***
Что-то не так – Магда поняла это, когда услышала на втором этаже замка непривычно пустую тишину. С одной стороны, шуметь-то особо и некому: его сиятельство в склеп ушли вчера под утро, а остальные наверняка и не просыпались ещё. А с другой... Но эта тишина была и вправду странной. Как будто все вымерли. Вот прямо взяли да и упокоились навеки. – Ау-у! – Магда позвала сама не зная кого. – Есть тут кто... ай! – она подскочила, когда что-то коснулось её ног. – Оди! Ты-то сюда зачем? – Мау, – ответствовал Оди – как и всегда – и снова потёрся о ноги Магды. – Молочка хочешь, да? – служанка наклонилась, взяла его на руки и почесала за ухом. Один заурчал. – Ничего: вот найдём господина виконта или господина Генриха, – она оглянулась: комната Генриха была ближе, – отнесу тебя на кухню. И, с котом на руках, Магда направилась в покои, где поселился создатель его сиятельства. Там не оказалось никого. Кровать была застелена – и на покрывале лежал лист бумаги. Словно не веря себе, Магда ссадила Оди на пол, взяла записку в руки – впрочем, это только с одной стороны была записка, – легко прочитала нарочито аккуратные, почти каллиграфически выведенные карандашом буквы... и ахнула. – Ваше сиятельство! – она побежала из спальни Генриха в комнату виконта, там нашла вторую записку, не читая, схватила её, сунула в карман передника, крутнулась – и туманом проскользнула сквозь пол, вниз, вниз, вниз, пока не оказалась в склепе и не приняла свой собственный облик. – Ваше... ой! А вы проснулись? – не нашла ничего лучше спросить она, натолкнувшись прямо на графа, который пошатнулся на месте, но остался стоять прямо перед ней. – Как видишь, – отвечал он. – Что-то случилось? – Господин виконт, и господин Генрих, и господин Альфред, наверное, тоже, они... Старший фон Кролок помрачнел. – Неужели? – спросил он. – Они что-то оставили? Магда вытащила из кармана передника обе записки и протянула ему. Первой была записка Герберта, и, прочитав её, граф вздрогнул, будто его чем-то укололи. Вторая же... Он с недоумением воззрился на трёх летучих мышей, уносящихся от башен замка к полной луне. У одной из них, слева, были заметно большие уши. Не то чтобы рисунок был произведением искусства, но он явно отнял немало времени. «Я слева, – гласила надпись на обороте. – Интересно, когда мы увидимся снова, предашь ли ты и это огню?» Граф поджал губы. Магда следила за ним, затаив дыхание. В его сиятельстве происходила какая-то борьба – это виделось во всём, от напряжённо сжатых губ до пальцев, стиснувших записку... Наконец он словно бы осознал, что на него смотрят – выражение лица заледенело. Тьма застыла во взгляде; всё прочее скрылось с поверхности, ушло внутрь. – Я знал, что так и будет, – произнёс он, запахиваясь в плащ. – Что ж, значит, так и нужно... Воздух вокруг него точно подёрнулся дымкой. – Ваше сиятельство... ой! – вскрикнула Магда и замерла на месте, наблюдая за летучей мышью, уносящейся вверх, к маленькому окошечку, которое вело в ночь. – Стало быть, провожать полетели, – заключила служанка. – Не случилось бы чего… Граф уже не слышал её: он выпорхнул из замка и, набирая скорость, устремился к лесу.***
Хорошо быть вампиром! Герберт без труда дёрнул рычаг, открывающий решётку, выпустил Генриха с Альфредом, решётку закрыл, туманом просочился сквозь неё и также оказался по ту сторону. Генрих был как будто не в себе: его паника почти что висела в воздухе, взгляд блуждал, словно беспрерывно искал что-то… У виконта по спине пробежал холодок: ну ведь только сейчас всё было хорошо. Только сейчас! – Мы идём к реке, – напомнил он. Генрих через силу улыбнулся: – Да, – ответил он. – Да-да... Напомни мне, почему я вообще решился? Герберт открыл рот – но почти сразу его изумление прошло. Он вспылил: – Потому что ты так испугался, что отец вышвырнет тебя из замка, что даже забыл, какой ты трус? Эти слова задели Генриха. Он яростно взвился, вскинул голову... но ярость тут же сменилась озадаченностью. Он словно только что очнулся от сна и теперь пытался отделить явь от остатков своих сновидений. – Тебя путают, да? – догадался Альфред. – Твоя, ну… создательница? Как меня Сара? – Ты очень сообразительный, Фредль, – улыбнулся Генрих. – Да, это всё она… я еле удерживаю мысли в голове, – он перевёл дыхание. – Нет, нет, назад я не вернусь! И зашагал к лесу. Альфред, очень напряжённый и нервный, словно чуял что-то, бросился за ним – ну а Герберт, конечно, следом. Куда ему было деваться? Он уже не радовался, что согласился. Совсем не радовался! Но Генрих был прав: вернуться они не могли. Никак.***
