Попытка к бегству (цикл "Наши пули еще не отлиты")

В корчме по вечеру было шумно, накурено. Публика собралась разномастная, и многие совсем не походили на добропорядочных граждан. Да и что взять с местечка, где у каждого третьего пистоль на поясе болтается, столы грязные, выпивка дрянная, зато девицы разбитные и явно не только еду подают, но и другие услуги оказывают. Марджелату проводил взглядом человека, который поднимался по лестнице в компании одной такой служанки, и надвинул шляпу пониже. Из угла, где он сидел, хорошо было видно весь зал и двери. Щелкнув пальцами, чтобы подали еще выпивки, он продолжил рассматривать присутствующих. Карманники, мелкие торговцы, а может, мошенники, молодой боярин, подле которого уже отиралась и девица, и несколько мутных типов. Интересно, чего он лишится к утру: кошелька, невинности или всего сразу? И добро бы не жизни. Марджелату повернул голову, готовясь отпустить ехидную реплику насчет молодого богатого дурня, которого не иначе как по недомыслию занесло в разбойничий притон... В груди неприятно заныло. Привыкнуть к тому, что снова один, никак не получалось. За последние дни он часто вот так оглядывался, собираясь что-то сказать, искал взглядом седую шевелюру. И проклинал собственную глупость. Раньше надо было уходить. Когда на мельнице Раду его вывел, а сам попался. Чудом ведь насмерть не запытали. Или когда из тюрьмы вытащил. А уж после истории с золотом боярина Вылку и подавно. Когда первый раз этот взгляд увидел — преданный, обожающий. Тогда и бежать надо было. Не пришлось бы сейчас по живому резать, с мясом выдирать. Но в те дни ему было до такой степени тошно, что сил прогнать не нашлось. Потому что все бросили, отвернулись — кроме Раду, который отыскал проклятое золото, доброе имя помог вернуть. Марджелату казалось, что за столько лет он привык к одиночеству, привык никому не доверять, спиной не поворачиваться. Душой зачерствел так, что уж и не подобраться. И сам не заметил, как рядом с Раду отогрелся, оттаял. И каково это, когда спина прикрыта и можно не только на себя полагаться, вспомнил. И улыбаться тянуло, и шутить, да не привычно ядовито, а по-доброму. Даже слабость собственную порой показывал. Не оттолкнул, когда Раду однажды потянулся плечи больные размять, подпустил. А мысли уже тогда в голову лезли не о том вовсе. Не прогонять хотелось, а сгрести в охапку и не отпускать. Подмять под себя, целовать и ласкать так, как не со всякой девкой себе разрешишь. Руками и губами пометить, собой заклеймить, всего. И ведь позволил бы. Когда так смотрят, что угодно позволят. Ладно, хоть тут хватило ума сдержаться, не выдать себя. Потому что куда... Раду ему, считай, в сыновья годится. Вольный ветер, которому жизни радоваться и девок любить. А он — старые раны да немалые годы за душой. И ладно бы одни дурные мысли. Тут Марджелату справился бы, выдержки ему было не занимать. Просто находиться рядом, видеть, как Раду красуется, улыбается бесшабашно, чувствовать себя помолодевшим лет на десять после какой-нибудь совместной мальчишеской выходки, устраивать дружеские перепалки — уже было бы довольно. Но Раду лез его прикрывать, не берегся. И с откоса летел, и с крыши театра сигал, рискуя если не пулю отхватить, то шею свернуть, и теперь вот прикрыл... А уговаривать было бесполезно, все равно не послушал бы. Искренний, верный. Молодой. Марджелату передернулся. Грехов на нем, что на бродячей шавке блох, но смерть Раду он себе не простил бы. Это его костлявая уже заждалась. Марджелату снова обвел взглядом зал, подозвав служанку, потребовал принести штоф. Ждать, как он успел уяснить, предстояло долго, а выпивка хоть как-то помогала заглушить тоску. Поначалу он и не думал, куда податься, просто уносил ноги подальше от Раду. Но привычка доводить дело до конца взяла свое, и Марджелату завернул в Бухарест. Рассказал Николя, как закончилась вылазка в Брашове, предупредил, что уезжает. И сам вызвался, когда выяснилось, что Братству нужен надежный курьер, отвезти письма во Францию. Вот только не все бумаги были готовы, и выезжать предстояло через неделю. Поэтому он согласился выполнить еще одну просьбу: последить за младшим сыном боярина Малкоча. Были подозрения, что тот влип в плохую историю, и может отца, играющего в