В прошлом, будущем и настоящем

Я всегда ищу твой силуэт: Вдруг ты неожиданно появишься? На рассвете на улице, в парке – Хотя я и знаю, что ты не можешь оказаться там. Yamazaki Masayori, “One more time, One more chance”

Это происходит на последнем курсе, прямо перед выпускными экзаменами: Вальдес подходит к деканату, чтобы обсудить какой-то насущный вопрос с главой кафедры, но тот уже занят разговором на повышенных тонах с высоким широкоплечим мужчиной. Лица мужчины Ротгер не видит, только весьма внушительную спину и длинные чёрные волосы, забранные в хвост. – Я вам ещё раз повторяю: вы не можете просто так нарушать основные законы и вмешиваться в события чужого времени! Что бы там ни происходило, вас это не касается! – декан уже почти кричит, его большие круглые очки слетели на самый кончик носа и смешно подрагивают при каждом слове. – К временным разрывам нельзя применять обычные правила! – незнакомец говорит резко и жёстко, Вальдесу кажется, что он вот-вот возьмёт декана за грудки и примется трясти его. – Разрыв во времени – уже само по себе вмешательство в чужое время, это он является нарушением законов, разве не наш долг в таком случае это нарушение устранить? – А вот это уже интересно, – тянет себе под нос Ротгер и решает дождаться окончания беседы уже не для того, чтобы поговорить с деканом, а чтобы пойти вслед за незнакомцем, столь откровенно и экспрессивно озвучившим его собственные мысли. Так Вальдес знакомится с Рамоном Альмейдой и оказывается в его компании своеобразных “бунтовщиков”, считающих, что для некоторых чрезвычайных ситуаций политика невмешательства должна быть отменена. Позже он узнаёт – от Аларкона, который довольно быстро к ним присоединяется, – что Альмейдой движут личные мотивы: какой-то его друг упал в разрыв несколько лет назад. По университету ходят слухи, что друг туда не упал, а прыгнул вполне самостоятельно, но все очевидцы упорно отказываются это подтвердить или опровергнуть. Хотя тот факт, что эти очевидцы теперь все поголовно составляют костяк группы настроенных на радикальные изменения людей, говорит о многом. *** Здание института построено с претензией на старинный архитектурный стиль – или на то, что архитектор воображал себе старинным стилем, – поэтому размеры актового зала действительно впечатляют, как и находящийся почти под самым потолком и опоясывающий весь зал по периметру широкий балкон со множеством колонн, а также высокие витражные окна с длинными тяжёлыми портьерами. В данном случае колонны и портьеры особенно интересуют Вальдеса, так как позволяют ему остаться незамеченным на последнем, решающем заседании учёного совета. Совет должен принять решение относительно прошения молодого магистра временной археологии Рамона Альмейды о создании спецподразделения путешествий во времени, призванного выявлять и устранять временные аномалии. Вальдес, как вчерашний выпускник, на слушание, конечно, приглашён не был, что не мешает ему без зазрений совести подслушивать, прячась за колонной. Слушание длится третий час, учёные с разных континентов Земли, а также спутников и колоний Федерации произносят множество заумных запутанных слов, вся суть которых сводится к тому, что Альмейда вроде как бы и прав, но с другой стороны – вроде бы и не прав совершенно. Альмейда оспаривает все претензии в свойственной ему агрессивной манере, но всё тем же научным языком. Вальдес отчаянно зевает и думает, что с него хватит этого занудства. Он бредёт вдоль длинного балкона, практически закрыв глаза, пока уже знакомое болезненное покалывание в нагрудном кармане не прерывает сонливое состояние. Ротгер вскидывает голову и ухмыляется, внимательно вглядываясь в колонны, пока не замечает выглядывающую из-за одной из них ногу. Вальдес бесшумно подкрадывается сзади и борется с детским желанием закрыть увлечённому очередной занудной речью Олафу глаза, а тот, не оборачиваясь, произносит: – Не ожидал встретить тебя в такой… спокойной обстановке. Ротгер чуть обижено фыркает: он совсем забыл, что манипулятор Кальдмеера тоже начинает искрить при приближении своего несанкционированного двойника, поэтому остаться незамеченным было изначально невозможно. – Должен заметить, профессор, вы и сейчас меня не видите. Олаф послушно оборачивается. Вальдес смеётся – просто так, без причины, и в его глазах пляшут синие искорки, из-за которых Аларкон, проходивший вместе с ним все институтские практики, и Хулио Салина, присутствовавший там в качестве старшего научного сотрудника, уже успели прозвать его Бешеным. Хотя Ротгер и допускает небольшую вероятность, что свою роль в появлении прозвища сыграло и то, что за какие-то три перемещения в разные временные отрезки он ухитрился поучаствовать в гладиаторских боях в древнем