Альфред сорвался с места первым, Герберт побежал за ним. Граф видел их – и видел, конечно, Генриха впереди, хоть и с трудом узнавал его в этой одежде. Ох, будь он проклят, причина всех его несчастий! Граф взмыл высоко, к луне: если он увидел трёх беглецов, а не трёх летучих мышей, значит, что-то случилось. И он должен был узнать, что именно. Должен был… но каким образом? Он закрыл глаза. Было странно чувствовать себя в теле мелкого крылатого существа, но так он словно бы лучше ощущал потоки ветра. Они касались его лица и всего тела, разбивались о него… И граф вдруг осознал, что чувствует свою цель – и может двигаться к ней даже вслепую. Есть в лесу поляна, а на поляне… Он взмахнул крыльями. Странно, но он как будто чувствовал эпицентр всего происходящего – словно ветер сталкивался с мощной силой и распространял весть о её присутствии. «Нет, никакой магии, – спокойно подумал граф, – магии не существует. Есть сильная и злая воля – в неё я верю. Ничего необъяснимого нет». Он оставил далеко позади тех, кого должен был преследовать – поляна была важнее, ему следовало находиться там, он чувствовал. Силу, которая тянула его, он должен был изучить… Чтобы потом, зная её, без страха с ней столкнуться.***
До опушки леса Генрих добежал быстро – но возле неё вдруг остановился, словно толкнувшись в стену, и ухватил за руку Альфреда. – Слушайте! – прошептал он ему и как раз подоспевшему Герберту. – Вы слышите? Виконт прислушался. Ах, ну да, конечно, он слышал – ветер. Где-то вдалеке завыл волк. Альфред испуганно подпрыгнул. – Что это? – спросил он. – Дети ночи, – Герберт изобразил улыбку. – Ну и что? Что мы должны услышать? – спросил он Генриха. – Они здесь каждую ночь воют! И ветер воет! Что теперь? – О, да ты злишься! – заметил Генрих. – А я слышу Лоренцу. – Лоренцу?.. – Да, милый мой. Она говорит, что я ещё могу вернуться – и меня даже не накажут, нет же! Меня по-настоящему простят, разрешат остаться в замке… – Он взглянул в лицо виконту, положил руку ему на плечо: – Ты бы вернулся? Герберт сглотнул. Хорошо, что он собрал волосы в хвост – точно дыбом встали бы… Он посмотрел на Альфреда: тот плотно сжал губы, руки спрятал за спиной, весь напрягся… Волновался, бедняжка. Очень. – Нам нельзя возвращаться, – произнёс Герберт вполголоса. – Отлично, – вздохнул Генрих, – и я так думаю… Фредль, сердце моё, – обернулся он к юноше, – а ты что скажешь? – Это очень опасно? – спросил Альфред. – Всё равно, я с вами! – он решительно надвинул картуз. Генрих улыбнулся: – Ты молодец. И вопрос хороший – очень правильный вопрос. Если бы я ещё знал на него ответ... Он повернулся и зашагал по тропе, углубляясь в лес. Потом оглянулся: – Вы идёте? Герберт, чувствуя себя очень-очень неважно, шагнул следом, беря Альфреда за руку. К его удивлению, юноша вдруг, на ходу, заключил его ладонь в свои, поднёс к губам, словно собираясь согреть дыханием, и поцеловал. Герберт уставился на него, потрясённый. Он такого жеста и наедине, в спальне, не слишком от него ожидал. Но сейчас, в лесу!.. – Я тоже очень нервничаю, – прошептал Альфред, как будто это всё объясняло. А Генрих остановился опять. – Прекрасно, – выдохнул он, сжимая виски пальцами, – теперь мне угрожают расправой… ну да, ведь Конрад вчера заглянул навестить меня просто так, по-родственному! – он засмеялся. – И всегда проявлял ко мне столько родственного участия! Где ты?! – крикнул он, оглядываясь по сторонам. – Покажись немедленно! Скажи им всё то, что шипела в уши мне… грязная ты потаскуха! Пусть они обо всём… Он не договорил – вдруг захрипел и, хватаясь за горло, стал медленно оседать на снег. Изо рта у него вырвались булькающие звуки, он попытался что-то сказать… и Герберт неожиданно понял. Вернее, даже не понял – его обожгло пониманием. – Альфред! – вскрикнул он, бросаясь на Генриха. – Держи ему руки, скорее!!! Альфред в ужасе грохнулся на снег… и почти успел. Во всяком случае, Генрих не вцепился себе в горло обеими руками сразу.***