Братстве не последнюю роль, под монастырь подвести. Решив, что это не худший способ убить время до отъезда, Марджелату уже четвертый день таскался за молодым боярином. Но тот пока ни в чем, кроме шастанья по притонам и борделям самого низкого пошиба, замечен не был. И ведь деньги у него водились, мог снять девку почище, а не шлюх, от которых только дурную болезнь и наживешь. Впрочем, чужая душа потемки. Марджелату опрокинул еще стопку. Ракия в этой корчме оказалась получше, чем в той, где боярин изволил околачиваться позавчера. Хотя все равно дрянная. Он передернул плечами. "Нужно будет стребовать с Николя бутылку бренди, а то приходится тут травиться этим пойлом..." Однако долго травиться не пришлось. Младший Малкоча появился куда раньше, чем ожидал Марджелату. Поспешно спустился по лестнице и сразу ринулся к хозяину. О чем они там говорили, слышно не было. И по губам не прочитать – все время кто-нибудь мельтешил, закрывая обзор. Но боярин явно нервничал, размахивал руками. Марджелату сдвинулся вбок, чтобы лучше видеть, и тут из-под рукава щегольского сюртука на миг высунулся окрашенный красным манжет. Боярин быстро одернул рукав, заозирался, потом сунул корчмарю мешочек с монетами. Они еще с минуту шептались, а после Малкоча ушел. Причем не через двери — корчмарь тихо вывел его через кухню, где, как Марджелату успел разведать, имелся второй выход, в проулок. История и впрямь начинала дурно пахнуть, и Марджелату вместо того, чтобы продолжить слежку, проскользнул к лестнице и поднялся на второй этаж. Первая дверь оказалась заперта, а на стук матерно послали хриплым басом. За второй обнаружилась парочка, столь бурно предававшаяся страсти, что открытую дверь даже не заметили. А вот за третьей нашлось искомое. Едва Марджелату толкнул створку, как на него пахнуло смесью крови, блевотины и дерьма. Свежих. Он шагнул внутрь, прикрыл за собой дверь, огляделся. Кровать была испещрена алыми потеками, угол грубо сколоченного стола тоже покрывали темные пятна. На полу, в зловонной луже, лежала, скрючившись, голая девица. Ее спину исчертили свежие рубцы, судя по всему, от хлыста. Марджелату подошел, пощупал шею, убедился, что она не дышит. Потом перевернул тело и витиевато выругался. Трупов он повидал всяких, но тут замутило и его. Девица была не просто избита — изуродована так, что после турецких застенков и то краше бывают. Лицо превратилось в сплошное месиво: открытые в последнем вопле губы висят лохмотьями, зубы выбиты, нос вколочен в череп, не иначе, об стол, правый глаз вытек. На теле тоже живого места не осталось, одни кровоподтеки, а кое-где и ожоги, левая грудь изрезана в клочья. Правая рука перебита в локте и вывернута, так что белые осколки костей вылезли наружу, между ног торчит что-то зеленое. Присмотревшись, Марджелату понял, что это расколотая бутылка, "розочка", какими в кабацких драках орудуют. И сразу стало ясно, чего это богатый боярин по дешевым притонам шлюх снимал. Оказался из тех, кто любит кулаками и плетью помахать, с ножом развлечься, да перестарался. А может, и не впервые. Снаружи послышались шаги. Марджелату метнулся к стене, чтобы его прикрыла распахнувшаяся дверь. Вошли давешний корчмарь с подручным, сразу направились к кровати. — Ну вот, опять за этим богатеем-то прибирать, — проворчал здоровенный, косая сажень в плечах, бугай, заталкивая труп в мешок. — Так не задарма, — корчмарь сгреб окровавленные простыни. — Девка-то хоть со стороны была? — Обижаете, хозяин, — пробасил верзила. — Чай, не дурак. Для этого с улицы подбираю, никто не хватится. — Ну вот и ладно. — И все равно, гнали б вы его, хозяин. Ведь слухи, того гляди, пойдут. — Да какие там слухи, — отмахнулся корчмарь. — Ты ж сам сказал, сучки с улицы, за которых и медный грош жалко. А он нам золотишком платит, недельную выручку за каждую имеем. Так что не болтай, делом занимайся. Почитай, не каждый день тебе пяток дукатов перепадает за то, чтоб мешок скинуть в Дымбовицу. Пока они препирались, Марджелату хотел выскользнуть из комнаты, но под ногой скрипнула половица. — Вот дьявол! — Держи его! Первая пуля досталась подручному, вторая — корчмарю. Вот только если хозяину хватило, то верзилу с одного выстрела уложить не удалось. Он с ревом кинулся на Марджелату, не обращая