альфред стонал, зарывшись пальцами ему в волосы, всхлипывал тихо и жалобно, задыхался, не выдерживая проворных, дразнящих ласк его языка. Изловчившись, виконт протолкнул его прямо в горло, борясь с рефлексом, с собой, и чувствуя, что вот-вот сойдёт с ума...       Конечно, Альфред этого не выдержал. Конечно, он долго содрогался в объятьях Герберта, пока тот упивался им, выжимая до последней капли, восхитительной, просто восхитительной, почти как кровь... Закончив, тщательно облизав губы, виконт почувствовал себя почти пресыщенным. Он уволок измученного Альфреда на скамью, отдохнуть, и там они начали целоваться снова, как будто ни минуты не могли выдержать друг без друга. Когда они устали совсем, Герберт чувствовал себя так, будто от души приложился к распятию, да ещё и только что из святой воды: губы горели.       – Ты тоже боишься лететь, да? – спросил Альфред. Он выглядел просто невообразимо: припухшие губы, шальной взгляд, а по волосам словно прошёлся ураган, творя маленькое безумие. Виконт не сомневался, что и сам сейчас столь же великолепен. Хоть помадой перед выходом не накрасился! Она была бы везде, особенно там, где ей в принципе делать нечего. Забавно...       – Я волнуюсь за тебя, – признался он. – Германштадт ведь так далеко! А ты так молод, так неопытен...       – Ну уже не так неопытен, – попытался отшутиться Альфред. – Послушай, а ты когда-нибудь уже летал туда раньше? Как вы вообще путешествуете, если нужно добраться куда-нибудь? Ведь не только же в гробу, правда?       Герберт вздохнул.       – Конечно нет, – отозвался он, – обернуться летучей мышью удобнее всего. Можно преодолеть нужное расстояние самому, можно спрятаться, например, в сундуке или сумке и избежать дневного света. Расстояние до Германштадта, конечно, велико, но я знаю, что могу преодолеть его за одну ночь. Я уже делал это. Правда, я тогда был, скажем так, в растрёпанных чувствах... Мы крупно поссорились с отцом.       Он помолчал: стоит ли рассказывать печальную историю о том, как один юный француз сумел обмануть двух вампиров, но не смог обмануть смерть? Наверное, нет.       – Полетели домой, – просто предложил он. – Можем покружить ещё над замком, если хочешь. Нужно ещё отдать распоряжения Магде, принять ванну... я сегодня устал что-то.       – Я напомнил тебе о чём-то... – испуганно начал Альфред. Герберт улыбнулся, приподняв его лицо за подбородок, взглянув в его тревожные голубые глаза. «Ах, mon chéri!» – подумал он, прежде чем снова его поцеловать. Как захватывало его это чувство! Альфред, готовый отдаться, был сладким, как мечта. И всё же... в очередной раз виконт почувствовал себя ужасным эгоистом.       «И нет, я не могу, – в очередной раз напомнил он себе, опасаясь, как бы неуместные желания не взяли над ним верх. – Пусть у него будет больше опыта... или больше инициативы хотя бы!» – мысленно застонал он, чувствуя, как блуждают по его телу восхитительные, крепкие, но такие нежные руки Альфреда. Непросто было выбраться из грота на этот раз!       Но встретить здесь рассвет они, тем не менее, не могли, так что пора, пора.       Путь к замку затянулся: обернувшись нетопырями, они снова ещё кусались и, пища, преследовали друг друга. Наконец, почувствовав, что до рассвета осталось приблизительно четыре часа, виконт решительно повернул домой. Позади запищал Альфред: он не успевал! Герберт показал ему хвост: «Не теряй меня из виду! Учись, в конце концов!» Нечестно? Ну что ж, он ещё выбрал ограниченное пространство для приземления – галерею второго этажа!       Зато спальня в двух шагах.       Они быстро пересекли замковый двор, а вот с приземлением опять возникли сложности. Виконт изящно спланировал на галерею, сбросил летучемышиный облик; Альфред, забарахтавшись в воздухе, с писком впечатался в стену и громко шмякнулся об пол.       – Нет... нет, я в порядке, – мужественно отвечал он Герберту, который, ахнув, бросился поднимать его. – Я просто... просто очень устал.       – Если я тебя отпущу, ты останешься на ногах?! – Герберт не паниковал. Во всяком случае, почти. Да он был почти спокоен! Альфред кивнул и отступил, чуть-чуть пошатываясь, но виконт всё равно не удовлетворился таким ответом и поспешил снова поймать его в объятья. Ещё по дороге упадёт! Быстро в спальню, в постель, ну или можно в ванну, если Альфред захочет.       Но Альфред не хотел. Он попросил помочь ему раздеться и лечь, пожаловавшись на то, что болят крылья. То есть руки. Для дворянина выполнять работу прислуги, конечно, дело неблагородное, а то даже и вовсе оскорбительное, но ухаживать за возлюбленным – это совсем другое, так что это была не та просьба, в которой Герберт мог бы ему отказать. Бросив на диванчик у окна свой собственный плащ, он стал расстёгивать на Альфреде пальто.       За ним пришла очередь бархатной куртки.       Затем, усадив юношу на постель, Герберт расшнуровал ему ботинки, скинул их и стал стягивать с него чулки, попутно любуясь тем, какие стройные у него ноги. Альфред заволновался:       – Спасибо, Герберт, дальше я...       Виконт взглянул на него снизу вверх. Он уже начал. Юный вампир притих, явно волнуясь. Интересно, что за мысли бродят в его прелестной растрёпанной голове? Герберт пощекотал его босую пятку; Альфред смешно взвизгнул и опрокинулся навзничь. Виконт тут же оказался над ним, развязывая бант у него на шее, расстёгивая рубашку, отстёгивая подтяжки, чтобы снять с него и брюки, наконец. Оставив своего раскрасневшегося, взбудораженного и снова возбуждённого chéri в одном белье, Герберт поцеловал его – а потом поднялся и проворно опустил полог:       – Отдыхай, любовь моя.       Ух! Он прошёл в гардеробную, взял со столика веер и несколько раз махнул на себя им. Это были очень приятные мгновения.       И всё же...       Герберт не знал, как с собой справиться. Он разделся перед зеркалом, переоблачился в любимую пижаму, набросил халат сверху, расчесал волосы. Поискал в шкафу костюм: чёрную фрачную пару, жилет, усыпанный блёстками, белую рубашку и снова чёрное пальто с бархатным воротником-шалью. Правда, пальто он повесил обратно: с ним ничего делать не надо было. А вот остальное... впрочем, Магда разберётся. Решив, что возвращаться в спальню пока не стоит, Герберт собрал вещи и вышел в коридор через другую дверь.       Что же с ним такое? Желание отдаться Альфреду кружило ему голову, как навязчивая идея, и одновременно против этого восставало всё его существо. Неужели всё дело только в готовящемся путешествии? Впору было бы смеяться над собой, если бы происходящее так его не мучило. Если бы он не боялся, что может уничтожить всё, что у него есть...       Магду он нашёл по голосу: она уже гладила в кухне и пела. За столом зевал Шагал, показывая клыки. Увидев младшего фон Кролока в халате, он сразу подобрался, но всё-таки оглядел его с головы до ног. Герберт ответил скучающе-пренебрежительным взглядом и отвернулся к Магде.       – Хочу, чтобы завтра к вечеру это выглядело прилично, – заявил он, разворачивая перед ней принесённую одежду. – Ты же умеешь крахмалить манжеты?       – А как же, ваше сиятельство? – удивилась служанка. – Сейчас за их милостью доглажу и вами займусь. Вы уже спать ложитесь?       – Ещё нет, но скоро. Оставь вещи в гардеробной, они будут нужны мне завтра, рано вечером.       – Хорошо, ваше сиятельство.       – Жду. Доброй ночи! – Герберт покинул кухню, не дожидаясь ответа.       Сходил, молодец! А теперь куда идти?       Не к отцу, потому что они вроде как в ссоре.       Не к Альфреду, потому что... ну нет, он ещё не готов!       Не обратно к Магде, потому что там Шагал. Да и что Магда сейчас может ему посоветовать?       Не к профессору. И уж точно не к Саре.       