– Скажи им всё то, что шипела в уши мне… грязная ты потаскуха! Проклятье! Граф заторопился из последних сил – он понимал, что не успевает… Не успел. В тот миг, когда Герберт закричал, чтобы Альфред держал Генриху руки, он только-только завис над поляной. Проклятье! Проклятье! Проклятье! Лоренца стояла на снегу, в тени огромной сосны, простирая руку во мрак… граф увидел её. Этого было достаточно! С возмущённым писком он ринулся вниз – и, уже обратившись, перехватил занесённую руку Лоренцы: – Нет! Он провалился в снег по колено; Лоренца осталась стоять, возвышаясь над ним. Граф поднялся из сугроба – медленно взмыл вверх, хотя левитация, честно говоря, никогда не была его коньком. – Нет, – повторил он, замирая на снежной поверхности. – Нет, синьора! Они трое покинут замок! – А, – сказала Лоренца. – Потому что ты этого хочешь? – Да, – сказал граф, – потому что такова моя воля, и я требую, синьора, чтобы она была исполнена. С тем, чтобы искалечить моего создателя, я справлюсь сам – благодарю покорно! Как и с тем, чтобы отослать или удержать его. Если мой сын хочет отправиться вместе с ним – значит пусть отправляется! Вместе они и вернутся назад. – А! Значит, так? – Да. Значит, так. Лоренца смотрела на него оскорблённо, но граф чувствовал: пока он стоит перед ней, с Генрихом сделать она мало что может. Не дать ему двинуться с места или засесть у него в мыслях – возможно, но чтобы причинить ему серьёзный вред, ей придётся либо добиться одиночества, либо объявить войну ему, графу фон Кролоку. – И что же, ты защищаешь его? – спросила Лоренца – Думаешь, он не предатель? Думаешь, он не убивал твоего отца? Эти слова заставили графа на миг потерять равновесие. – Что?.. – переспросил он. Лоренца засмеялась. – А! – она шагнула к нему. – Этого он, конечно, тебе не рассказал. Ты ведь станешь ненавидеть его, верно? А что же он, жалкий предатель, станет делать, если ещё и ты скажешь ему убираться прочь? «Вероятно, для него всё обернётся не лучшим образом», – смутно подумал граф. Он никак не мог понять, что же чувствует от этих слов.***
Генрих словно взбесился! Он вцепился рукой в горло, так, что кровь брызнула на снег, но не остановился и на этом: он рвался вцепиться ещё раз. Другой рукой! Обеими!!! Он бился, он катался по снегу, вырывался и отбивался, ударил Герберта, отшвырнул Альфреда… А потом вдруг затих, бессильно распластавшись на снегу. Дрожащей рукой он потянулся к шее, и Герберт, очнувшись от удара, уже хотел остановить его, как обнаружил, что Генрих пытается зажать рану носовым платком. Альфред тоже это заметил – торопливо размотал свой старенький шарф и протянул ему. – Не уверен, что смогу остановить кровь, – сказал он, – но можно я попробую? Профессор меня научил, вроде бы, хотя… – Первая помощь при укусах в шею? – Генрих издал смешок и закашлялся. – Вроде того. Можно я расстегну тебе пальто? Что? Пальто?! Нет, виконт был против! – Ни в коем случае! – возмутился он. – А вдруг… вдруг он опять?! – Не будет опять, – Генрих закрыл глаза. – Я знаю… я чувствую. Её что-то отвлекло… или кто-то. Спасибо ему за это. Герберт вздрогнул: – Думаешь, отец? – спросил он. Генрих улыбнулся и закрыл глаза. Альфред подполз к нему и стал осторожно расстёгивать воротник его пальто. Виконт решил на это не смотреть. Чувствуя себя всё отвратительнее, он побрёл по тропе, направляясь к тому выступу скалы, с которого когда-то, словно целую вечность назад, коварно заставил Альфреда спрыгнуть, взявшись за руки. Если Генрих требовал, чтобы Лоренца показалась, значит, она где-то здесь? Если она где-то здесь, то и отец тоже? Если Альфред всего лишь вызвался помочь Генриху, почему он так ревнует? – Ох, надеюсь, я не сделаю хуже! – услышал он взволнованный голос Альфреда. – Думаю, что хуже уже некуда, – ободряюще ответил ему Генрих. – Не бойся, Фредль. Герберт сошёл с тропы и двинулся прямо через снег. Где-то на краю разума мелькнуло беспокойство, что он исцарапает все туфли. Ах, туфли! Да о каких туфлях может идти речь? Ему безумно хотелось сейчас же увести своего chéri от Генриха. Ещё в момент их первой встречи хотелось… Он понимал, что ревнует как сумасшедший, но ничего не мог с собой поделать! Чем он мог удержать Альфреда возле себя? Половина всего между ними уже случилась, и, кажется, их отношения ожидало только бесконечное однообразие… он должен был решиться на тот шаг, который мог свести всё, что между ними есть, на нет, или… Да, Генрих успокоил его вчера насчёт этого, а ещё теперь Генриху было плохо, их ждал нелёгкий путь, полный, возможно, опасностей, – а он, Герберт, как последний эгоист стоял над обрывом и размышлял: как ему быть со своей проклятой любовью? Как ему распорядиться в данном случае собой? Ждать, пока Альфред заскучает, или… или… Он обернулся – и от увиденного у него потемнело в глазах: Альфред стоял на снегу на коленях, а Генрих, сжимая его в объятьях, пил его кровь! Виконт пошатнулся – его качнуло вперёд; тело охватила волна нестерпимого жара, и ноги сами понесли его… он даже не понял, как начал движение – просто расстояние между ним и этими двумя предателями – предателями! – начало стремительно сокращаться. Генрих почуял неладное первым – ах, с его-то вековым опытом подлеца и мошенника! Он отпустил покачнувшегося Альфреда, заслонил его собой – а потом вдруг вскочил на ноги. И его необычайное проворство – полный контраст с недавним бессилием! – Герберта словно отрезвило. Он остановился, но пламя в нём… пламя в нём… Всё оно яростно бросилось ему в голову, и он, как подкошенный, осел на холодный снег.***
