Попытка к бегству (цикл "Наши пули еще не отлиты")

И ничего изменить не дано, Все пропадет, если я ослабею. Все это правда — с одним только "но": Я не могу без тебя, но — умею... Роберт Грейвз

— Похоже, добрались. Пацаненок говорил, за деревней налево, дом на отшибе, — Марджелату первым свернул с тракта на узкую тропинку и придержал коня, чтобы ехать бок о бок с Раду. — Немного осталось. Зайчик, дотянешь? — Досюда же дотянул, — фыркнул тот, но тут же пошатнулся и вцепился здоровой рукой в луку, чтобы не упасть. — Не боись, не помираю. — А по тебе и не скажешь, — Марджелату обеспокоенно покосился на друга, потянулся, чтобы поддержать, однако Раду тут же выслал лошадь вперед, уворачиваясь. — Да хватит уже. Мне ж плечо прострелили, а не голову. — Так голову и не страшно. Все равно она у тебя пустая. — В следующий раз постараюсь. — Только попробуй. Лично придушу. Прозвучало зло. Впрочем, если бы не рана, Марджелату готов был не только обругать, но голову открутить этому остолопу. За то, что подставился. Да и за неуместную браваду тоже. Бледный как смерть, в седле едва держится, сквозь наспех наложенную поверх рубахи повязку проступили алые пятна... Нашел, когда норов показывать. Тропинка вывела их к поляне, на краю которой стояла добротная беленая хата. Марджелату спешился у тына, в два шага оказался у двери, дважды постучал. — Эй, хозяйка! Он уже занес руку, чтобы постучать в третий раз, как сообразил, что дверь подперта поленом, и в сердцах от души приложил кулаком по ни в чем не повинной створке. — Проклятье! — Чего двери-то ломать? Из-за дома вывернула еще не старая женщина с полными ведрами в руках. Подол простого платья был в травяных пятнах, непокрытые темные с проседью волосы заплетены в косу. — Ты знахарка будешь? — Ну, я, — женщина внимательно посмотрела сначала на Марджелату, потом на Раду, покачала головой. — Заходите уж, раз приехали. Она отставила ведра, убрала полено и скрылась в доме, оставив дверь распахнутой. Марджелату вернулся к лошадям, чтобы помочь Раду спешиться, но тот спрыгивать не торопился — как-то хитро присвистнул, кобыла под ним легла, и он спокойно выбрался из седла. Правда, дальше выкаблучиваться не стал, оперся на подставленное плечо, позволяя увести себя в дом. — Так, вон туда его посади, — знахарка махнула рукой в сторону лавки и продолжила хозяйничать. В печи уже горел огонь, над ним висел казанок с водой. — Меня Йонела звать. Она подошла к столу, опасливо посматривая в их сторону, выложила чистое полотно, мешочки с травами, поставила бутыль с самогоном. — Марджелату. — А я Заячья Губа. Слышала, небось? — Может, и слышала, — Йонела пожала плечами, но взгляд стал менее настороженным. — Ты не бойся, не обидим, — поспешил успокоить ее Марджелату. — И погоню не притащим. Оторвались. — Ну добро, коли так. Йонела плеснула в кружку самогона, протянула Раду. Марджелату тем временем бросил на сундук шляпу, стянул редингот, закатал рукава, потянулся размотать повязку на плече Раду и почти обрадовался, когда знахарка его отодвинула. Рука так и норовила дрогнуть. — Воды лучше принеси. И ремень какой. Она споро размотала повязку и принялась срезать пропитанную кровью рубаху. Спорить Марджелату не стал. Сходил за седельными сумками, а после, отыскав в сенях ковш, вышел во двор ополоснуть руки. Вода оказалась ледяной, так что правую руку снова неприятно дернуло намечающейся судорогой. Который раз за сегодня. После того, как они с Раду, устраивая побег одного из членов Братства, трое суток прятались по катакомбам под Брашовым, старые раны дали о себе знать. Марджелату скривился, несколько раз сжал и разжал кулак, выжидая, пока отпустит, потом подхватил ведро и вернулся в дом. Раду сидел, привалившись к стене, в здоровой руке держал кружку с самогоном. Рядом стояла миска, над которой клубился пар, пахло травами. Йонела, свернув полотенце, осторожно смывала ему кровь с плеча и груди. — Давно подстрелили? — Утром, — ответил Раду и поморщился, когда та нажала чуть сильнее. — Да не у тебя спрашиваю, — буркнула Йонела. — Ты допивай давай. — Утром, — подтвердил Марджелату. — Пулю достать надо. А в одиночку никак. — Да уж понимаю, — она вздохнула. — Постараюсь, только опыта у меня в таких делах... — Я подскажу, если что. Приходилось, — Марджелату