***
Спал Михай чутко, и когда во дворе коротко тявкнул Бурый, проснулся сразу. Он поворочался, встал, отхлебнул воды из кувшина, и думал снова лечь, раз пес больше голоса не подавал, но на всякий случай выглянул в окно. И зашипел, точно сунутая в ведро с водой сковородка. На огороде кто-то шуровал! Возле его подсолнухов! Михай подхватил ружье и ринулся на двор. Вот только дверь не открылась. Он толкнул ее сильнее. Дверь и не подумала распахнуться. Поднажал плечом. То же самое! Окончательно разъярившись, Михай попытался вышибить дверь. Сначала — так, после — с разбега, но не больно в сенях-то разбежишься. После пятого или шестого удара дверь сдалась и вылетела наружу вместе с покатившимся кубарем Михаем. Несколько секунд он переводил дух, потом с кряхтением встал, осмотрелся. Снаружи дверь была подперта увесистым поленом, которое сейчас валялось поодаль. — От жеж выродки! Нехристи! Да я вам! Да я... — отыскав оброненное ружье, Михай кинулся на огород, не переставая на бегу сквернословить и призывать небесные кары на головы воришек. Которые оказались нерасторопны. Он успел заметить метнувшуюся к забору тень, вскинул ружье, прицелился, выжидая, когда непрошенный гость полезет через ограду, но тот не спешил подставляться под выстрел. — Ничего... никуда ты от меня не денешься. Проучу, чтоб неповадно было, — Михай, так и не опустив ружье, медленно двигался к забору. Посреди грядки с подсолнухами он остановился, присматриваясь, и тут ему на плечо легла чья-то рука, сильно стиснула, и хриплый, жутковатый голос провыл: — Не балу-у-уй. Михай повернул голову и увидел, как пугало поднимает вторую руку и тянет к нему. — Ружжо-то отдай, дед, — потребовало пугало. Михай посмотрел, моргнул, снова посмотрел, протянул пугалу ружье, перекрестился и... рухнул без сознания.***
Раду лежал тихо, как мышь под веником. Падать в обморок, как дед, он не собирался, но выглядело пугало, с его странными, изломанными движениями жутко. Но потом оно шагнуло в сторону, раздваиваясь, уже вполне по-человечески стряхнуло с себя дерюгу и до боли знакомым голосом произнесло: — Зайчик, хорош брюхом землю протирать! — Ах ты ж... — Раду на мгновение лишился дара речи. — Предупредить не мог?! — А сам-то! — рассмеялся Марджелату. — Один полез, друга не позвал. И не стыдно? — Так ты ж первый меня не дождался! — возмутился Раду. — А ты проверял? — Может, и проверял! — Раду снова попытался возмутиться, но не выдержал и расхохотался. — Ну и рожа у него была! Надо же! Пугало. Следом прыснул и Марджелату. — Так что делать-то будем? — спросил Раду, когда оба отсмеялись. — Как что? Подсолнухи красть. Мы ж за этим пришли. И морковка у деда тоже хороша, — Марджелату запустил в него пустым мешком. — Вон там растет. — А с дедом что делать будем? Конечно, Марджелату вроде успокоился, и настроение у него было хорошее, но того, как он зыркал вечером, Раду не забыл. — А бог его знает. Думал, не пристрелить ли, ну да ладно, — тот пожал плечами, потыкал бесчувственное тело жертвы разбойного налета мыском сапога, — пусть себе живет. Марджелату взвалил деда на плечо и двинулся к дому. — Ты, Зайчик, давай, урожай собери. — А... — Да просто в дом отнесу, нечего ему тут валяться. Замерзнет еще. И утром веселее будет. В четыре руки огород они обчистили споро, хотя потрудиться и пришлось. В отличие от Раду, Марджелату прихватил с собой не один мешок, вознамерившись оставить Михая без урожая подсолнухов вообще. Да и Раду запас морковки себе сделать не погнушался. — Вот только как мы это все утащим? — весело поинтересовался он, когда они закончили перекидывать мешки через забор — Ну, что утащим, а что в лопухах спрячем, местным мальчишкам на поживу, — хмыкнул Марджелату, подходя к пугалу. — Зря, что ли, я с сыном корчмаря-то договаривался? Но этому деду не оставлю. — И то верно. Раду достал из-за пазухи пару мешочков и склянку с каким-то настоем. Настой вылил под стену дома, траву из свертков рассыпал едва не по всему огороду. — И что ты там возишься? — Проклятие накладываю. — И долго твое проклятие продержится? — Ну... — Раду сделал вид, что задумался, а потом широко ухмыльнулся. — Если Лука поможет, то очень долго. А даже если и нет, что нам мешает через этот огород еще разок-другой проехать?***