Методом исключения вывод напрашивался сам собой. Нервничая, злясь на себя и одновременно сознавая глубину своего отчаяния, Герберт поднялся наверх, свернул направо, потом ещё раз направо, прошёл до самого конца коридора и постучался в дверь.       – Я уже сплю! – донеслось в ответ.       – И разговариваешь во сне? – поинтересовался Герберт.       Он услышал стук, шорох и торопливые шаги. Через несколько секунд дверь открылась. Виконт самым внимательным образом оглядел своего визави в тёмно-зелёном халате.       – Ты что, спишь вниз головой? – спросил он.       – Нет, – ответил Генрих. – И да, ты был прав, я действительно не сплю. Что у вас произошло?       «О нет!» – подумал Герберт, испытывая сильное желание развернуться и сбежать. Зачем он пришёл? Выставить себя на посмешище? Тем не менее, он нашёл в себе силы устоять на месте и улыбнуться:       – У нас? О нет, что ты, совсем ничего. Я просто хотел спросить, как твоя шея, вот и всё. Так как твоя шея? – он оглядел шёлковый платок, скрывавший синяки.       – По-моему, лучше не бывает. Я её почти не чувствую, она меня почти не беспокоит… это же компромисс, разве нет?       – Звучит жутковато, – честно признался Герберт. – Ты уверен, что это не помешает тебе завтра? Могу уступить свой саркофаг: мы всё равно не собираемся там спать сегодня.       – Мой милый Герберт, какие жертвы! – Генрих рассмеялся. – Ну что ты, не стоит. Я прекрасно проведу время в постели, уверяю тебя. Выспаться на свежих простынях после того, как два с лишним века провёл в могиле – невообразимое удовольствие! И всё же неужели ты пришёл только за этим?       – Конечно нет! Я пришёл сказать, что мы готовы отправляться завтра вечером. А теперь, если ты не возражаешь...       – Возражаю.       – И всё-таки я пойду, – Герберт решительно развернулся, но Генрих легко преградил ему дорогу:       – Стоять! Ну-ка посмотри на меня.       – По-твоему, это смешно?       – Я и не смеюсь. Я говорю, посмотри на меня. Не хочешь на меня смотреть? Ну Герби! (Виконт так и взвился, услышав производное от своего имени). О, как желваки заиграли! – заметил Генрих. – Вылитый Отти. Так что случилось?       – Как тебя звали в детстве? – спросил Герберт.       – В основном, «эй, ты, ну-ка подойди сюда!». У меня было не то детство, которое приятно вспоминать, ты же знаешь, – Генрих положил руку ему на плечо. – И вот особенно поэтому я терпеть не могу видеть кого-то таким подавленным, особенно тебя. Так что рассказывай! Ты ведь сам ко мне пришёл, разве нет?       – А ведь я уже привык быть с тобой на равных. Почему бы тебе всегда не носить каблуки?       – Отлично, – улыбнулся Генрих, – до завуалированных колкостей уже добрались. Назови меня открыто неудачником, я обижусь, и мы наконец-то сможем перейти к делу, а?       – Неудачник, – охотно согласился Герберт. – И извращенец! Ты домогался моего отца!       – И не в последний раз, я надеюсь. Идём? – Генрих пригласил его в комнату. – Не поверишь, но, разбирая вещи, я наткнулся на настоящее сокровище – бутылку десятилетнего токайского! Я был искренне уверен, что оно осталось в Германштадте, но Фредерика, очевидно, решила, что оно должно путешествовать вместе со мной. Теперь меня даже слегка мучает совесть за набег на винный погреб... совсем чуть-чуть. С совестью у нас, видишь ли, тоже компромисс...       – Ты делаешь вид, что с ней незнаком, и она тоже тебя не знает?       – Не совсем так: я не забываю о ней, когда следует, а взамен она не докучает мне, когда не стоит. Скажем, мы сходимся только ради самых важных вопросов... Садись, – он указал Герберту на софу. – Ещё даже не подозревая, что найду вино, я попросил у Магды чистые бокалы. Я молодец?       – Или твоё предчувствие.       – Думаешь? Я ни на что не рассчитывал.       