Чертова дочка

Раду представить себе не мог, что однажды жизнь его круто поменяется, и в нее с грохотом, шумом и военными песнопениями ворвется Дракушор, дочка Марджелату. Военными песнопениями его — а заодно и всю деревню — услаждали прямо сейчас, ибо маленькое чудовище прочно окопалось на крыше соседнего дома, в обнимку с печной трубой, и голосило не за страх, а за совесть. — Слезай, чертово семя! — орал Раду, мечась вокруг дома точно курица, высидевшая утят. — Слезай, мать твою турецкую во все тяжкие! — Отр-р-речемся от старого ми-ир-р-ра, отр-р-ряхнем его пр-р-рах с наших но-о-ог! — выводила мощные рулады Дракушор, пугая кур и прочую домашнюю живность. — Нам не нужно злато-о-ого куми-ир-р-ра, ненавистен нам цар-р-рский чер-р-рто-ог! На «цар-р-рском чер-р-рто-оге», прозвучавшем особо громогласно, привязанная у плетня коза жалобно заблеяла и попыталась дать деру, но веревка не пускала. — Встава-а-ай, подымайся, р-р-рабочий нар-р-р-о-о-од! Иди на вр-р-рага, люд голо-о-одный! Р-р-ра-а-азда-а-айся, клич мести наро-о-одной! Впе-р-р-ред, впе-р-р-ред, впе-р-р-ред, впе-р-р-ред, впе-р-р-ред!* У Раду заложило уши. Коза уже не просто блеяла, а стенала. Еще через куплет из-за забора хаты слева к ней присоединился осел, а потом истошно взвыли собаки. Хорошо, что стояла страда, и почти все деревенские были в поле. — Где она этого нахваталась? — задумчиво вопросил Марджелату, появившись из ниоткуда. Так, по крайней мере, показалось Раду. — Откуда мне знать? Она с тобой моталась последнюю неделю, — буркнул он, злобно таращась на исполнительницу революционных гимнов. — Я вообще такого не знаю... никакого кумира, ни золотого, ни серебряного... мать его разэтак через колено... Марджелату закинул в рот горсть семечек, только что вылущенных из подсолнуха. — Эй, ребенок, а ну-ка, слазь оттуда! — негромко, но внушительно произнес он. На удивление, голос его не потерялся за оглушительными завываниями, которые сей же миг прекратились. Несчастная коза, словно не веря собственным ушам, еще раз проблеяла, уперлась рогами в забор и ошалело вращала глазами. Минуту спустя маленький, но твердый ураганчик едва не сбил с ног обоих мужчин. Марджелату подхватил Дракушор, а она с радостной ухмылкой стащила с него шляпу и нахлобучила на себя. — Тебя-то она слушается, — со вздохом проворчал Раду. Вот надо же, он возится с паршивкой, оберегает, следит, чтобы не свернула шею, не провалилась в болото или колодец, а она его слова в грош не ставит. Зато стоит Марджелату бровью шевельнуть, тут же изображает паиньку. — Ну, и откуда ты взяла этот... клич мести народной? — спросил Марджелату, щелкнув дочь по носу. — А это когда ты меня оставил у Николя. У него вечером гости были. Они пели, а я запомнила, — гордо сообщила Дракушор. — С первого раза. — Значит, Николя? — Марджелату выгнул бровь. — Ну-ну. А что ты еще натворила на этот раз? Почему на околице меня остановил отец Игнасий и вручил вот это? — он поставил Дракушор на землю и вытащил из кармана деревянное распятие, судя по всему, свежевырезанное, с примотанными к нему головкой чеснока и коробочкой мака.* — Это не я, это вот! — хором наябедничали Раду и Дракушор, ткнув пальцами друг в друга. — А теперь пошли в дом, расскажете подробно, — Марджелату усмехнулся. Судя по всему, история обещала быть занятной.