понимающе кивнул. Сельской знахарке неоткуда было уметь пули доставать да раненых обихаживать, все больше роды принять, травки от живота присоветовать и что там еще. Но такая помощь была лучше, чем и вовсе никакой. Другой все равно окрест не найти. Ближайший дипломированный врач обретался все в том же Брашове, куда им совсем не стоило соваться. Марджелату передвинул широкую лавку поближе к окну, чтобы света было больше. Помог Раду перебраться и лечь, с трудом удержавшись, чтобы не обнять, не погладить по голове. В ранах-то он разбирался, у самого шкура — сплошные отметины, да и на других насмотрелся. А тут вроде и рана не особо опасная, но сердце удар пропускает — когда это такое было? И сказать хотелось что-то ласковое, ободряющее, вот только слова не находились. Не привык. — Знаю, Зайчик, так ругаться несподручно, но... — Марджелату сунул ему ремень в зубы, ухватил крепко, одной рукой за здоровое плечо, второй через грудь, прижал к лавке. Йонела плеснула на плечо самогоном, и Раду вздрогнул, застонал. А когда она принялась осматривать рану, сначала спицей проверила, затем и вовсе палец сунула, пытаясь нащупать пулю, взвыл и дернулся так, что едва не вырвался из рук Марджелату. — Держи крепче! — шикнула Йонела, продолжая ковыряться в ране. И Марджелату держал, прижимал к лавке, чувствуя, как напрягаются канатами мышцы Раду, как бешено стучит под рукой сердце. И сам зубы стискивал так, что впору тоже ремень закусывать. При операциях ему раньше доводилось и присутствовать, и помогать, да что там, сам себе несколько раз раны прижигал. Но и тогда было не так больно, как сейчас слышать чужие стоны, удерживать рвущегося из рук Раду, видеть бледное лицо с каплями пота на лбу. Лучше бы сам поймал эту проклятую пулю. Да его она и была, если б не Раду. — Вроде, не слишком глубоко сидит... Но в сторону ушла, — Йонела, закончив осмотр, вопросительно взглянула на Марджелату. — Режь, — он кивнул. И пока знахарка прокаливала над свечой лезвие узкого ножа, ослабил хватку. Не удержался, отер рукой пот со лба Раду, взъерошил седые волосы. И едва не задохнулся, когда тот чуть повернул голову, прижимаясь щекой к ладони. — Тихо, Зайчик... Потерпи... Собственный голос казался Марджелату чужим, непривычным. А после он снова держал, шептал успокаивающие слова, какие в здравом уме не то, что на язык, в голову бы не пришли. И молиться готов был, чтобы Раду провалился в спасительное беспамятство. Но как назло, тот оставался в сознании все время, пока Йонела ножом расширяла рану, выковыривала пулю, то и дело прерываясь, чтобы промокнуть быстро заполняющийся кровью разрез. Потом еще долго копалась, то спицей, то лезвием, извлекая мелкие куски ткани от рубахи, ушедшие в тело вместе с пулей. Только когда она уже накладывала швы, Раду обмяк. И у Марджелату сердце в очередной раз удар пропустило. Рука сама дернулась к шее, проверить пульс, убедиться. Он снова вспомнил, как дышать, лишь ощутив под пальцами ровное биение. — Повезло. В рубашке он родился, не иначе, — выдохнула Йонела, закончив шить. Она отерла рукавом взмокший лоб, ополоснула в ведре руки от крови. — Если б глубже засела или кость задела серьезно, мне б не управиться. — Угу, везучий он, чертяка. Хотя держать раненого уже не было необходимости, Марджелату так и не отпустил его, только взгляд отвел. Смотреть на ловкие руки Йонелы, на то, как она споро распускает полотно на тонкие полосы, накладывает повязку, было легче, чем на осунувшегося, неподвижного Раду. Порывистый, душа нараспашку, он совсем не умел держать лицо — что ни подумает, сразу понятно, как в открытой книге. Даже во сне умудрялся то улыбаться, то хмуриться, и поэтому видеть его таким, как сейчас, было непривычно и горько. И вина грызла изнутри, оседала на губах терпким привкусом. — Так, — Йонела закончила с перевязкой, отдернула занавеску около печки. — Давай его сюда. За занавеской обнаружился закуток и широкий топчан с уже застеленной постелью. Марджелату осторожно перетащил туда Раду, уложил, укрыл. Сел на край топчана, провел рукой по спутанным волосам. Йонела тем временем принесла еще воды и принялась замывать кровь. — Тебе на печи постелю, себе на лавке, — она через плечо покосилась на Марджелату. — Лучше наоборот. — Да ничего с ним