Золотистое вино пахло изюмом и мёдом и разливалось на языке такой же ароматной сладостью. Хотелось смаковать его и наслаждаться им, греясь в тепле, что исходило от горящего камина. Генрих со своим бокалом сел рядом на софе и ни о чём не говорил, ничего не спрашивал – как будто рассвет совсем не скоро. У него только взгляд был очень внимательный и любопытный. Герберт задумался: интересно, где-то его портрет теперь? Отец действительно его прячет? Или всё-таки решился уничтожить? Он вспомнил, как они с Альфредом... ох, ну вот опять. Опять Альфред! Может быть, остаться ночевать у Генриха? Или всё-таки спуститься в склеп? Нет, так нельзя...       – Я хочу Альфреда, – произнёс он.       – Нисколько этому не удивляюсь, – отозвался Генрих. – Но неужели ты ещё не имел удовольствия проложить тропинку между этих двух прелестных холмов? Я думал, вы успели...       – Что? – виконт слегка оторопел. – Нет! И вообще, это не твоё... да, мы успели, – сказал он, убирая прядь волос с лица. – Речь уже не об этом. Мог бы и догадаться!       – Догадаться? Прочесть твои мысли разве что, – Генрих рассмеялся. – Прости, мой милый, но этого мне не дано. И бедняжке Фредлю тоже, я думаю. Так что? Он отказывается?       – Он не знает.       – А! И ты хотел бы намекнуть ему?       – Нет. Не думаю.       – Но тебе же хочется?       – Не знаю.       – Но ты же сказал, что...       – Да. Но я не могу!       – Хм! Так не можешь, не хочешь или не знаешь?       – Не могу сказать, – виконт почувствовал себя нехорошо. – Не понимаю, в чём дело. Раньше мне никогда не приходилось настаивать самому...       – Потому что никто не спрашивал твоего согласия заранее?       – Ох, – выдохнул Герберт. Он обхватил себя руками. Генрих обнял его вдобавок и поцеловал в висок.       – Мой бедный, – прошептал он. – С тобой ужасно поступили. Но Фредль любит тебя, ты же знаешь. Тот, кто любит, никогда не сделает ничего подобного. Тот, у кого есть сердце, никогда не воспользуется слабостью, беспомощностью или отчаянием другого. Это низко, это подло, это чудовищно. И именно это обычно удерживает нас от того, чтобы совратить, например, ближайшего родственника того, в кого мы безответно влюблены, – он вздохнул. – Мой компромисс с совестью заканчивается в таких случаях, увы...       – Выходит, у меня нет сердца? Ведь я поступал так с другими!       – В самом деле? Ты силой преодолевал чьё-то сопротивление или твоя похоть вступала в союз с чьей-то ещё? Чего они искали, уступая тебе? Их вынуждал страх? Или самовлюблённость, жажда удовольствий, личной выгоды? Знал бы ты, сколько жертв якобы трагических обстоятельств на поверку оказывались просто неудавшимися мошенниками! И это не только девицы, которые грезят о счастливом замужестве – или хотя бы о богатом покровителе. Просто другие редко пытаются сделать из своих историй очередную приманку для сочувствующих простаков. Мудрость, если она у нас есть, велит нам: если уж ты поступил как дурак, то хотя бы молчи об этом.       – Да ты жесток...       – Я? Ну что ты, я же сама доброта и сочувствие! Нет, мой милый Герберт, это всего лишь правда. Она зачастую так жестока, что люди предпочитают даже убивать, лишь бы не слышать её. К сожалению, пострадавшие за правду зачастую оказываются не меньшими дураками, чем те, до кого они пытались её донести, а вовсе не великими мучениками, которыми рады были бы стать. Язык мой – враг мой, помнишь? А токайское, кажется, мне совсем его развязало... – он потянулся. – Ах, какое прекрасное вино! Что ещё гнетёт тебя?       – Твоя болтовня, – отозвался Герберт, не желая признаваться, что уже сравнительно успокоился. Почему-то он упустил из виду одну очень важную мысль: Альфред любит его, чем все, кому он доверялся прежде, едва ли могли похвастаться. Рудольф любил одного только себя, а этот французский мальчишка... вряд ли он даже себя любил, если вздумал завести интрижку с отцом и сыном одновременно, рассчитывая обмануть обоих и вернуться в подходящее время на родину если не богачом, то уж, по крайней мере, небедным человеком. И после этого отец хотел даровать ему бессмертие! Подумать только. Впрочем, возможно, он просто не хотел совершать ещё одно убийство... ведь он так не любит убивать! Вампир, глава целого семейства нежити, с чистыми руками, подумать только. Нет, Герберт любил отца; он просто злился, устал, нервничал, хотел обнять Альфреда, желательно ещё не проснувшегося до конца, вдохнуть его запах, зарыться лицом ему в волосы и промурлыкать что-нибудь изысканно пошлое в стремительно розовеющее ухо... – А ещё ты до сих пор не дал мне совет.       – М-м-м. – Генрих потянулся налить себе ещё вина. – Почему бы тебе для начала не поиграть с ним? Намекнуть ему, увлечь его, распалить, попробовать соблазнить исподтишка... Ты сможешь посмотреть, как он будет себя вести, и осадить его, если что-то вдруг пойдёт не так. Однако помни, что он тебя очень-очень любит и не должен из-за этого страдать.       – Спасибо, я тебя понял, – Герберт вздохнул. – Тогда я пойду к нему?       – Иди, конечно, – поддержал его Генрих. – Увидимся вечером, когда сядет солнце. Сладких снов – или что ты там задумаешь...       – Ой, да ну тебя!       Вдвоём они подошли к двери, однако... что-то случилось. Виконт не успел этого осознать – его просто швырнуло вперёд, он оттолкнул Генриха:       – Нет, не подходи!!!       Дверь сама распахнулась им навстречу – и счастье, что никто не стоял у неё на пути. Его сбило бы с ног. А за дверью стояло нечто. У Герберта не было других слов для столь грязного, покрытого вековой пылью существа. Всклоченные, светлые когда-то волосы, безумный взгляд, оскал, обнажающий между кроваво-алых губ чудовищные жёлтые зубы. «Он рвёт ими плоть своих жертв», – отстранённо подумал Герберт, почти явственно ощущая сладковатый запах разложения. Его затошнило. Да, Генрих в свои худшие времена тоже выглядел на себя непохожим – но он был просто грязным, отчаянно грязным, как бродячий кот. Он всё ещё оставался собой – не существом, не чудовищем, и падалью от него не разило. А вот от Конрада...       Запах стал ещё сильнее, когда этот выходец из могилы протянул в сторону Генриха длинную руку, на которой красовались по-настоящему почерневшие, а не покрытые лаком ногти. Виконт до сих пор не знал, от чего они такие, но чувство тошноты у него только усилилось.       – Ты ещё можешь вернуться, – отчётливо прошипел Конрад. До Герберта ему не было дела – он следил за Генрихом, страшным, тяжёлым взглядом. – И тебя никто пальцем не тронет, матушка пообещала. Просто иди за мной!       – Начнём с того, что я тебе не верю, – Генрих наугад сжал руку виконта – так крепко, что тот едва не вскрикнул от боли. – А во-вторых, здесь я под защитой, и никто до сих пор не изгнал меня. Хочешь поговорить с его отцом? – он кивнул на Герберта. – Ступай! Больше ты никогда не совершишь такой ошибки, уж поверь.       Конрад хрипло расхохотался.       – Верно, – произнёс он, – ошибки совершаешь только ты, – и изобразил губами поцелуй. – Я бы лучше сходил к его милому, – произнёс он, бросив взгляд на Герберта, и у виконта похолодело в груди. – Что ж, я передам матушке, что ты отказался!       Он надвинулся на них обоих так близко, словно хотел кого-то из них поцеловать, а потом обратился в туман и унёсся во мрак коридора, оставляя за собой удушливый запах тления.       – Альфред! – с ужасом прошептал Герберт. – Альфред!       – Он не посмеет его тронуть, всё в порядке. Иди к нему, – Генрих говорил тихо, дышал глубоко и часто. Виконт обернулся к нему с жалостью. – Она нарочно... нарочно прислала именно его, чтобы я не пошёл за ним, а она в любую минуту могла сказать, что ничего не обещала! Подлая шлюха! – он расхохотался, едва ли не ужаснее Конрада, и вдруг схватился за виски: – О Люцифер, моя голова... Пойдём к Альфреду, пойдём с тобой, – он взглянул на оторопевшего Герберта, – я не могу здесь оставаться... Возьми меня за руку, мне сейчас очень плохо.       – Это делает она? – спросил виконт, берясь за его руку, влажную и совершенно ледяную. Ему страшно, понял он, безумно страшно... – Что она может сделать?       Генрих небрежно пожал плечами.       – Я целиком в её власти, – ответил он. – Какая разница? Отти, может быть, спасёт меня... если у него будет желание за меня биться. Двести лет у него ничего подобного не возникало... да и стою ли я того? – он вздохнул, успокаиваясь, и добавил: – Пойдём... пойдём. Я хочу пройтись.       Он потянул Герберта за собой, оставив дверь открытой. Запах тления из коридора уже исчез, словно был наваждением, как и сам Конрад... если бы так и было! Герберт понимал, что с Альфредом всё хорошо, понимал, что никто с кладбища никогда не посмеет так открыто притронуться к нему, но в его сердце поселилось чувство непреходящего, вечного ужаса и никак не желало покидать его.       К их общему удивлению, Альфред не спал и даже не лежал в постели. Он делал какие-то заметки, приспособившись на коленях возле низенького столика у окна. Услышав, как отворилась дверь, он вскочил с места – и уставился на Генриха, смущённо одёргивая свой тёмно-синий халат.       – Доброй ночи, Фредль, – мягко произнёс Генрих. – Не волнуйся, мы все немного не одеты... Мы тебе помешали?       – Нет, я просто... – Альфред помотал головой. – Мне просто хотелось кое-что записать, а ещё хорошо, что вы пришли... я уже думал, что-то случилось, – он перевёл дух. – Знаете, я услышал в коридоре странный шум, и подумал, что это, может быть, кто-то из вас или Магда, или граф, или профессор Абронзиус, может быть, но за дверью никого не было... да и никто из вас, наверное, не стал бы скрести стену, ведь правда? (Герберт испуганно взглянул на Генриха; тот ответил печальным взглядом). Конечно... н-наверное, мне просто показалось.       – Это был Конрад, – вдруг произнёс Генрих, и виконт почувствовал резкое желание его убить: зачем?! – Он приходил за мной, чтобы заставить меня вернуться на кладбище, но то, что он посмел прийти сюда, надеюсь, наконец-то станет поводом, чтобы его упокоить. – Он вздохнул. – Оставлю-ка я вас одних... Герберт, твоё предложение насчёт саркофага ещё в силе?       Теперь он выглядел очень уставшим и даже измученным, и виконт понял, что предлагал не напрасно. Он кивнул; Генрих потянулся к нему, поцеловал в щёку, поманил к себе Альфреда, обнял его тоже, улыбнулся на прощание и удалился. «Надеюсь, я не вижу его в последний раз, – подумал Герберт, а потом разозлился на собственную сентиментальность: – Он же создатель отца! Что за чушь?» Он прижал к себе своего возлюбленного, который тоже глядел Генриху вслед... и с удивлением обнаружил: несмотря на всё пережитое волнение, страх, дурные предчувствия, омерзительный образ Конрада, так и стоявший перед глазами, его желания никуда не делись. Они просто немного улеглись, но разбудить их не составило бы большого труда. Альфред взглянул на него, очень серьёзно, и спросил:       – Это... это тот самый Конрад, который резал девушек?       – Ну да, – вздохнул Герберт. – Он ужасный и мерзкий, а как от него воняет! Хуже всего то, что он может быть и другим, если его отмыть, красивым молодым человеком... пока не улыбнётся и не посмотрит тебе прямо в глаза. Не знаю, что такое с его зубами, но они у него как у зверя... и ещё когти. Чёрные. Знаешь, как я испугался, когда он сказал, что пошёл бы к тебе?       – Могу себе представить, – Альфред взял его за руки и поцеловал их. Виконт от удивления даже заморгал. – Знаешь, я сначала тоже очень-очень испугался, когда услышал эти жуткие звуки, а потом рассердился и подумал: кто бы это ни был, я не стану прятаться под кроватью, я лучше запишу, что чувствуешь, когда у тебя действительно получается летать. Скажи, как ты думаешь, если я продолжу работу... это не будет совсем бессмысленно? То есть я понимаю, что вряд ли у меня когда-нибудь будет учёная степень или что-то такое, но это ведь совсем не главное, правда?       – О, mon chéri! – Герберт вздохнул, растроганный, и прижал его к груди. – Пиши о чём хочешь, пиши и ни за что не бросай! А я буду помогать, если ты попросишь.       – Спасибо, – поблагодарил Альфред. Он вздохнул, точно пригрелся, а потом спросил: – Пойдём спать? Нам завтра рано вставать, кажется...       – О, так тебе не терпится лечь в постель? – произнёс Герберт волнующим шёпотом. – Тогда ложись. А мне ещё нужно сделать кое-что, я приду.       Он заплёл волосы на ночь, потом наскоро принял ванну, израсходовав остатки тёплой воды, надел свежую ночную рубашку из тонкого батиста и тихо вернулся в спальню. Полог был задвинут, свеча погашена. Герберт осторожно пробрался в постель, где его немедленно обнял Альфред. О Люцифер! Виконт почувствовал, что готов сдаться без всякого сопротивления.       – Не могу без тебя заснуть, – услышал он возле самого уха. – Кажется, я привык...       – Я тоже... – слабо отозвался Герберт, наслаждаясь его объятиями. Альфред поцеловал его в шею, и это было так прекрасно... а потом и вправду устроился рядом и заснул. Ну вот кто так делает? Огорчённый, Герберт потянул к себе одеяло и вскоре заснул тоже. Если поразмыслить, ему не на что было жаловаться.       Он проснулся, а точнее, восстал, не открывая глаз, когда ещё только-только село солнце... ужасно рано. Бессмысленно поморгав, он сначала уставился прямо перед собой, а потом повернулся: Альфред применял запрещённый приём. Спал, свернувшись клубочком. Издав стон умиления, Герберт склонился к нему, поцеловал, куснул за ухо и нежно промурлыкал:       – Bonnuit, mon cher ami – просыпайся, пора вставать.       И пока Альфред зевал, протирал глаза и потягивался, резво соскочил с постели и устремился одеваться. Всё нужно было делать очень быстро – быстрее, чем проснётся отец! Ну или ещё кто-нибудь.       Он ещё отцу записку не оставил! Пользуясь тем, что от косметики придётся отказаться полностью (что его, признаться, очень угнетало), Герберт спешно отыскал на туалетном столике карандаш, нашёл чистый листок бумаги и написал:       «Ты знаешь, почему».       Герберт покусал кончик карандаша, подумал – и решил, что записка получилась достаточно исчерпывающая. Добавить «Ты наказан» или «Разберись в себе, пожалуйста!» он по многим соображениям не мог (первое не совсем правда, а второе отец должен всё-таки понять сам), так что разумнее всего было остановиться на этом.       – Альфред! – позвал он и бросил на себя взгляд в зеркало. Ему был ужасно непривычен собственный костюм – слишком однотонный, слишком мрачный, как на похоронах. А ведь это выходной фрак – нынешние смертные развлекаются, одетые таким мрачным образом! Чёрная ткань, белоснежные крахмальные манжеты с драгоценными запонками – так строго! Дозволено ли телу, облачённому в эти великолепные оковы, иметь желания, капризы, искать наслаждений? Конечно нет! Только втайне, во мраке, под покровом ночи, чтобы ни одна живая душа не знала, насколько его устремления могут быть далёкими от идеала. Виконт покачал головой: таким он себе не нравился. И те идеи, которые могли породить подобную моду, тоже не нравились ему.       А ещё ему пришлось собрать волосы в хвост, потому что иначе цилиндр ну совсем ему не шёл.       Альфред выглянул из спальни: встревоженный, растрёпанный, полуодетый – и милый! Как воробышек на ветке. Герберт почувствовал, как на его губах поневоле расцветает улыбка.       – Я... я сейчас, – его возлюбленный уставился на него несколько ошарашенно – изумлённо, с таким волнением! – и скрылся обратно. Послышался грохот – наверное, он обо что-то запнулся, но тут же крикнул, что всё в порядке. В порядке так в порядке… ох, неужели это всё? Записка в три слова – так мало…       Впрочем, сто лет назад он и записки не оставил – так торопился покинуть замок. Всё валилось у него из рук, и он чувствовал пламя, бушевавшее в крови... Ему грезилось, как оно поглощает замок – этого французского мальчишку, отца, его самого! И история о том, как его дважды предали, дважды унизили, исчезает с лица земли...       