– Что значит убил моего отца? – спросил граф. – По вашему приказу? Он всё ещё не мог понять, что чувствует. В груди у него словно бы гулко звенело – как в пустых доспехах; он ощущал это с каждым словом. Чувств пугающе не было – ничего, кроме этой звенящей пустоты. – Думаешь, я могу приказать так далеко? – спросила Лоренца. – Ты глуп! Стоит ему тебя поцеловать – и вот, ты уже целиком ему веришь! «Как же! – подумал граф. – По вашим словам, жену свою тоже я убил, синьора». – Чтобы верить или не верить, – сказал он, – я должен знать, как это всё случилось. Лоренца сощурила глаза. – Мы ждали пятнадцать лет, что замком снова станет владеть законный хозяин, – сказала она. – К сожалению, ты был слишком мал, чтобы самому приехать, и если мы хотели увидеть тебя скорее, оставался лишь один способ… Клянусь, я не торопилась, но Генрих – он хотел свободы, хотел скорее бросить нас и сбежать… рассчитывал, что я дам ему её, когда ты приедешь. Он стал уговаривать меня, говорить страшные вещи – ты вырастешь в том городе, женишься, замок останется без хозяина, потому что ты не станешь везти жену в такое место… Я ничего ему не приказывала – я лишь уступила, тем более что другие тоже ждали этого. Я бы дала тебе ещё несколько счастливых лет – но он не согласился. Он говорил, что ты никогда не приедешь сюда, а может быть, и продашь замок, чтобы им владел какой-нибудь проходимец и наша надежда превратилась бы в ничто. Тем более он говорил, что твой отец так счастлив не принадлежать к высшему сословию, что даже взял в жёны дочку лекаря! Он ни словом не обмолвился о том, что на самом деле она принадлежала к древней и уважаемой фамилии… – А будь иначе, вы бы, конечно, поступили по-другому, синьора? – спросил граф. – Конечно да! – воскликнула Лоренца. – Если бы он не утверждал, что тебя растят без капли уважения к твоему долгу! Но он говорил так, как ему выгодно – он всегда так делает, он лжец! Он солгал, что может наследовать – а ведь ему было во всём уже давно отказано! Он дал убить своего отца и брата – и хотел бросить нас, хотел от нас просто сбежать, но только не ждал того, что теперь принадлежит мне! – она засмеялась. – И если ты думаешь, что я жестока к нему, знай: я наказываю заслуженно, он стоил бы смерти множество раз, но ты… – Что я? – спросил граф. – Он стоил её ещё до моего появления на свет, но вы ему не помешали. Вы берегли его для высокой цели, верно? Подделать завещание, всучить его моему отцу… – Оно копия, а не подделка! – Но кроме него никто не мог снять эту копию так, чтобы её признали, верно? (Лоренца нахмурилась). О, вы знали, как он полезен! – продолжал граф, делая осторожный шаг в сторону по снегу. – Вы знали, что он умеет много всего: подделывать подписи, втираться в доверие, лгать – он ведь, по вашим словам, превосходный лжец! – Он сделал ещё шаг в сторону – и Лоренца невольно повторила за ним, чтобы смотреть ему в лицо. – А потом вы подняли его из могилы и приставили следить за мной. Разве не так? Всё ради того, чтобы даже в дальней деревне, даже в этом всеми позабытом месте он оказался рядом со мной. Я ведь тоже не должен был умереть без вашего участия, верно? Он сделал ещё один шаг в сторону. Если он сумеет таким образом развернуться, то сможет увидеть, что там происходит с этими тремя… беглецы, надо же, до чего смешно! И только его создателю могло прийти такое в голову. Его создателю, убийце его отца… если он действительно убивал его отца. Граф не хотел в это верить. Не хотел и не мог, потому что… всякой подлости есть предел. Не может даже временами ловкий, но в то же время отчаянно трусливый мошенник с повадками мелкого шулера – и не оскотинившийся до последнего – быть ещё и беспринципным убийцей. Не сходится. Не должно такого быть! Но если действительно… Лоренца вдруг рассердилась. – Как же ты глуп! – отчётливо прошептала она – и обратилась нетопырем. Бурым, как граф успел заметить. «Кровь, – подумалось ему. – Запёкшаяся кровь». Конечно, разве даст она ему ответы на все вопросы? Разве скажет, что, не желая следить за своим вышедшим из-под контроля, но одним из самых