Принц и нищенка

Átaremma i ëa han ëa na aire esselya aranielya na tuluva na care indómelya cemende tambe Erumande: ámen anta síra ilaurëa massamma ar ámen apsene úcaremmar sív' emme apsenet tien i úcarer emmen. Эльфийская заупокойная молитва, что просит нашего Отца и Создателя принять в своих чертогах душу умершего и дать ей свое прощение. Я уронил голову на грудь мертвого друга. Как мы плохо с тобой попрощались. Как же ты хотел моего прощения, раз кинулся спасать ее в эту беспросветную тьму. Я простил. Прости и ты меня, если сможешь. Мой лучший друг. Мой верный товарищ. Ты был всегда надежной опорой и никогда не унывал, в отличии от меня. Сколько раз ты спасал меня от смерти и хандры. Мы выросли вместе. Я помню тебя еще подростком с короткими кудряшками. Захотел выделиться и срезал волосы. Потом понял, что натворил глупость, но вида не подавал, когда я над тобой смеялся. Прости меня и за это. Через тишину собственных переживаний начали пробиваться чьи-то истеричные нотки и всхлипывания. Звездочка. Эленвен будто с ума сошла от горя. Девушка затрясла плечи Арофера и стала что-то тараторить. Что она не сможет с этим жить. Что она его убила. Она сейчас изведет себя до потери сознания. Я разжал ее пальцы и переложил дрожащую эльфийку к себе на колени, боясь лишний раз задеть страшные ушибы, покрывающие ее измученное тело. — Тише, любимая, тише. Она рвано дышала и, казалось, распадалась на части. Я стал петь. Детскую колыбельную, что когда-то пела мне Ариетт на ночь. Эленвен потихоньку затихла. Ее мышцы расслабились, и, вжавшись в меня, девушка стала погружаться в дрему. — Спи спокойно. Слезы полились из моих глаз. Слезы горя и ледяного страха. Не уберег. Ни ее, ни его. Как мне заставить ее забыть этот ужас? Как мне забыть самому? Бедная моя девочка. Что же я наделал? Что же мы наделали. Душу терзало, и сердце болело как простреленное. Я ведь виноват в его увечьях. Виноват в том, что он не мог защититься в полную силу. Боги! Что же я натворил с вами обоими! Щеки Арофера потеряли цвет, как и губы. Обескровленный, изувеченный воин лежал неподвижно, но мне казалось, он улыбался. Все той же саркастической ухмылкой, что сопровождала его при жизни. Только когда теряешь кого-то, ты понимаешь цену этого существа. Что бы ты сделал на моем месте? Стал бы лить слезы? Вероятнее всего нет, хотя я могу ошибаться. Ты никому никогда не давал себя узнать до конца. Даже я не мог предсказать твою реакцию. Как безоговорочно ты снес мой гнев! Я думал, ты станешь себя защищать, но ты не стал. Почему? Почему пошел за Эленвен, когда до возвращения домой оставались считанные дни? Тебя ведь дома ждали. Ждали, как никогда прежде... С улицы послышались крики. Саруман. Он что-то гневно кричал с башни, и ему вторил голос Теодена Роханского. Подстилка Саурона! Ты будешь мучиться в преисподней за свое трусливое предательство, и я ускорю долгожданную встречу с твоим хозяином. Моя стрела лично проводит тебя в последний путь. Мои руки аккуратно переложили звездочку в угол, и я, встав, закрыл входную дверь на засов. Для верности. Где-то должен быть выход. Постучав по камню кулаком, я дошел до места, где звук стал глухим и тихим. Здесь. Легко толкнул стенку, и она отъехала в сторону. Наверх вела узкая винтовая лестница. Я заложил стрелу на тетиву и вышел на свет. Белый маг стоял у самого края и кричал проклятия собравшимся внизу. Рядом с ним, сгорбившись, примостился никто иной, как Грима Гнилоуст. Я сразу выпустил стрелу ему в висок, избавив Средиземье