Чертова дочка

Раду повидал в жизни многих женщин. Были среди них милые и нежные, были такие, что на базаре впору торговать. Одних он помнил в лицо, от других осталось лишь имя и воспоминания о пленительных округлостях под ладонями. Но только к одной он хотел бы вернуться после всех похождений и приключений. В старости. Впрочем, он понимал, что ждать его Катинка не обязана. И все-таки не мог отказать себе в радости хотя бы раза два в год заезжать в деревушку, где когда-то они с Марджелату и его дочкой навели шороху, а заодно пристроили приютских детишек сердобольной вдове. — Ну и чего тебе не спится, крокодил ты седой? — проворчала Дракушор, потирая зад и устраиваясь на ночлег в большом ворохе сена. Раду вздохнул. Всыпал он, конечно, ей как следует. Но за дело. Не стоило негоднице шкодить у старосты в доме, потому как там уже вовсю шкодил он сам. Староста был стар и в любовном деле слаб, а молодой пригожий Раду сразу приглянулся красотке-старостихе, которая была моложе супруга лет на тридцать. Да только он ей подол завернул и к делу приступил, как сверху на них с грохотом и крепкими выражениями свалился пыльный ангел. У старостихи с перепугу ворота возьми да и захлопнись. А тут любящий супруг вернулся с ярмарки. Пришлось Раду с ядреной девкой на колу спасаться бегством через окно, что при его широких плечах и в одиночку-то было трудновато. Дракушор тоже рвала когти, но не могла удержаться от смеха, глядя на склеившуюся парочку. За этот-то жеребячий гогот Раду ей и всыпал, как только докончил свое дело, оставив старостиху лежать в блаженном обмороке. — Все папке расскажу, — сквозь сон посулила Дракушор, демонстративно хлюпая носом. — Вот как вернется, так прям сразу и расскажу. — А я от себя добавлю, — усмехнулся Раду. — Тогда неделю сидеть не сможешь. У него рука-то потяжелее моей будет. Подождав, пока она уснет, Раду потихоньку выскользнул из амбара, где они нашли приют. Прямиком в деревню заходить было небезопасно, там столовался отряд жандармов. Но пройти мимо, не заглянув к Катинке, он просто не мог. Пышнотелая добрая мельничиха была из той породы женщин, что притягивают мужчин теплотой, мягкостью и особой женственностью. Таких, как она, Раду не встречал ни до, ни после. Разумеется, каждое их свидание превращалось в ночь любви. Катинка была рада ему всегда, даже когда он являлся с пустыми руками, что случалось нередко. Зато уж если ему удавалось разжиться звонкой монетой, он щедро отсыпал и мельничихе. В конце концов, это же они с Дракушор притащили к ней десяток разновозрастных сирот. Перебравшись через забор, Раду осторожно заглянул в окно. Свеча еще горела, и в ее неверном свете лицо Катинки, штопавшей очередную детскую рубашонку, казалось лицом пресвятой девы. Раду невольно залюбовался плавными движениями рук, нежной линией шеи. Какое-то время он просто смотрел, и только спустя время решил легонько постучать в окно. Катинка вздрогнула, всматриваясь в темноту. Потом глаза ее округлились, и она прижала руки ко рту. Раду отошел от окна, пытаясь рассмотреть всю хату. Лишь теперь он заметил, что на полу и на кровати вповалку спят мужики в форме. На сундуке валялся жандармский кивер. Раду скрипнул зубами. Но Катинки в комнате уже не было, а спустя несколько мгновений пахнущие хлебом руки обвились вокруг его шеи. — Раду, сердце мое, это ты? — Катинка прижалась к его груди. — Ох, в недобрый ты час пришел. Тише, идем. Она повела его к небольшому сараю, где хранились мешки, вилы и всякий хозяйственный скарб. Щелястая дверца закрылась, и Катинка с протяжным всхлипом уткнулась в грудь Раду. — Явились они два дня назад, — зашептала она, немного придя в себя, — детишек моих разогнали. Завалились в хату, хлеб жрут, половину курей зарезали, всю ракию выхлестали. Еще счастье, что командир ихний запретил им меня трогать, сам глаз положил... — Я ему положу, — сквозь зубы произнес Раду, сжимая Катинку в объятиях. — Так положу, вовек не встанет. — Иди сюда, — она увлекла его к набросанным мешкам со жмыхом, — почти год