располагающих к себе созданий, она всего лишь хотела его к себе через это создание, поддающееся и слабое, привязать? Но не получилось: создание оказалось неспособным подчинить того, кто сильнее. Может быть, из желания самому подчиняться… «Падать буду я!» – вспомнилось ему. Как же это всё… Наконец-то собравшись с силами, граф обернулся в сторону тропы: Генрих, судя по всему уже вполне себе оправившийся, что-то втолковывал Герберту и Альфреду, положив руки им на плечи. Что ж, очевидно, можно считать его спасённым… Пусть будет добр и убирается поскорее. Можно даже подать ему пример! С этой мыслью его сиятельство снова обернулся летучей мышью. Да, он сознавал, что отпустить – неизбежность, необходимость, но как же всё, всё в нём ей противилось! Дать уйти, отпустить, как навсегда, осознать себя без них… троих. Потерявшим что-то. Он опустился на ведущую от замка дорогу. Ночь была светлая, снег – искристым, чистым и белым. Ещё светлее становилось от него. Не желая возвращаться в замок, граф направился совсем в другую сторону. Может ли быть, чтобы Генрих действительно убил его отца? Нет, Отто фон Кролок не горел жаждой мести. У него просто не было сил, чтобы чем-то сейчас гореть. Да и что проку мстить за давно свершившееся? Есть прок. Да только не ему. Ах, Лоренце? Источнику, на котором держится существование их всех? Даже если бы способ её уничтожить, причём безошибочно, сразу и навсегда, существовал бы, граф очень сомневался, что это следует делать. Не хотелось ему превратиться в горстку пепла… «Огонь очищает», – вспомнились ему слова Анталя. Ах, если бы только существовал способ избавиться от этой цепной реакции! Отто фон Кролок совершенно не хотел очищать мир от себя, своего сына, Альфреда, графа Бадени и Анталя, профессора Абронзиуса, Шагала, Магды… всех, кто был связан с ним. И Сары Шагал. И… да, своего непутёвого создателя, будь он ещё раз десять проклят. Он усмехнулся. Вот ведь какая штука! Существование, каким бы оно ни было, не то, с чем хочется расставаться, да ещё и требовать того же от других. Что, благо мира? А! Когда это мир не управлялся сам с собой, пережёвывая и выплёвывая косточки возвышенных альтруистов? Мир куда ловчее управляется с людьми, чем люди с ним. Люди сами причинят больше зла себе и себе подобным, чем вампирское гнездо, которому хотя бы не дают расползаться за пределы отдельно взятого места. А что Фредерика и граф Бадени со своим нежно любимым компаньоном находятся в Германштадте – у них своя судьба, и граф всегда хотел, чтоб было так. Он бы и Герберта убрал подальше от этого ада, но Герберт не был ребёнком – и даже в пору детства не был глупым, ничего не понимающим и не способным решить существом. Не так он был воспитан: у него был отец, который приложил для этого все усилия. Не смог оградить от ошибок и бед, от боли – да, как и самого себя, но хотя бы постарался сделать всё возможное, чтобы мир вокруг него не оставался бессмысленным, неуправляемым хаосом… а то и управляемым – чужой, недоброй волей. Плохо то, что мир для себя Герберт сам ограничил одним лишь замком. Но, может быть, Альфред это изменит. Альфред, несмотря ни на что, по призванию всё равно до сих пор исследователь, упрямый и неугомонный. Он не любитель отсиживаться в тёмном углу. Надо только дать ему возможность… Надо только дать ему крылья. А Герберт как раз тем и занимался – учил его летать. В частности, как они кружили над башнями, граф видел. Пара нетопырей, февраль месяц, самое время зимней спячки, какая прелесть. Кстати о нетопырях… Граф остановился, прислушался к шорохам – и щёлкнул пальцами. Плюх! Взъерошенная летучая мышь забарахталась в воздухе, не справляясь с притяжением земли, и с писком кувыркнулась прямо в большущий сугроб у дороги. Граф усмехнулся и в привычном жесте соединил ладони. Он ждал. Сугроб зашевелился, и из снега, как из-за бруствера, опасливо выглянул Шагал, пытаясь одновременно прикрыть лицо козырьком картуза. «У иных со страху схватывает живот, – отстранённо рассудил его сиятельство, – а у этого пройдохи, надо же, логику прихватило. Я, что ли, страшный такой сегодня?» – Знаешь, не очень-то я люблю, когда за мной следят, – произнёс он. – Да что вы, ва… вашество! – Ты бы хоть крыльями потише хлопал да выражался пореже. Шпион из тебя… – граф покривил губы. – Неважный. Вылезай из сугроба! – Да что вы, что вы! – трактирщик выставил перед собой ладони. – Мне и так удобно, ваше… всё, всё, уже вылезаю, ваше сиятельство, вылезаю! Вылез, вот, уже вылез, матушкой своей покойной клянусь… всё. – Хорошо, – одобрил