от еще одной ядовитой гадюки. Тело упало с края, и Саруман развернулся ко мне, непонимающе хлопая глазами. — Сын Трандуила, короля Лихолесья, — маг противно скривился. — Папенькин сынок, вечно находящийся в тени славы своих предков, — его посох направился на меня и засветился... — Саруман! — голос Гендальфа донесся снизу и немного отвлек старика. — Твой посох сломан. Оружие в руках предателя разлетелось в щепки, а его лицо перекосила истовая злоба. Но потом зрачки мага сузились, и взгляд упал на блестящий на солнце наконечник стрелы, что я уже держал наготове. — Я знаю твою судьбу, эльф, и судьбу остатков твоего народа. У вас нет будущего. Ты родился под несчастливой звездой, и моя смерть ничего не изменит. — Ты лжешь, — почему я слушаю, а не убью сразу? Саруман глубоко вздохнул: — Она исчезнет, когда исполнит то, что ей предначертано. Она лишь сон, который рассеется с первыми лучами солнца. Ее нет в судьбе Средиземья. И в твоей тоже. Белый Маг и без оружия способен причинить боль. Мне было больно от услышанного. Как нет? Она есть. Живая. Дышит. Я знаю ее. Я держал ее в своих руках. Он лжет! Я выпустил древко из напряженных пальцев и попал прямо в гнилое черное сердце старика. Он пошатнулся и, ошарашенно глядя на стрелу в своей груди, свалился вниз с края башни. Гнить тебе в забвении до скончания времен... Ноги понесли меня назад к моей любимой. Она все так же лежала без сознания в углу. Аккуратно взяв ее невесомое тело на руки, я пошел вниз, к друзьям, что уже ждали нас и притихли, глядя на Эленвен. Гимли чуть слезу не пустил. Арагорн опустил глаза, а Мерри и Пиппин, сидящие за Митрандиром, испуганно переглянулись. — Не принимай его слова близко к сердцу, Леголас. Он видел только то, что ему дозволялось, — волшебник грустно смотрел на мою ношу. Рохиррим, что подоспели сразу после нас, исполняя мой приказ, вынесли тело Арофера и, положив на импровизированные носилки, увезли впереди процессии. Не хочу, чтобы его тело гнило в этом проклятом месте. Его похоронят дома. В родных лесах. Так будет правильно. Я сел на коня с Эленвен на руках и поехал впереди друзей. Не отпущу. Теперь никогда и никуда. Даже если попросит или оттолкнет. Из головы не выходили слова Сарумана, и хоть сердце не хотело верить в эти присказки, где-то внутри поселилась неуверенность в завтрашнем дне. Боюсь, этот червячок сомнений сгложет меня когда-нибудь полностью. Девушка во сне напрягалась, и я, прислонившись щекой к ее макушке, стал вслушиваться. Боится. Снова и снова видит смерть Арофера и винит себя в случившемся. Ее тонкие пальчики сжали мой камзол, и я глубоко выдохнул. Она этого всего не заслуживает. И меня тоже. Как он мог поднять руку на женщину? Неужели корни зла настолько сильно проросли в душе мага, что он откупился ото всех добрых принципов? Она ведь даже не женщина еще. Ребенок. Как можно бить ребенка? Гимли жевал солонину, что вытащили из погребов волшебника хоббиты. Заедает переживания? Бездонная прорва, а не гном! Энтов уговорили на эту схватку именно хоббиты. Два маленьких полурослика, которые со смехом сейчас обсуждали свой бравый поход. Они действительно сродни крику птицы в горах, что дает толчок к началу сокрушительной лавины. Гендальф улыбался их рассказу до поры, пока Эленвен не открыла разноцветные глаза. Она уставилась на меня, а мне стало плохо от одного только отчаяния в ее взгляде. Избитая. Оголодавшая. Разочарованная. Во мне? — Дорогая, мне очень жаль, — подъехал Митрандир. — Она очнулась? — Арагорн хотел протянуть руку к девушке, но мой взгляд его остановил. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально. Зачем храбрится? Разве не видно, что ей больно от каждого шага лошади? — Нормально? Ты себя видел, мой изумрудик? Если бы я мог, я бы отрывал по куску от этого старого извращенца за то, что он с тобой сделал! — Гимли нервно откусывал по куску от солонины. Ну ладно. Посмотри на себя. Я переложил поводья, освобождая руки девушки для ее обзора. Она протянула их вперед и осмотрела, а потом, будто стесняясь, спрятала обратно, и я закрыл ее снова от лишних взглядов своим предплечьем. — Саруман? — даже без ноты пренебрежения сказала имя своего мучителя. — Он мертв. Потом я услышал ее мысли в своей голове. Она думала о мертвом друге, возможно, оставленном в башне. — Его похоронят в Чернолесье. Девушка снова вжалась в мою грудь, и, как бы это не было для меня приятно, обстоятельства заставили меня погрустнеть еще больше. Это для нее травма на всю оставшуюся жизнь. Она мне теперь доверять не станет ни за что. Какой из меня защитник? Хотя бы не боится моего присутствия. И на том спасибо. Я ведь тоже убийца. Пусть и на стороне добра, но от моей руки полегло множество существ. И не все из них были злыми. Многие, возможно, просто не знали другой жизни, и у них не было права выбора. Просто исполняли приказ. Что за мысли такие... Рохан встречал нас с почестями, и все, от мала до велика, прославляли своего короля, что привел рохиррим к победе. Победу нужно не праздновать, а оплакивать. По крайней мере над Лориеном в эту ночь будет слышен эльфийский плач. А через несколько недель и над Лихолесьем. Что мне сказать Мариэль? Она, скорее всего, уже знает. Такое невозможно не почувствовать и не увидеть. Я тоже чувствовал беду на стене Хорнбурга, но не прислушался к этим тревожным ощущениям, и вот результат. А ведь мог бы обоих спасти... мог бы. Спешившись, я опустил Эленвен на землю, но она еле держалась на ногах, и я снова поднял ее на руки. Нужно отнести ее туда, где она отдохнет. Эовин очень кстати подвернулась и скомандовала нести эллет в ее покои. Пока мы шли, она виновато поглядывала на Эленвен, ища упрека в моем взгляде, но, когда я положил девушку на широкую кровать, ее глаза все же встретились с моими. Губы принцессы безмолвно попросили прощения, а я кивнул на дверь. Буду ждать снаружи. По коридорам весело носились служанки, приготавливая замок к празднику. Может, ее отвлечет людское веселье? Они нехило веселятся, как мне помнится. Даже странно, что люди не скорбят в эту ночь, ведь столько их собратьев погибло в Хельмовой Пади. Только треть войска Теодена уцелела и всего лишь четверть лучников Лориена. В мою сторону шел Гимли с кружкой пива в руке и по пути загадочно улыбался пролетающим мимо дамам. — Теперь и на шаг не отойдешь? Ты знаешь, женщины не любят контроль... — он отхлебнул пенного. — А еще они не любят пьяниц. Глаза гнома округлились. — Это мужской способ расслабиться. Мужской, понял? — За кого ты меня принимаешь? За кисейную барышню? — Ты даже после четырех дней погони пахнешь цветами и хвойным лесом. Как у тебя еще радуга в волосах не путается, — снова отпил. — Ты просто завидуешь, что я выносливей. — Смотря в чем. Перепить гнома невозможно. — Это мы еще посмотрим. Гимли подергал густыми рыжими бровями. — Заметано, товарищ. Проиграешь — наденешь женское платье. — Если проиграешь ты, то помоешься. С мылом. Гном огорчился такой перспективе, но, пожав плечами, кивнул и ушел по направлению к тронному залу. Оттуда