внимания на расплывающееся по груди алое пятно. Марджелату выстрелил еще раз и бросился к лестнице. Слетел вниз, развернулся, всадил в шатающегося, но никак не желающего подыхать верзилу, третью пулю, теперь уже промеж глаз. Тот рухнул, покатился по ступеням, ломая шаткие перила. Марджелату, не оглядываясь на убитого, рванул к двери. Опрокинул стол, пинком отшвырнул колченогий стул, двинул рукоятью револьвера кому-то в зубы, упал на пол, уходя в сторону перекатом, чтобы самого не подстрелили. Помощник-то у корчмаря был не один, и остальные явно вознамерились сквитаться. По счастью, в корчме хватало народу, а драка в таком месте, раз уж началась, быстро становится всеобщей — все палят во всех и в белый свет как в копеечку. Кто-то целился в зубы одному, а попал другому. Местные вышибалы вместо Марджелату, который уворачивался, как угорь, подстрелили кого-то из завсегдатаев-бандитов. Те ответили и кулаками, и пистолетами. Правда, стрельба стихла быстро, перезаряжать было некогда, и в воздухе замелькали кувшины, тарелки, даже лавки. Потянуло паленым. Марджелату, хоть и любил кости размять в драке, на сей раз постарался не увлекаться, а пробраться к выходу, пока вышибалы не очухались и не вспомнили, с кого началась заваруха и кто прикончил корчмаря. Так что он двинул в челюсть одному, второму, огрел третьего табуретом по затылку и сам чудом уклонился от встречного удара, только вскользь по плечу задело. А потом кто-то навалился на него со спины. Марджелату вывернулся, отправил противника отдыхать головой об стол, но тут ему прилетело по ребрам. Следом навалились уже двое. Марджелату отбивался всем, что подворачивалось под руку, и почти выбрался из свалки, но судьба, видимо, решила зло подшутить. Уклоняясь от удара в челюсть, он шагнул назад, поскользнулся на луже не то масла, не то вина, и упал, приложившись спиной так, что дух вышибло. Увидел, как один из противников замахивается табуретом, попытался откатиться, уже понимая, что не успевает... Но тот вдруг покачнулся, разжал руку и повалился вперед. Следом и второй начал оседать, кажется, получив по макушке. А за его спиной появился тот, кого Марджелату совсем не рассчитывал увидеть. — Давай, святой отец! — Раду протянул руку, рывком вздернул его на ноги. — Драпать надо! — Зайчик! — Марджелату схватил кувшин и ударом в висок отправил к стене подкравшегося сбоку вышибалу. — Шкуру... на шапку пущу! Стоя спина к спине, они успокоили еще нескольких настырных бандитов и кинулись к спасительной двери. Раду разрядил второй пистолет в лицо оборванцу, пытавшемуся перегородить им дорогу. А следующего этим же пистолетом двинул в зубы, с левой. Уже у самой двери, пока Марджелату на секунду обернулся, чтобы помешать приложить себя лавкой, кто-то из драчунов врезался в Раду. Даже не ударил, просто налетел с разгону. От толчка Раду впечатался плечом в стену и тут же побледнел, едва ли не сползая по этой самой стене. Марджелату подхватил его под локоть, вытолкнул на улицу, затащил за угол и рванул ворот рубахи, чтобы осмотреть. Облегченно вздохнул, убедившись, что рана не открылась, коротко провел рукой по седым волосам и отшатнулся. Точнее, заставил себя отшатнуться, срываясь почти на рык. — Ты куда полез, дубина?! — Снова предложишь подождать, пока тебя ухлопают? — огрызнулся Раду, глядя на него исподлобья. — Не твое дело, — Марджелату отвернулся, сухо поинтересовался: — В седло сесть сможешь? — Смогу, — так же сухо ответил Раду. Марджелату поначалу думал поискать постоялый двор или еще куда-нибудь на постой напроситься, но потом махнул рукой и поехал напрямую к Дэйвосу. В конце концов, если что-то не так пойдет — у Николя дома сподручнее. К тому же нужно было рассказать про боярского пащенка, а дальше пусть родня с ним разбирается. А у него самого была другая забота — решить, что делать с Раду. С этим чертовым упрямцем, который его отыскал. По пути они и двумя словами не перекинулись. Раду молчал, только зыркал так, что, казалось, шкура задымится. А Марджелату просто не рисковал заговорить. Боялся, что голос выдаст. Что если позволит себе привычную дружескую перепалку, хоть на мгновение допустит, чтобы стало как раньше, потом не хватит духу оттолкнуть и прогнать. Зря он задержался в Бухаресте. Теперь-то как быть?