граф. – А теперь рассказывай, зачем тебе понадобилось следить за мной. Шагал с виноватым видом стянул с головы картуз. – Да баба это моя! – вздохнул он. – Сердце у неё, значит, не на месте – мол, не случилось бы чего. Сама-то кровь готовить, значит, осталась – мол, вы голодный вернётесь, злой, значит. А я, выходит, лети! Ну ладно, им же разве откажешь… – Значит, она послала тебя за мной? – Так и есть, ваше сиятельство! Переживает… Господин виконт, говорит, с товарищами куда-то улетели, ну и вы следом, значит… – Значит, значит, – граф усмехнулся прилипчивому слову. – Что ж, предположим, я действительно голоден. Мы возвращаемся в замок. – Мы возвращаемся? – Да, мы возвращаемся. Не прикипел же ты к этому сугробу? – он развернулся и услышал скрип снега позади: Шагал поторопился догнать его. – Надеюсь, пешком до замка мы доберёмся. – Да доберёмся, ваше сиятельство! – заверил его Шагал. – Пешком до замка и от самой деревни добраться можно, а уж отсюда… – Хорошо, – отозвался граф, закутавшись в плащ. Ему становилось неуютно… холодно. Неужели одиноко? Неужели за последние дни он стал ощущать себя менее одиноким, чем всегда? «Какое странное чувство», – подумал он. Генрих над ним посмеялся бы… наверное. Но неужели, неужели он и впрямь совершил это злосчастное убийство? Скажи он: «Да, меня сломали и вынудили», или даже: «Да, так получилось», – граф простил бы его. Но признайся он: «Да, я захотел и сделал»... Подлость есть подлость. И её нельзя простить. Подлость, беспринципность, корысть… Граф поджал губы, заметил, с каким затаённым страхом смотрит на него торопящийся рядом Шагал, и отвернулся. Скоро весна, и ночи идут на убыль, – а между тем ближайшие обещают быть очень долгими. Долгими, тяжёлыми и все как одна – мучительными.***
– Не знаю, ничего не помогает! А ещё он очень горячий. Как думаешь, что это значит? Это был голос Альфреда, и Альфред был в отчаянии… Герберт попытался пошевелиться – но нет, он совсем не ощущал в себе сил. И ему действительно было очень-очень жарко… – Горячий вампир? – а это уже Генрих… Странно, вот злость виконт хорошо чувствовал, а силы – нет. – Это ново… – знакомая рука коснулась его под подбородком. – Ужас, послушай, и вправду совсем раскалённый! Кажется, ему нужно остыть… Ну-ка убери руки. Герберт заволновался и попытался пошевелиться как следует. Что это он ещё собирается де… А-а-а!!!! С воплем он подскочил на месте. Холодный снег, холодный! К вискам, почти в лицо…. ещё и за воротник попало! – Оставь меня в покое, сволочь! Я тебя и так убью!!! – рявкнул он на Генриха, резко садясь на месте… и зря. Его так повело в сторону, что он тут же завалился обратно… В уютные объятья Альфреда. Этого изменника, этого… – Герберт?! – юноша тревожно заглянул ему в лицо. ...этого негодяя и предателя с самыми чистыми, искренними, красивыми, большущими голубыми глазами. «Ах ты мой лягушоночек!» – умилился про себя Герберт. – Чем вы двое занимались? – спросил он тем не менее грозно. У Альфреда глаза округлились ещё больше. Он моргнул: – Мы… ч-что? – Я спросил у Фредля немного крови, потому что иначе просто не встал бы на ноги, – заявил сверху Генрих будничным тоном. Он стоял с ними рядом и отряхивал рукав пальто. – Сначала хотел спросить твоей, но в свете последних событий… думаю, ты поймёшь, почему решил попросить его. – И почему же? – взглянул на него Герберт. В голове теснилось очень много мыслей: «Потому что он тебе нравится? Потому что тебе всё равно, с кем? Потому что ты хотел позлить отца, да? И меня тоже?!» Кстати об отце: Альфред ведь… – Потому что не очень давно он пил кровь… – Да. Я подумал, что это, возможно, сыграет свою роль. – А меня спросить ты, конечно, не подумал! Теперь Генрих взглянул на него: – Извини? – Ты не подумал о том, как это будет выглядеть? – Герберт хотел подняться, но Альфред удержал его. – В чём дело? – спросил его виконт. – Отпусти меня! – Возможно, тебе следует спросить у него разрешения? – предположил Генрих. – Подумай о том, как мы будем выглядеть! Вдруг ты заденешь его чувства? – Что?.. – А что? Ты, я, вместе… мой милый Герберт, ты лучше знаешь, почему мне нельзя доверять, правда? А твой отец, безусловно, знает лучше всех… хватит, прекрати. Я давно привык, что меня обвиняют в бесчестности и беспринципности, – он обхватил себя руками. – А вот Фредль – едва ли. Попроси лучше у него прощения: это на него ты чуть не бросился от ревности. Он отвернулся. Герберт почувствовал себя совсем отвратительно. Он посмотрел на Альфреда: у того был задумчивый вид… Виконту стало