уже звучала легкая музыка. Только из-за двери показалась Эовин, как я вошел в комнату и увидел перед собой Эленвен в глухом черном платье. Специально такое надели, чтобы скрыть увечья, но лицо не скроешь, и у меня внутри все затряслось. Опухшая губа с рваной раной и посиневшие скулы. На шее тоже красовалась бордовая ссадина. И это все из-за меня. Смотри, бестолочь. Ты повинен в каждом ушибе. Ее от тебя воротит. Но я не видел в ее глазах пренебрежения и хотел было подойти обнять... но остановился в шаге. Нельзя ее трогать, ведь я даже не успел помыться и сейчас выгляжу, как помойная куча. Зато можно смотреть в ее глаза. Они потускнели и слабо моргали. О чем ты думаешь? Вслушался. Пустота. Ни о чем. — Как ты меня услышал? — Ты позвала... Только не сейчас... — То есть, если я сейчас нарисую себе в воображении Гимли и позову его, он придет? — Нет. — Почему? — Он пьет в тронном зале. Праздник начался. Слукавил, хотя и не соврал. Ушел от ответа. Гимли ты не услышишь, даже если наступит день, когда он протрезвеет. Девушка стала что-то скомкано говорить, и слезы проступили в уголках ее глаз. Держалась. Даже рот себе закрыла, чтобы не позволить истерике вырваться наружу. Ну что же ты. Бей меня. Ругай. Плачь. Выпусти свою боль. Так будет легче, чем хоронить в себе свои страхи и переживания. Я выслушаю и не попрекну. Я позвал ее, но она отмахнулась. Сказала, что я сейчас с ней только из жалости. Как так? Что мне ей сказать? Эленвен громко и четко произнесла страшные слова. Она сказала мне мое будущее и подтвердила слова Сарумана. Ее нет в моей истории. — Ты убита горем и не понимаешь... — Чего? Скажи мне! Эльфийка выжидающе смотрела на меня глазами полными вопросов, и я хотел ей дать свои ответы, но струсил. Струсил и убежал, громко хлопнув дверью. Даже не понимаю, почему. Она не поймет сейчас. Не поверит. Станет меня избегать. Пусть лучше злится. Я заслужил ее злость. Нужно отвлечься. Занять себя чем-нибудь, чтобы не мучиться самобичеванием. Что бы такого сделать? Гимли! Но сначала приведу себя в порядок. Забежав в комнату, что выделили мне еще до похода на Хельмову Падь, я скинул на стул рубашку и надел чистую. Вычистил камзол, брюки, ботинки и умылся. Зеркало, висящее над умывальником, явило моему взору ни что иное, как постаревшего меня. Знаю, что это невозможно, но выглядело именно так. Когда тебе исполняется сотня лет, ты застываешь. Больше не меняешься. И после моего сотого дня рождения я с интересом смотрел на себя в зеркало, ибо таким мне предстояло остаться на всю оставшуюся жизнь. Но я многого не учел. Шрамы. И на теле, и в душе. Они старят. Не морщинят и не прибавляют физической немощи, но лежат на твоих плечах грузом, что со временем заставляет твою спину сгибаться. Что бы со мной было, будь я человеком? Каким бы я был в седой старости? А отец? Представить Таура сморщенным и чахлым было даже забавно. Он бы стучал палочкой по мраморным залам дворца, и его кряхтение разносилось бы по всему королевству. А потом он бы умер, отбрасывая лишь тень воспоминаний на мою жизнь. Нет. Хватит с меня потерь. Возможно, у нас с Тауром не самые лучшие, радужные отношения, но я люблю его и всегда любил. Саруман в чем-то точно оказался прав. Таким, как отец, мне не стать никогда, и никогда мои изображения не украсят тронные залы. Он лучше меня во всем, хоть и говорит о моих душевных преимуществах. Лучший воин, лучший правитель. Я упрям и многому у него не хотел учиться, а стоило бы. Мне очень не хватает его совета. Что бы он сделал