Риме, полетать на истребителе времён Третьей Мировой и влезть в вольер к разъярённым полутигрицам-полумедведицам на одной из звёзд Ориона, мотивировав это тем, что все они самки, а к женщинам он всегда найдёт подход. Конечно, ему приходится писать длинные объяснительные после каждой такой выходки, и во всех подробностях объяснять, почему его действия нельзя расценивать как недопустимое вмешательство, и доказывать, что не успел ни на что повлиять и изменить ход истории. Декан, на чей стол ложатся эти опусы, считает их чем-то средним между мемуарами сумасшедшего и фантастическим романом, но Вальдесу неизменно всё сходит с рук – как утверждает он сам, исключительно благодаря обаятельной улыбке. – Итак, профессор Олаф, что это вы здесь делаете без археологической группы? Используете доверенный вам высоким учёным советом личный именной манипулятор, чтобы подглядывать? – Вальдес округляет глаза в притворном ужасе. – Мне всегда было любопытно узнать, какими доводами господин Альмейда убедил учёный совет в необходимости создания подобного подразделения, – страшное дело, Кальдмеер выглядит так, словно ему в самом деле интересно, и это внушает Ротгеру почти священный ужас. – То есть всё-таки подглядываете, – переводит Вальдес. – А откуда ты знаешь, что у меня личный именной манипулятор? – Олаф смотрит пристально, как на допросе. – А разве не у всех профессоров такие? – Ротгер невинно хлопает глазами, но на Кальдмеера это не действует. – Не у всех, но ты ведь и так в курсе. Вальдес в курсе. Ещё он в курсе, что если слушание закончится в пользу Альмейды, у того тоже такой будет, хотя он пока и не профессор. А у самого Вальдеса личного манипулятора, вероятно, не будет никогда – никто в здравом уме ему такую игрушку не доверит, учитывая, как стремительно разрастается объяснительными его личное дело. Он бы сам себе не доверил. В его кармане лежит никем не зарегистрированный личный манипулятор, но Ротгер не собирается его использовать... Пока. – Раз уж самое интересное мы оба уже услышали, как насчёт выпить кофе перед тем, как вы отправитесь обратно в тот год, который вы мне, конечно же, не назовёте, а я, так и быть, проявлю неслыханную для меня деликатность, и не стану расспрашивать? – ответа Вальдес не дожидается, просто тащит за собой не особо сопротивляющегося профессора к выходу. – Ну, я, допустим, самые интересные дебаты уже услышал, а ты разве не собирался узнать, чем всё закончится? – улыбается Олаф, выходя на улицу. Ротгер ухмыляется, и бешеные искорки в его глазах отражают заходящее солнце: – Вам было бы нечего здесь делать, если бы они закончились не в нашу пользу, так что в результате я вполне уверен. – Забавно, каждый раз, когда я тебя вижу, ты становишься всё моложе, однако остаёшься всё таким же нахалом. Я начинаю подозревать, что ты таким и родился. – Забавно, каждый раз, когда я вас вижу, вы тоже становитесь моложе, однако всё так же стоически терпите моё нахальство… Олаф действительно выглядит моложе – сейчас ему можно дать от силы лет сорок, и это рождает в голове Вальдеса мысль, которую он пока не спешит озвучивать. Три встречи – слишком рано, чтобы строить какие-то теории, но уже достаточно много, чтобы заподозрить, что совпадений всё-таки не бывает. Будто прочитав мысли спутника, Кальдмеер внезапно спрашивает: – Сколько раз ты уже виделся со мной? – Спойлеры, – Ротгер смеётся, хотя ему не смешно. Вряд ли профессор рассчитывал на честный ответ, но ему в любом случае придётся выяснять всё самостоятельно, как и Вальдесу, потому что изменить историю, сообщив кому-то о событиях, которым ещё только предстоит случиться, слишком легко. А предсказать последствия изменений – слишком трудно, даже Бешеный это понимает. – Но мы уже пришли и можем заняться тем, что будем неловко смотреть друг на друга, пытаясь выбрать нейтральные темы для разговора. *** Они говорят о погоде, о кофе, о достоинствах и недостатках телепатических переводчиков, а затем Вальдес неожиданно для себя спрашивает: – Почему вы решили стать именно археологом времени? Олаф некоторое время молча вертит в руках чашку, не торопясь с ответом, и Ротгер продолжает: – Да ладно, неужели эта информация такая уж секретная? Я ведь не спрашиваю ни дату, ни даже место – сомневаюсь, что случится временной коллапс только от того, что вы расскажете эту историю. – В самом деле, – отвечает Кальдмеер. Бешеный мысленно ухмыляется: значит, с причинами, по которым Олаф занялся путешествиями во времени, Вальдес не связан, иначе ему ничего не стали бы рассказывать. Можно сделать вывод, пусть и не однозначный, что в то время они ещё не были знакомы. Это, конечно, не особо значимая информация, но уже что-то: рассказывать о будущем нельзя, но если Ротгер сам догадается, это ведь не