страшно. – Это что, правда так выглядело? – спросил он упавшим голосом. Альфред пожал плечами. – Хорошо… подожди меня, ладно? Он поднялся на ноги, подобрал со снега свой цилиндр, который странно, что не унесло ветром, и… побрёл догонять уже успевшего отойти Генриха. Быстрее он двигаться не мог, и вообще плохо себя чувствовал. – Подожди, – попросил он. – Послушай, подожди! Объясни мне! Я хочу знать… Генрих вскинул руку, щёлкнул пальцами: – Отойдём ещё немного. Герберт сдался. Он послушно сделал ещё несколько шагов… Тогда Генрих обернулся – и заговорил негромко: – Всё ясно, – он улыбнулся. – Старая песня: ты просто ему не доверяешь. Спишь с ним, клянёшься ему в любви – и любишь, конечно любишь, я верю, – но так и ждёшь случая, чтобы испытать его на прочность. Ждёшь, что он не выдержит испытания. Почему? И нет, дело не в нём, дело в тебе, мой милый Герберт! Он-то по тебе с ума сходит. Виконт покачал головой: – Не знаю… по-моему, это я схожу с ума… – О, да будет тебе! – Генрих положил руку ему на плечо. – Перестань мучить себя, найди уже силы на то, чего тебе хочется. И не жди знака свыше: во-первых, ты вампир, счастье моё, так что это бессмысленно, а во-вторых, он-то его не ждал. Ты ведь не вынудил его? – Не знаю. Возможно, я слишком настаивал… – Не так. Ты давал ему понять, что иначе бросишь его? Оставишь? Тебе самому хоть на минуту приходила в голову такая мысль? Ему? Об Альфреде? Такая мысль?! Герберт помотал головой: ещё чего! Да чтобы он мог такое подумать! Да им и так хорошо было… между прочим. – Ну вот, – кивнул Генрих. – Значит, всё было честно. И перестань подозревать его – ты сам не чувствуешь, что он любит тебя без памяти? Боюсь, чтобы заставить его изменить тебе, никаких соблазнителей не хватит… нет, я мог бы попробовать, если бы ты попросил меня об этом… – Ты мог бы?! – Чтобы доказать тебе, что все твои подозрения не более, чем горячечный бред? Да, это отвратительно, но чего не сделаешь ради дружбы… – Генрих вздохнул. – Согласен, выглядит это легко: он ведь такой доверчивый! И я ему нравлюсь, я знаю: общий язык с ним найти несложно, у нас получается. Но чтобы заставить его пойти в чьи-то руки, особенно после твоих, боюсь, нужно что-то большее, чем немного поболтать. Ты так не думаешь? – Думаю, – нехотя пробормотал Герберт. – Только он не первый, о ком я так думаю… Генрих выдохнул. – Да что ж такое! – с искренним негодованием воскликнул он. – Ты опять?! – А тебе легко говорить! – возмутился Герберт. – Тебе-то откуда знать? – Конечно, – легко согласился Генрих, – меня ведь всего-то впервые в жизни напоил и отымел учитель фехтования моего старшего брата, без моего почти согласия – а ведь я ему доверял до этого. Что, мелочь? Мне всего лишь швырнул в лицо письмом человек, на которого я тратил не жалея не только деньги моего отца, не только свою репутацию, но и два года своей собственной жизни! Мне нельзя было задерживаться на одном месте, раз уж я взялся за отцовские векселя, и что я сделал, тем не менее? Прости, что раньше в подробностях тебе всего этого не рассказал! Вот только помогло бы это? – Генрих!.. – Что Генрих? Что?! – Генрих взглянул ему в лицо – сердитый, даже злой… очень-очень измученный и уставший. И не за эту ночь, понял виконт. Вообще… Он отвёл взгляд: – Прости, я... я не подумал… – Ничего, я уже давно заметил, что думать – это не твоё. Только почему Альфред должен страдать из-за этого? Из-за чужой подлости, из-за твоих воспоминаний? Потому что имел неосторожность в тебя влюбиться? Хороший повод: тот юноша, которого сбросил в шахты мой отец, жизнью заплатил за подобное. Или ты думаешь, это тоже ничего не значащее происшествие? Ерунда? – Прости, я… – Иди сюда! – Генрих обнял его, наплевав на разницу в росте. Герберт закрыл глаза, чувствуя, как подступают слёзы, но плакать не годилось. Хотелось, но не годилось… – И больше так не делай, слышишь? Поговори с ним, объясни ему всё – необязательно оглушать его этим сейчас и здесь, не думаю, что этот разговор вообще из тех, которые можно вести на дороге, в лесу, полностью одетыми, – но можешь слегка подготовить. Понимаешь меня? Пойдём! Герберт оглянулся на Альфреда. Тот стоял у обочины тропы и озирался кругом… такой потерянный! Ох, да что там идти! Он уже готов был бегом бежать, сознавая свою ошибку. – Прости меня, – сказал он возлюбленному, подходя наконец к нему и беря за руки, – я действительно повёл себя как… – Конченый болван, – подсказал ему Генрих. Виконт сердито обернулся на него; Альфред засмеялся. – Вот что, – Генрих притянул их обоих к себе и