Сердце его колотилось. Сейчас, спустя целых сто лет, Герберт вновь чувствовал эти волны ненависти, разливающиеся по телу жарким, удушающим огнём. Даже волосы его словно стали пламенем... Он закрыл глаза, попытался собраться с силами: ничего не происходит. Нет. Не страшно... всё позади. Всё хорошо.       – О, да ты в чёрном! – неожиданно прозвучавший голос Генриха заставил его испуганно дёрнуться. Виконт открыл глаза; знакомые руки почти в тот же момент легли ему на плечи. – Дай-ка я на тебя посмотрю... мой милый Герберт, да на тебе лица нет! – Генрих встревожился. – Что-то случилось?       – Пишу записку отцу, – виконт изобразил улыбку. Необходимость держать себя в руках, кажется, придала ему сил. – А ты, я думал, выберешь что-нибудь более нарядное...       – Если бы я выбирал что-то нарядное, то никак не в духе нынешнего века, – Генрих вздохнул. – Впрочем, возможно, я научусь. Пока же чёрный цвет, увы, не вяжется для меня ни с чем, кроме святош и траура... Коричневый лучше.       Костюм на нём и вправду был тёмно-коричневый, из тонкого кашемира цвета крепкого кофе, что подчёркивало белизну его лица, не такую пугающую, как у его создательницы, но всё равно сверхъестественную. Теперь, без следа румян, это было очень хорошо заметно. Глаза казались зеленее, а волосы, собранные в хвост и переброшенные через плечо, особенно золотистыми, и в какой-то момент Герберт понял, что взгляда от него не может отвести. Генрих улыбнулся.       – А, – сказал он, – значит, я всё-таки хорошо выгляжу. Спасибо, ты тоже – ты просто сказочно красив! – он поцеловал Герберта в щёку. – Идём, Альфред уже готов; нам нужно поскорее покинуть замок. Где ты оставишь свою записку?       – На кровати, – решил виконт. – Магда найдёт её там непременно.       Они вышли из гардеробной вместе, и Альфред вскочил им навстречу. Всё это время он, одетый, сидел на диванчике и ждал их.       – Мы уже уходим? – спросил он, пока его встревоженный взгляд метался между ними обоими. Герберт недоумевал: что с ним такое? Он пожал плечами:       – Да, только оставлю записку отцу.       Он шагнул к кровати, чтобы положить листок на одеяло. Генрих, подошедший вместе с ним, чтобы взять пальто, которое принёс с собой и положил на сундуке, тихо сказал, улучив момент:       – Не удивляйся: он наконец-то увидел в тебе мужчину – одного из мужчин, а не прелестное существо из другого мира.       – Что ты хочешь этим сказать? – удивился виконт. Генрих таинственно пожал плечами. Пальто у него тоже было тёмно-коричневое и тоже на удивление простое – но вместе с тем очень элегантное. Завершив костюм перчатками и невысоким цилиндром, Генрих спросил:       – Идём?       Однако в дверях он, выходя последним, вновь улучил момент и шепнул Герберту, который шёл прямо перед ним:       – Я хотел сказать, что он теперь в полной мере сознаёт, кто ты, а значит, и своё собственное чувство вместе с тем. Кажется, вас ждут перемены...       – Что за перемены? – с тревогой спросил виконт, а Генрих рассмеялся:       – Ты всё ещё не понял? Вы теперь по-настоящему равны, – добавил он вполголоса. – Взгляни на него, только взгляни...       Герберт посмотрел: Альфред как раз обернулся на них, и в его взгляде было что-то трепетное, что-то очень мучительное... Виконт догнал его, положил руку ему на плечо... и осознал мучительную разницу: да как же они могут быть равны, если одна только его запонка стоит дороже всей одежды Альфреда?!       – Ты... ты такой красивый! – улыбнувшись, сказал ему его возлюбленный, с восторгом и одновременно – с затаённой тоской.       У Герберта дрогнуло сердце. О боги...