считается? Он понимает, что слегка провалился в своих рассуждениях, когда Олаф наклоняется вперёд и, внимательно глядя в глаза, говорит: – Но в таком случае ты тоже можешь рассказать мне, почему начал путешествовать во времени. “Потому что кое-кто просто надел мне на руку манипулятор и отправил в будущее, а сам остался там, а моё мнение по этому поводу никто не спрашивал” – с неожиданной злостью думает Вальдес, но вслух говорит: – Я просто очень жаден до впечатлений. – Значит, не расскажешь, – Олаф понимает всё слишком правильно, и Вальдес становится серьёзным – на одну минуточку, просто в виде очередного исключения: – Я не могу. Кальдмеер только спокойно кивает и внезапно начинает рассказывать. О том, как родители хотели, чтобы сын стал юристом, а ему хотелось изучать и исследовать. О том, что он, в конце концов, сбежал из дома, чтобы поступить в Исторический Институт, и нет, он не скажет, в какой именно. Вальдес смеётся: – Сам я не раз сбегал из дома в поисках приключений, но мне трудно представить вас, делающим то же самое. – А как реагировали твои родные? – О, они привыкли со временем. К тому же, я всегда возвращался… – Ротгер неожиданно замолкает. Он впервые за последние несколько лет задумывается о том, что тётушка и дядюшка Везелли, которые, конечно, были страшными занудами, но всё-таки взяли на воспитание такую ходячую катастрофу, как он, и, кажется, искренне его любили, умерли много веков назад, так и не дождавшись очередного возвращения блудного воспитанника. – Мой отец меня так и не простил. Но с матерью мне удалось помириться спустя несколько лет, – будто прочитав его мысли, замечает Кальдмеер. Вальдес довольно резко вскидывает голову – он вовсе не нуждается в душеспасительных лекциях о том, что родных надо беречь. Но профессор больше ничего не говорит, или просто не успевает сказать, потому что в этот момент во всём районе гаснет свет. Люди в панике вскакивают со своих мест, а глаза Вальдеса загораются в предчувствии приключений. Он об этом не знает, но загораются они в буквальном смысле: в темноте пляшущие синие искры в зрачках видно совершенно отчётливо. С учётом бесперебойной системы энергоснабжения и нескольких автономных аварийных генераторов отключение электричества – событие почти невероятное, и это не сулит ничего хорошего. Что в переводе на язык Ротгера Вальдеса означает: “пришло время повеселиться”, и Вальдес уже даже обирается озвучить это предложение, когда Олаф отстранённым тоном заявляет: – Пожалуй, мне лучше уйти, пока не случилось чего-нибудь посерьёзней. Бешеный продолжает без умолку болтать, высказывая различные аргументы в пользу приключений, пока на светящихся циферблатах сменяются один за другим обозначения. Ротгер старается их не запоминать. – Вы жалели когда-нибудь? – неожиданно даже для себя спрашивает он, когда Кальдмеер уже готов нажать на кнопку отправления. – О том, что сбежал из дома? – правильно понимает тот. – Нет. Никогда. Он исчезает, не прощаясь. Электричество снова включается спустя полчаса. *** Дома – на самом деле, в общежитии, потому что своего дома у него нет – Вальдес подходит к зеркалу и долго разглядывает своё лицо. Ему уже двадцать четыре, но если выспаться, побриться и напустить на себя легкомысленный вид – ну, в общем, свой обычный вид, – то можно сойти и за двадцатилетнего. Он достаёт из кармана чужой манипулятор, и пальцы сами ложатся на основные кнопки управления, слегка поглаживают циферблаты, а затем натыкаются на гравировку. “Олаф Кальдмеер” – и больше ничего, даже даты нет. С силой сжав ни в чём не повинный прибор в руке, Ротгер выдыхает и кладёт его обратно в карман. *** Он приходит к Альмейде примерно через неделю. Тот слушает его долго и внимательно, ни разу не перебив, и лишь по окончании рассказа принимается орать. Орёт он со вкусом, используя такие лексические конструкции, о существовании которых Ротгер, успевший посетить уже немало злачных мест, причём на разных планетах, раньше и не подозревал, поэтому получает даже некоторое удовольствие, слушая потоки грязной ругани от новоиспечённого начальства. Наконец, выдохшись, Рамон садится в кресло и устало говорит: – Я что-нибудь придумаю. А спустя месяц Вальдес стоит на пороге дома четы Вейзелей, подбирая слова. Он установил время через два года после своего исчезновения, придумал целую историю о том, как теперь живёт и учится в США, и как сильно ему жаль, что он так безответственно поступил – последнее, впрочем, почти правда. Он даже собирается пообещать навещать родственников время от времени – Рамон подошёл к вопросу ответственно, хотя объяснить невозможность отвечать на телефонные звонки будет трудновато. Резко выдохнув, Ротгер наконец стучит в дверь. Кажется, ему впервые в жизни немного страшно.