***

Молодая миловидная вдовушка Аница быстро собрала на стол, отчаянно строя глазки Марджелату, который ей сразу приглянулся. Раду и Дракушор пинались под столом, пока не получили нагоняй. История была проста и незатейлива, как и все шалости, на которые Дракушор подбивала старшего друга. Раду накануне вечером знатно принял на грудь в местной корчме, пока чертовка носилась по окрестностям, знакомясь со сверстниками и гоняя кур по пропыленной деревенской улочке. Вышел он из сего достойного заведения уже под вечер на своих красивых бровях, и на свежем воздухе его быстро сморило. Последнее, что отпечаталось в памяти, был упитанный зеленый поросенок, увязавшийся за ним следом от самой корчмы. Раду даже поделился с ним остатками ракии, напоив из ладони. Поросенок благодарно схлюпал все до последней капли и ткнулся зеленым пятачком в пальцы. Потом они пошли по улице почему-то в сторону кладбища. И уже возле кладбища Раду прилег в травке прямо под оградой и сладко уснул. Надо же когда-то ему было отдыхать, раз Марджелату опять свалил в неизвестность, бросив на него свое бодрое и всегда готовое на проказы чадо. Нет, Раду любил Дракушор едва ли не больше, чем морковку: с ней было весело, она была храбрая и умная, к тому же несколько раз выручала их с Марджелату из серьезных заварушек. Иногда он даже чувствовал себя так, словно тоже был ее отцом. Но все же постоянно быть начеку и перехватывать Дракушор, которую сто раз на дню несло совершать очередные «подвиги», было не так уж и легко. Посему Раду воспользовался моментом и попросту надрался до положения риз. Очнулся он в каком-то узком и темном месте от холода и, открыв глаза, увидел горящие над ним яркие звезды. Полюбовавшись звездами, он вздохнул и сел. От резкого движения земля покачнулась, а в голове загудело так, будто его сунули под колокол, по которому лупят молотками с десяток злобных попов. И еще ужасно хотелось пить. Раду переместился на колени, а потом медленно встал, сжимая руками раскалывающуюся голову и оглашая окрестности протяжными стонами и проклятиями. — Морой!* — отчаянный визг согнал остатки дремоты и хмеля. — Морой восстал! Раду хорошо знал нравы крестьян и понимал, что от верной смерти его сейчас спасет только скорость. Невзирая на головную боль, он одним прыжком перелетел через ограду и помчался к лесу, что темнел по другую сторону кладбища. Кляня на чем свет стоит собственную глупость и давая зарок больше не пить — во всяком случае, столько — он за каких-то пять минут домчался до селенья, и трезвый, как стеклышко, ввалился в хату Аницы. Ввалился как раз вовремя, чтобы услышать ту часть истории, что рассказывала Анице и ее сестре Данке хихикающая Дракушор. — ...а мы с ребятами его в могилку-то свежую хлоп! Пусть проспится, протрезвеет. Ой! Раду оглянулся и торопливо запер дверь. — Ну спасибо, удружила, холера! — рявкнул он, надвигаясь на притихшую Дракушор. — За мной вся деревня гонится! Сжечь хотят. Думают, что я морой, восставший из могилы. — Ой! — теперь уже хором пискнули все трое. Голоса снаружи становились все громче. Дракушор испуганно смотрела на Раду. Похоже, ей впервые стало действительно страшно, причем не за себя. — Пошли! — тихо сказала Данка, поднявшись с места и взяв Раду за руку. — Мы наверх. А вы тут сидите. Как явятся, скажете, что мы давно там. Ну что тут говорить, все оно добром обернулось. Хотя страху натерпелись все, и Раду, и девчонки. — Честное слово, я больше не буду! — вздохнула Дракушор, когда Раду закончил рассказ. Марджелату к тому времени уже успел отсмеяться и утирал слезы. — Зато старый Панка пить перестал, говорят, зеленого мертвецкого порося увидел на дороге, — вздохнула Аница, подкладывая ему лакомые кусочки. — А Григор, что тайком бегал к блудным девкам, со страху про гульбу позабыл. Теперь дома сидит, с женой, с детьми, и божится, что блудить больше не станет. — А, так ты про того порося... — робко сказала Дракушор, искоса поглядывая то на отца, то на Раду. — Так его не я покрасила, а мальчишки. Я только сказала, что ему бы пошло быть зеленым.