не станется, пригляжу. А тебе на печи сподручнее будет. — Нет! — он мотнул головой. — На лавке лягу я. — Ну, добро, коли охота упрямиться, — Йонела пожала плечами, продолжая прибираться. — Коней в сарай заведи. Марджелату еще какое-то время сидел, наблюдая за хозяйкой и прислушиваясь к дыханию Раду. Сейчас, когда все уже было сделано, вдруг навалилась накопившаяся за последние дни усталость, даже шевелиться не хотелось. — Колодец-то где? — спросил он, заставляя себя подняться. — За домом. А тебе зачем? — Коней напоить, ополоснуться. — Ишь, чего удумал! — Йонела резко развернулась, строго зыркнула. — Мне тут одного болезного мало, чтоб ты себе еще кости студил? — Да что мне сделается. — Ты мне еще поспорь, — сказала та, как отрезала. Марджелату даже показалось, что она его зажатой в руке тряпкой вытянет. — Коней расседлаешь и в сарай. Охота мыться, притащишь ведро — кипятку долью. Будешь дурить и сляжешь, выхаживать не стану! — Ох, и сурова ты... — А как иначе? За просто так или от вида крови руки у таких, как ты, не трясутся, — усмехнулась Йонела. — Ты иди, иди. Делом займись. Дальше препираться Марджелату не стал. Раз и на постой пустили, и помогают, то чего уж спорить. Да и права Йонела, холодная вода сейчас не на пользу, хоть и признавать не хотелось. Даже Раду не всегда замечал, когда у него суставы болеть начинали, а эта усмотрела. Глазастая. Впрочем, за то, что приняла и взялась лечить Раду, Марджелату готов был стерпеть не только командный тон, тем паче по делу. И даже не огрызнулся, когда после ужина Йонела достала склянку с остро пахнущей мазью и сунула ему. Правда, плечи растереть он так и не позволил, хоть и предлагала, сам управился, докуда достал. И еще одну попытку спровадить его на печь тоже пресек. Придвинул лавку и улегся подле Раду. Последние дни, пока прятались и удирали, они спали вполглаза, Марджелату вымотался, но когда среди ночи послышался стон, проснулся в тот же миг. — Зайчик, ты как? — Как телегой переехало. Но покойникам так хреново не бывает, — хрипло отозвался тот. — Пить охота... — Сейчас, — Марджелату как ветром сдуло с лавки. Ночь была лунная, в окошко пробивался свет, так что зажигать свечу, чтобы найти оставленную на столе кружку с отваром, не пришлось. — Давай, осторожно. Он придержал Раду голову, напоил и, уже укладывая обратно, почувствовал, как тот мелко дрожит. — Ты чего? — Холодно, ч-черт... Марджелату потянулся, потрогал ему лоб. Горячий. — Ничего, сейчас согреешься, — он поправил одеяло, потом накинул сверху второе, свое. — Лучше поспать попробуй. К утру полегчает. Марджелату хотел вернуться на лавку, но Раду перехватил его руку, удержал. — А ты? — А что я? — недоуменно переспросил Марджелату. — Замерзнешь же. — Зайчик, это тебя от раны морозит, а мне и так жарко. — Угу. И руки у тебя не болят, — проворчал Раду, попытался сдвинуться и сдавленно зашипел. — Дурень, что ты дергаешься... — Подвинуться хочу, — буркнул тот. — Давай, ложись. Поместимся. — Зайчик... — Что "Зайчик"? И тебе удобнее, и мне теплее будет. — Ну раз теплее... Марджелату сдался, улегся рядом, перекинул руку через грудь Раду. И сразу стало спокойнее, страх, норовивший поднять голову с каждым шорохом, отступил. И сморило моментально, хоть думал, что вовсе не уснет. К утру Раду легче не стало. Лихорадка усилилась. Он то приходил в себя, то снова проваливался в забытье. Марджелату поил его отварами, помогал менять повязки, обтирал водой с уксусом, чтобы сбить жар. Так прошел день, второй, третий. Чтобы занять руки, Марджелату вычистил все оружие, починил сбрую, наколол дров чуть ли не на полгода, поправил забор. И был остановлен Йонелой, когда примерялся к стене амбара, где заметил прохудившуюся доску. Знахарка погнала его в дом, опять ворча, что ей одного болезного хватает с головой. И что нечего ему, тоже не слишком здоровому да еще с крестьянским трудом знакомому явно понаслышке, жилы рвать. Но сколько бы Марджелату ни пытался отвлечься, как бы ни ломило мышцы от непривычной работы, легче не становилось. И мысли дурные из головы не шли. Особенно когда видел Раду, в бреду разметавшегося на постели, с пятнами лихорадочного румянца на щеках. Самого Марджелату со дня их знакомства ранили то ли раза три, то ли четыре. Однажды так и вовсе едва