тебя не было, соскучилась я. А где эта стрекоза маленькая? — Не такая уж и маленькая, — проворчал Раду, расстегивая штаны. — Титьки отрастила, уже рубаху рвут, а ума не прибавилось. Катинка хихикнула и повалилась на мешки, утянув за собой любимого. Раду с блаженным рыком присосался к ее пышным округлостям. Давешние приключения и Дракушор вылетели из головы, и остались только роскошные формы под ладонями, сладкие вздохи да нежные губы. Если других баб он драл как сидоровых коз, то с Катинкой любился нежно и ласково. Знал, что грубость ее пугает, и что она сжимается от страха, когда видит грубиянов и пьяниц. Упираясь руками в мешки, Раду двигался вначале медленно, а потом, почувствовав, как зажглась его красавица, уже пошел галопом. Катинка только косу прикусила, тихонько взвизгивая и постанывая. — Быстрее... еще быстрее... — стонала она, обвивая длинными ногами бедра Раду. Он несколько раз приостанавливался, чувствуя, что вот-вот кончит. И только когда Катинка с высоким протяжным стоном тесно сжала в себе его член, последовал за ней. — Ох... после такого и помереть не жалко, — выдохнула она, ероша его растрепанную шевелюру. — Только вот как мои сиротки без меня будут. Раду решительно поднялся и застегнул штаны. — Есть тебе где спрятаться с малышней? — тихо спросил он. — Да куда я пойду отсюда? — грустно взглянула на него Катинка. — А эти... не уйдут ведь. Ищут они беглого сынка старого Нику. Убег с каторги, да к отцу явился. А следом за ним эта напасть. — Вставай, сладкая моя, покажешь мне, где этот каторжник прячется. — Так сбежал он давно, — вздохнула Катинка. — Папашу своего обокрал и сбежал. Вот и вся его сыновняя любовь. — Да, тогда думать придется, что делать, — Раду почесал в затылке и невесело усмехнулся. — Не оставлять же тебя на потребу этим ублюдкам. — Ну... положим, я знаю, что делать, — послышался сварливый девичий голос, заставив обоих подскочить на месте. Раду ловко ухватил тощие лодыжки и стащил Дракушор со стропил. — Так ты что ж, парша болотная, здесь все это время сидела? — зловеще вопросил он, оскалив зубы прямо перед ее носом. Однако смутить дочку Марджелату было так же сложно, как и ее отца. То есть, невозможно. Вывернувшись из рук названного брата, она прошлась по сараю, морща нос. — Значит, вам надо жандармов погнать отсюда? Раду с Катинкой переглянулись. Затем дружно кивнули. Дракушор прошлась, вертя тощими бедрами, затянутыми в кожаные бриджи. — Слышала я вопли на другом конце села, — задумчиво сказала она, глядя на Катинку. — Помер там кто, что ли? — А, так это Петру молодого бык на рога поднял, — Катинка снова вздохнула. — Бедняга. Жену после себя оставил и трех деток малых. Как они теперь будут, горемычные? По миру ведь пойдут. Дракушор извлекла из-за пояса увесистый мешочек, в котором побрякивали монеты. — Этого им надолго хватит, — сказала она, косясь на Раду. — А труп ведь им уже ни к чему, правда? В общем, сделаем так... Под утро следующего дня всю деревню облетела весть о том, что к берегу прибило мертвеца. Лицо у него было изувечено, но на запястьях и щиколотках синели раны, какие бывают от кандалов. А на плече красовалось клеймо в виде буквы «В», что значило «вор». Еще через несколько дней вдова Петру открыла галантерейную лавку. На вопросы, откуда деньги взялись, отвечала, что муж скопил. И скоро от нее отстали. Но еще раньше из деревни ушли жандармы. Правда, командир их уходить не хотел, и все пытался напоследок свидеться наедине с красавицей-мельничихой. Но Катинка его одернула, сказав, что жизнь ее принадлежит детям. Вышла она на проводы в черном платке и черной шали, скорбная и степенная. И жандармский командир отступил. А спустя короткое время ветер замел их следы. — Вот же сатана мелкая! — ругался Раду, пытаясь отклеить штаны от стула. — Ну погоди у меня! Катинка, хихикая, принялась помогать ему, но клей держал на совесть, так что Раду плюнул и принялся выпутываться из штанов. Хохочущей Дракушор тем временем и след простыл. Впрочем, влюбленным уже было не до нее.