***

За ужином у Николя Марджелату старался себя вести, как обычно, даже шутил, чтобы усыпить подозрения. Он спровадил Раду спать пораньше — мол, раненому отдых требуется после того, как верхом скакал и полкорчмы раскидал. А сам поднялся в комнату, кинул в седельную сумку чистую рубаху, проверил патроны и... Принялся вышагивать из угла в угол. Второй раз уехать оказалось куда сложнее, чем в первый. Помнилось, как пусто, тоскливо было все эти дни, как оглядывался то и дело, искал взглядом. И как сегодня сразу отпустило, потеплело на сердце. Хоть и избегал лишний раз взглянуть, а все равно... — Опять сбежать собираешься? Марджелату замер, обернулся. Раду стоял, привалившись к косяку плечом. Босиком, то-то неслышно подошел, без привычного жилета и перевязи с револьверами, только штаны и рубаха навыпуск. И смотрел так, что внутри все переворачивалось. — Зайчик, шел бы ты спать, — как можно спокойнее произнес Марджелату. — Ну да. Я спать, а ты ноги в руки и бежать. И где тебя потом искать прикажешь? — Раду не двинулся с места. Марджелату и хотел бы соврать, что никуда не денется, но понимал, что Раду не поверит. Да и как тут поверить, когда постель не расстелена, у кровати седельная сумка собранная валяется, и сам он при полном параде, только шляпу и редингот накинуть и в дорогу. — А не надо искать. Я все уже сказал, вроде. Или Йонела не передала? — Меня спросить не забыл? — Раду прищурился, сделал шаг вперед. — А чего спрашивать? — Марджелату пожал плечами, отвернулся. Ровный тон ему еще держать удавалось, но вот что лицо в кои веки не выдаст, он сомневался. — У меня своя жизнь, у тебя своя. Разошлись дороги. И не начинай опять, что ты мне должен, не расплатился еще или что там себе придумал. То, что я твою шкуру единожды спас, еще не повод на меня пожизненный крест в виде твоей неуемной натуры вешать! — Значит, крест? — тон у Раду стал совсем нехороший. — Теперь скажешь, что я тебе в тягость? — И скажу! Раз иначе не доходит! Мне тебя пристрелить, что ли, чтоб отцепился? Марджелату плохо соображал, что говорит, лишь бы побольнее ударить. Неважно, что у самого внутри словно нож проворачивался, а слова жгли горло похуже кислоты. Главное, оборвать все, оттолкнуть, пока не поздно. Уехать подальше, найти дело поопаснее и ту пулю, что для него отлита. Уж в могиле его точно не отыскать будет. Марджелату перевел дыхание и совсем не ожидал, что Раду не уйдет, а рванется к нему, развернет за плечо, ухватит за грудки. Глаза у него были шалые и отчаянные. — Так пристрели! Потому что иначе все равно не избавишься! — Раду тряс его и уже не говорил, а орал. — Сколько бы ни сбегал, все равно найду! Так что давай! Стреляй, чтоб тебя! — Зайчик... — Марджелату тяжело вздохнул, попытался отстраниться. Но Раду хватку не ослабил, только теснее прижался, срываясь с крика почти на шепот. — Не нужен? Ну так хотя бы сдохнуть за тебя не мешай... — Так ты и норовишь! Даже когда тебя не просят, — Марджелату сам встряхнул его, сильно, от души, за грохотом крови в ушах не слыша, как Раду скрипнул зубами от боли. — Вечно на пулю нарываешься! Дурак молодой. Тебе ж еще жить и жить! А обо мне подумал? Если с тобой что случится, я ведь себе не прощу. — И кто тут дурак? — Раду подался вперед, уткнулся лбом Марджелату в плечо. — Врал-то зачем? Думаешь, я не вижу, что тревожишься? Только вот я себе тоже не прощу, если что... — Не уйдешь, значит? — устало уточнил Марджелату и, противореча сам себе, обнял его за плечи. Все мысли об отъезде испарились, стоило почувствовать закаменевшие мышцы под руками. — Не уйду. Хотя... Раду внезапно чуть отодвинулся, посмотрел Марджелату в лицо, в глазах мелькнула какая-то мрачная решимость. А потом схватил его за руку, прижался губами к запястью. И Марджелату в который раз за вечер забыл, как дышать. — Зайчик... ты