на моем месте? Война не закончена, но я не хочу подвергать Эленвен больше опасности. Увезти ее домой? Не могу. Я дал слово идти с Братством до конца. Что бы ты сделал, отец? В общем, я еще раз умыл лицо холодной водой и пошел на поиски Гимли. Он уже стоял около столов с угощениями и набивал брюхо. Как можно есть сырое мясо, обмазанное джемом? Меня сейчас стошнит. — Ты бы перекусил перед соревнованием. На голодный желудок выпивка плохо идет, и, боюсь, ты захмелеешь, еще даже не распробовав вкус отменного роханского эля. — Я воздержусь, — кусок черники из джема застрял у гнома в усах, и меня это подстегнуло к еще большему желанию выиграть. Я мечтаю, чтобы он вымыл свои патлатые космы и перестал пахнуть ослиной мочой. — Ну тогда начинаем. Гимли подозвал служанку и попросил принести несколько кружек пенного. Затем разогнал молодых парней, играющих в кости за столом, и с довольной улыбкой стал пить свою первую в этой игре кружку. Ну ладно. Я взял свою порцию и распробовал одним глотком. Горло обожгло спиртом. Фу, какая дрянь! Хотя, есть привкус хлеба. Второй глоток дался легче, и я принял решение пить залпом, как микстуру. Одна кружка опустошена. Поехали дальше... Мы уже пили, наверно, кружку десятую, когда у меня стало легко покалывать в пальцах. — Что-то происходит. Я чувствую, — я растер ладошки и принялся за еще одну порцию эля. Гимли икнул и выругался про себя, но от соревнования не отступил и стал искать среди завала пустой глиняной посуды полную кружку. Нашел. Только пенка коснулась его усов — глаза гнома сошлись на переносице, и его повело в сторону. А дальше он пролил напиток на себя и, громко отрыгнув, повалился под стол. Я выиграл, грязнуля. Надо сказать прислуге, чтобы отыскали тебе самое душистое мыло в Рохане. Я посмеялся про себя и осмотрелся. Эленвен! Она тут. Пришла. Девушка округлила глаза, заметив мой взгляд, и схватила стоящую рядом рохирримку. Та неожиданно пустилась в пляс, увлекая за собой мою звездочку. Что, простите? Роханцы завели целый хоровод и стали скакать между столами, роняя посуду и еду. Я стоял за колонной и высматривал Эленвен в толпе. Она непонимающе неслась с людьми по кругу, подхватываемая с двух сторон незнакомцами, а потом захотела выйти из хоровода, но на полном ходу врезалась в какого-то юношу, и он пролил на нее эль. Только я хотел подойти, как девушка засмеялась. На полном серьезе. Эру. Она смеется. Улыбается. Печаль ее отпустила. Потом Эленвен куда-то потащила Эовин, и я пошел следом. Что они задумали? Идут в купель. Пришлось спрятаться за шкаф, чтобы меня не заметили. Что я делаю? За шкафом прячусь. Будто задумал что-то нехорошее. Хотя, может, и задумал. Может, это виновата выпивка, а может, еще что-нибудь, но мне захотелось сказать Эленвен обо всем сейчас. Именно сейчас и не часом позже. Хочу, чтобы она знала, почему я её услышал и почему ношусь с ней, как с писанной торбой. Когда я открыл дверь купели, мой бравый настрой куда-то испарился. Девушка по шею выглядывала из воды, испуганно глядя на меня своими разноцветными глазами. И как мне ей это объяснить? — Прости, ты исчезла... Я искал... Не смотри на нее. Не пугай ребенка. Звездочка нырнула в воду, и я снова поднял глаза. А потом она всплыла, убирая мокрые волосы с лица. Она начала медленно выходить из воды, и у меня свело все тело. Зачем? Что ты делаешь? Я засмотрелся на носки своих ботинок, но не выдержал долго... Худые плечики, маленькая грудь, тонкая талия, стройные ноги... я увидел все. И все это великолепие покрывали