богу душу не отдал. Но обошлось. А вот Раду... Перед глазами тут же встала сцена со штурмом тюрьмы. И как жандармы тело на землю бросили. Но тогда было быстро, будто нож в сердце. И глухая тоска — что вот и все, не обмануть судьбу, не исправить. А когда Раду его из тюрьмы вытаскивал, Марджелату в первый миг даже не поверил. Решил, что старуха с косой за ним пожаловала, вот покойник и мерещится. И только когда вывалился из камеры, повис у того на руках, сообразил, что не бывают покойники такими живыми, теплыми, и не язвят так. Позже Раду рассказал, что пуля в пряжку на перевязи угодила, контузило. А при падении еще и головой об камень приложился, вот за мертвого и приняли. Близко-то никто не рассматривал, трупов там было — вся площадь усеяна. Разве что Агата заметила, она же тогда ему глаза закрывала. Но смолчала. Видно, и она на чувства способна. Повезло. Марджелату в который раз приложил ладонь Раду ко лбу и вздохнул. Потому что на нем это везение и закончилось. Ладно, до сих пор серьезно не прилетало, но сколько их было, тех ран и травм помельче? И все время — по его милости. Сам бы Раду не подставился так, его каждый раз защищал. И сейчас вот тоже. Руку свело в самый неподходящий момент, не успел выстрелить. А Раду успел. Оттолкнул. И его пулю поймал. Хорошо, что обошлось, а дальше как будет? Думать об этом было страшно и тошно, но и не думать не получалось. Проницательная Йонела почуяла настроение постояльца, поэтому особо не болтала, только вновь осмотрела раненого и повторила: — Молодой, сильный. Оклемается. И за ужином молча сунула Марджелату в руки кружку с самогоном. Очередная ночь выдалась тяжелой. Раду по-прежнему кидало то в жар, то в холод. Он метался, стонал. Марджелату придерживал его, поправлял одеяло, которое тот норовил сбросить, менял компрессы на лбу. И только под утро, когда горячка пошла на спад, сам ненадолго забылся тревожным сном. Но кризис миновал. К обеду Раду проснулся, посмотрел на него уже ясными глазами. Марджелату растрепал седую шевелюру, пробурчал, чтоб не смел так пугать. — Рановато ты, святой отец, по мне заупокойную служить собрался, — Раду бесшабашно ухмыльнулся. — Да в самый раз, если ты, дубина, продолжишь пули ловить, где не надо. — Уговорил. Вот как снова попадем в засаду, позволю твою шкуру продырявить, — Раду вроде и отшутился, но таким тоном и смотрел при этом так, что у Марджелату и сомнения не возникло. Не позволит. Опять под пули полезет, его прикрывая. И решение, зревшее последние несколько дней, окончательно сложилось. Тяжелое, болезненное и... необходимое. Но виду он не подал. Весь вечер привычно шутил, препирался с Раду. И спать снова улегся к нему, без приглашения. Впрочем, Раду и не возражал. Да и с чего бы? Сколько им приходилось ночевать вот так, и в поле у костра, и по сараям, и на узкой койке захудалой корчмы. Под одной попоной или одеялом, едва не в обнимку, сохраняя тепло. А Марджелату не удержался. Лежал рядом, слушая ровное дыхание и ощущая, как под ладонью, словно бы ненароком на грудь положенной, бьется сердце. Проводил рукой по волосам, вроде невзначай — лоб потрогать, проверить, не вернулся ли жар. Раду заворочался, прижался теснее. Марджелату проглотил горький комок в горле, привычно отгоняя мысли о том, чего никогда не будет. Просто еще немного погреться у чужого огня. Запомнить. Напоследок. Утром он встал с первыми петухами, осторожно выбрался из постели. Так же тихо собрался, положил на стол кошель с монетами, прихватил в сенях седельные сумки и пошел седлать коня. Раду не разбудить получилось, а вот Йонела проснулась. Вышла на крыльцо, постояла, глядя, как Марджелату проверяет подпругу. — Уезжаешь? — Уезжаю, — кивнул он. — Деньги на столе оставил. За беспокойство. — Да не так уж вы и побеспокоили, — Йонела покачала головой. — Ты присмотри за ним, ладно? — Марджелату чудом сказал это спокойно, ровным тоном. — Присмотрю, чего уж. Передать-то что? Спрашивать же будет. — Передать? — Марджелату осекся. И откуда она такая прозорливая выискалась? Недаром знахарок вечно ведьмами честят. — Передай, пусть не ищет. Разошлись дороги. Он вскочил в седло, пришпорил коня, так что тот, непривычный к такому обращению, едва на дыбы не встал, и погнал прочь, не оглядываясь. Чтобы не передумать.