что творишь? — спросил он внезапно осипшим голосом. Раду не ответил, подался вперед и впился поцелуем в губы. Быстрым, яростным. И выдохнул: — Вот теперь прогоняй. Хоть есть за что. Марджелату остолбенел, в горле пересохло, слова не шли с языка. Да и что сказать-то? Ему только что предложили больше, чем он мог пожелать, но взять это означало окончательно сломать Раду жизнь. А на это у него не было никакого права. Вот и подходящий случай, чтобы обрезать все, что только можно. — Зайчик... — повторил Марджелату, собираясь с духом сделать то, что должен. Больно было так, словно он сам себе вырезал сердце тупым клинком. — Я... понимаешь... — Понял я, все понял, — Раду криво усмехнулся, взгляд стал пустым, мертвым. — Ухожу. Он развернулся, пошел к двери. Марджелату сглотнул, глядя на его прямую, напряженную спину. Вот и все. Даже говорить ничего не понадобилось. В памяти вдруг всплыла песня, которую он слышал давным-давно, почитай, в другой жизни, где его звали иначе, и костлявая еще не ходила за ним по пятам. Даже не песня, обрывки строчек. Марджелату и не помнил, кто ее пел, кажется, какой-то цыган. Можно я еще раз не сумею умереть в пыли дорожной, Можно перед смертью я успею небо подержать в своих руках... * И взгляд Раду, брошенный напоследок... С такими глазами не напиваться идут, чтобы тоску в вине утопить, а смерти искать. — Да будь оно все проклято! — рявкнул он, шагнул за Раду, дернул его к себе, прижал спиной к груди. Тот развернулся, вцепился мертвой хваткой, так что рубаха затрещала под пальцами. Марджелату привычно провел ладонью по седым волосам. — Вот зачем мне эта жизнь... без тебя-то? — пробормотал Раду глухо. — Я тебе ее отдал. Выбросишь — так тому и быть. Только я и с того света вернусь, если в беду попадешь... — Зайчик... — Марджелату гладил его по затылку, горло перехватывало. — Прости. Я старый дурак... Раду поднял голову, глаза подозрительно блестели. Марджелату хотел еще что-то сказать, но вместо этого накрыл его губы своими, как мечталось. Раду коротко что-то простонал, ответил, да так, что опомнился Марджелату лишь когда плечи под его руками прошила мелкая дрожь, и явно не от удовольствия, а от боли. — Дьявол... Он выпустил Раду, отстранился, но тот обнял его сам, провел ладонями по спине, потянул рубаху из-за пояса. — Зайчик, ну что ты делаешь? — Марджелату перехватил его руки, удержал. — Куда со своим плечом-то? А то если продолжишь... — он указал взглядом вниз, на весьма красноречиво натянувшиеся штаны. — Я ведь не железный. И не посмотрю, что раненый. — А говорил, старый, — Раду усмехнулся, но на этот раз весело, как прежде. — Старый конь борозды не портит, — в тон ему ответил Марджелату, у которого с сердца свалился даже не камень, а целая гора. — Но о бороздах, пахоте и конях поговорим с утра. А еще лучше, когда у тебя плечо заживет. Так что ложись-ка ты спать. — Только рядом с тобой, — Раду прошел к кровати, по пути подхватил седельные сумки и положил в изножье, чтобы взять их незаметно было нельзя. — Да не бойся ты, не сбегу больше, — Марджелату заложил засов на двери, не ровен час, прислуга заглянет не вовремя, спросить, не нужно ли что гостю, или Николя. — Вместе все равно теплее, — Раду стащил рубаху, вытянулся на постели. Дождался, пока Марджелату задует свечи и тоже ляжет, придвинулся вплотную и обхватил рукой, добавив: — И надежнее. — Издеваешься? — страдальчески вздохнул Марджелату. Самообладания, конечно, ему было не занимать, но прижавшееся к боку крепкое тело выдержке не способствовало. — Сторожу. — Я ж так не усну. — Ничего, святой отец, — ехидно отозвался Раду. — Это тебе епитимья. За попытку побега, за вранье, за драку и за то, что чуть не прогнал. Марджелату с видом мученика посмотрел в потолок. Похоже, впереди ждала бессонная ночь. Но его это совсем не огорчало.