Проснулся Михай в своей постели, уставился на беленый потолок, покачал головой. Приснится же страсть такая. А все чего? От волнения. Травок, что ли, у Крины взять, попить? А то ж и с сердцем плохо стать может, он человек немолодой, хоть и крепкий еще. Но эти нехристи, до чужого добра охочие, кого хочешь доведут. Он встал и тихо охнул, на одну ногу наступать было больно, словно ушиб где-то. А ведь с вечера ничего и не болело. Михай опустил взгляд и недоумением воззрился на перемазанные в земле ноги. Сени приветствовали его выбитой дверью. Не приснилось?! Михай ринулся во двор так, словно за ним нечистый гнался. Вывернул из-за дома и замер, схватившись за сердце. Вместо радовавшей глаз грядки с подсолнухами торчали одни голые стебли. А посредине гордо возвышалось пугало, сжимавшее в одной руке его ружье, а во второй подсолнух, и щербато скалилось прорисованной углем улыбкой. Михай взвыл и ринулся за топором. Спустя несколько минут вся деревня могла полюбоваться, как он, босой и в одном исподнем, разносит на щепки пугало, разводит посреди двора костер и с проклятиями швыряет туда обломки. — Нечистая! Мои подсолнухи! Вот так тебе! Будут тебе мои подсолнухи! Сбежавшие на невиданное зрелище кумушки крутили пальцем у виска, обсуждая, что за внезапное помрачение нашло на Михая. А тот закончил изничтожать пугало, выпрямился и довольно утер пот со лба. Мимо забора проехала давешняя парочка. Михай проводил их взглядом и снова взвыл: — Изверги! Убивцы! Один из всадников, тот, что постарше, неспешно лузгал семечки из большого, красивого подсолнуха.***
Когда деревня скрылась из виду, Раду все-таки не утерпел. Знал, что Марджелату не любит такие вопросы, но любопытство заело. — Ну, ладно я, он все-таки Чэрген ударил. А ты-то чего на этого деда взъелся? — поинтересовался Раду и приготовился к привычному потоку ехидства. Но Марджелату вместо этого помолчал, а потом ответил вопросом на вопрос: — Зайчик, а ты, если бы он моего коня ударил... ты бы как? — Убил бы, — не задумываясь, бросил Раду. И уже сказав, понял, что и вправду — убил бы. Вот только не за удар, а за то, что с взбесившегося коня и навернуться недолго, и шею сломать. Сам вон вчера чудом из седла не вылетел. А потом до него окончательно дошло сказанное, и губы сами сложились в счастливую улыбку, скрыть которую не удалось, да он и не старался. За такое признание из уст Марджелату он даже склочного деда готов был простить. — Чего светишься, словно кошель с золотом нашел? — проворчал Марджелату, вроде и неодобрительно, но в глазах плясали лукавые смешинки. И Раду улыбнулся еще шире.***
На ярмарку той осенью Михай так и не попал. Он вообще едва не слег от расстройства, а поправившись, завел второго пса и принялся оберегать свой огород пуще прежнего. Вот только без толку. Мальчишки-то не совались, зато всем окрестным котам там было словно медом намазано. Они лезли, несмотря на собак, несмотря на хозяина огорода, гонявшего их хворостиной, а то и солью пальнуть не стеснявшегося. К зиме вроде успокоилось, и Михай вздохнул с облегчением. Наконец стал высыпаться и перестал дергаться от каждого шороха. Но едва стаял снег, все началось по-новой. Под окном у него что ни ночь орали кошки, устраивали драки, перекапывали грядки. Михай похудел, спал с лица, три раза освятил участок, один раз не пожалев денег и пригласив славящегося своим благочестием святого отца аж из Брашова. Не помогало. Отчаявшись, он пошел на поклон к знахарке, слывшей в окрестностях едва не ведьмой. Хоть и считал, что все это бред и суеверия, да и церковь не одобряет, но уж на что не пойдешь ради собственного спокойствия. Та вроде и отнеслась с пониманием, и посочувствовала, но потом, пройдясь по огороду, головой покачала. — Не, не помогу я тут. Проклятье, дед, на тебе, сильное. — И что? Никак не снять? — охнул он. — Сеять же время. А эти твари тут все перепаскудят. — Не снять, — сочувственно вздохнула знахарка, пряча усмешку. — Разве что тот, кто проклял, и сможет. Ты припомни, кому насолил-то так? Повинись. Прощения попроси. Иначе никак не выйдет. — Да где ж его искать-то теперь? — взвыл Михай, припоминая седого головореза, грозившего ему цыганским проклятием. И ведь проклял же, чтоб ему всю жизнь икалось. Но видно судьба решила, что обрушила на Михая достаточно бед, и смилостивилась. Не прошло и двух седмиц, как его злая доля в виде двух всадников завернула в деревню. — Ну что, как жизнь, дед? — ехидно осведомился седой, останавливая коня у самого забора. — Видно, не очень, — не менее ехидно отозвался второй. — Вон, осунулся весь. Да и огород, смотрю, не такой зеленый. Михай стиснул зубы, сдерживая рвущиеся наружу ругательства. За домом в очередной раз раздался кошачий мяв. И он шагнул вперед, низко кланяясь. — Прощеньица прошу, милостивые господа. По недомыслию обидел, — он умоляюще посмотрел на седого. — Сил моих больше нет. Чем хочешь расплачусь, только сними свое проклятье.***
— Я одного в толк не возьму, — протянул Раду, когда они обосновались в деревенской корчме, поздоровались с деревенскими мальчишками, которые стараниями Луки, не иначе, возвели их в ранг личных героев и все крутились рядом, и наконец приступили к ужину. — Как это «проклятие» так долго продержалось? Моего зелья... ну, недели на две хватить должно было. Еще на один раз Луке оставил, и заезжали мы в эту деревеньку с тех пор всего два раза, и то один по зиме, когда толку никакого... — Не мы, а ты... — поправил Марджелату, на мгновения отрываясь от бараньего ребрышка. — А ты значит?.. — А я злопамятный, — усмехнулся он. — Зато теперь, сколько б ни ездили, будут нам и подсолнухи, и морковка. Лучшие из всего, что есть окрест. Бесплатно.