положил руки им на плечи, – давайте-ка теперь поторопимся. Мы всё ещё можем успеть провести день не под воротами Германштадта, а в уютном сухом подвале в гробу или в приличной спальне – чего вам больше хочется. Договорились? И да, ещё одна подобная ссора – Герберт, слышишь? – и я обижусь насмерть. Имейте в виду оба! Он оставил их и пошёл в сторону обрыва – туда же, куда в прошлый раз тянуло Герберта. Видимо, он всерьёз намеревался лететь, раз так… Альфред взял виконта за руку. – Послушай, – сказал он, – ты не подумай, я всё понимаю… – Нет, не надо этого понимать! – возразил Герберт. – Я поступил ужасно… Во имя Тьмы, да я должен был подумать, что он напал на тебя – после всего, что только что было! А я? Решил, что вижу двойное предательство! И что я мог бы сделать, если бы он меня не остановил? – он сам содрогнулся от этой мысли. – Не знаю, что на меня нашло… точнее, знаю, но не могу сейчас объяснить. Я расскажу потом, хорошо? А сейчас прошу прощения… мне правда ужасно жаль… я на самом деле так дорожу вами обоими, что… Он замолчал. Он не хотел думать о том, что было бы, окажись хоть в какой-то степени не так. И хотя он больше не чувствовал в себе жара и вроде бы пришёл в себя, это всё было так жутко, что он никак не мог заставить себя успокоиться. Альфред развернул его к себе и поцеловал. Герберт почувствовал, как у него подкашиваются колени. Тело снова охватило огнём… но совершенно другим. В нём не было ничего зловещего или разрушительного, он был целиком подвластен рукам Альфреда, таким неторопливым, таким ласковым, что хотелось ощутить их прикосновения везде... жаль, Альфред ниже его плеч и груди опускаться себе запретил. Такой застенчивый… Виконт прижал его к себе, чтобы чувствовать всем телом; юноша разорвал поцелуй и жалобно что-то пробормотал, но Герберт не дал ему слишком много времени на это. Всё в нём возмутилось: куда? Моё! Альфред вздрогнул, очень сильно, но поддался… и Герберт потерял счёт времени. Он только целовал своего chèri до той поры, пока не почувствовал, что доволен. И только тогда до него дошло, что Альфред пытался ему сказать. То есть всех слов он не понял, но там точно было одно: «Время». Время! Придержав за плечи неровно дышащего, явно потерявшего связь с внешним миром возлюбленного, виконт посмотрел в сторону обрыва: над краем скалы зависла летучая мышь. Она помахивала крыльями медленно, размеренно, как метроном. Даже слов не надо было: «Мы опаздываем!» – Полетели! – решительно сказал Герберт и потянул ошарашенного Альфреда за собой. – Обещаю, это будет не так долго, – успокоил он его, – зато потом… всё, что захочешь! Это я тебе тоже обещаю. Альфред взглянул на него было очень задумчиво… но кивнул. – Надеюсь, я смогу взлететь, – сказал он. – Так голова кружится… – Голова кружится?! – Если ты про Генриха, то он не виноват. Просто я очень… очень… – Что? – спросил виконт, подстёгиваемый любопытством. – Mon chéri? Альфред, словно опомнившись, взглянул на его испуганно, покачал головой – и быстренько превратился в нетопыря! Герберт аж обомлел от такой наглости и замер с открытым ртом. – Так нельзя! – возмутился он, придя в себя. – Альфред! Стой! – он пустился вдогонку за ним по снегу. – Сейчас же договори! Нетопырь что-то пискнул в воздухе. Разумеется, Герберт этого не понял – зато, кажется, понял Генрих, который на мгновение перестал махать крыльями и чуть не скрылся за краем скалы. Это что ещё такое было?! Зарычав от ярости, Герберт взвился с места в летучемышиной форме. Он погнался за Альфредом, тот от него, они вместе закружились вокруг Генриха, пока обоих не оглушило хлопанье крыльев и возмущённый писк: «Хватит! Я вам что, майский шест?!» «Извини! – Герберт ушёл вверх и угрожающе завис над Альфредом: – А с тобой мы потом поговорим!» Его возлюбленный ответил дробным писком… и виконт понял, что впервые услышал, как летучая мышь смеётся. Ах так?! Он уже готовился ответить, но тут его больно куснули за ухо: «Остынь! Подумай, что сказал бы твой отец!» «Papa отнёсся бы философски и простил! – Герберт с возмущением ушёл в сторону… и тут же понял, что очень вряд ли. – Да ну вас обоих!» Он полетел вперёд. Кажется, Генрих позади вздохнул с облегчением – если летучие мыши умеют вздыхать. А потом стал спрашивать у Альфреда: так бывал ли тот всё-таки в Германштадте? Река, отделявшая земли, принадлежавшие фон Кролокам, от тех, где до сих пор ещё виднелись развалины сгоревшего поместья Бадени, мелькнула внизу серебристой лентой. Замок остался позади, а далеко-далеко на горизонте светились городские огни.