синяки и ссадины. Мне стало так больно внутри, что непроизвольно вырвался горький вздох, и девушка это заметила. Она захотела закрыться руками. Скрыть от меня мою же вину. Не знаю, что управляло мною в тот момент, но я не хотел, чтобы она меня стеснялась сейчас. Я подошел ближе и, аккуратно взяв за запястья, развел ее руки в стороны. — Позволь мне, — легкий поцелуй в синяк на скуле сбросил с меня все оковы, и меня уже было не удержать. Я стал целовать ее в каждый ушиб, стараясь показать каждой клеточке ее тела, как я виноват и как мне за это стыдно. Она так вкусно пахла. Такая нежная кожа. Мне теперь не уснуть и не успокоиться во веки веков. Это самый красивый момент в моей долгой жизни. Передо мной обнаженная звезда. Самая прекрасная и самая долгожданная. Она вышла ко мне сама и не останавливает меня ни рукой, ни словом. Словно цветок, покрытый утренней росой. Не зазорно опускаться на колени перед женщиной. Я опускался на пол, целуя хрупкое тело любимой, чуть задержавшись на груди. Такая аккуратная и манящая. Такая прекрасная, что я боюсь за свою стойкость. Около ореола была маленькая родинка. Небольшая деталь, которая теперь всегда будет стоять у меня перед глазами, доказывая, что это все не сон. Что я и взаправду видел ее божественную наготу. Внутри меня все расцветало и рождалось заново. Ощущения невероятного полета, легкости, даже учитывая тяжесть внизу живота. Тяжесть обуславливалась желанием. Она была желанна мной, и муки от невозможности это желание высвободить тоже были по-своему сладкими. Дойдя до живота, я не рискнул опускаться ниже и поднял глаза к эльфийке. — Ты очень красивая, — щеки девушки пылали, и, верно, стоило прекратить вгонять ее в краску. Я взял лежащее рядом полотенце и стал вытирать свою русалку. Что-что, а это оказалось еще трудней, чем все мои предыдущие действия. Ткань мешала почувствовать тепло ее тела, но мои ладони бесстыдно ласкали ее ноги, бедра, живот, спину, руки. Эру, дай мне сил сдержать свои фантазии. Брось это дело. Ты хочешь совсем иного. Два разных существа боролись во мне. Одно сковывало тело, чтобы я не сделал ничего лишнего, а другое разжигало внутри меня болезненный костер. Поднявшись, я запустил пальцы в каштановые волосы девушки, притянул к себе, целуя самые вкусные губы в мире. Девушка ответила. Я снова услышал ее мысли и почувствовал ее нарастающее удовольствие. И углубил поцелуй. Она закусила мою губу и вжалась в мое тело. Страстная? Никогда бы не подумал. Вторая моя сущность ликовала... Пальцами я очертил ее силуэт и остановился на груди, беря ее в свои теплые ладони. Девушка задрожала и с шумом выдохнула. Нет. Все такая же чистая и по-детски наивная. Я не причиню тебе зла. Не стану принуждать ни к чему. Твоей руки на сгибе моего локтя всегда будет достаточно. Обе сущности пришли к единому мнению в это секунду: Сейчас. — Я услышал тебя, потому что ты единственная, кого я хочу слушать. Я готов умолять, лишь бы ты еще раз позвала меня... Я буду, кем хочешь... кем прикажешь... только не исчезай... не прогоняй... не молчи... Тут скрипнула дверь за моей спиной, и, обернувшись, я увидел Эовин с платьем в руках. Девушка в момент стала пунцовой и, отшвырнув от себя платье, убежала прочь. Теперь будет знать, кого я искал в этих землях много лет назад и кого чуть не потерял по ее вине. Мне даже не стыдно. Все так, как должно быть. Я хоть сейчас готов объявить всему Средиземью о своих притязаниях. Эленвен удивленно хлопала глазами, а я вдруг подумал о ее худобе. Она ведь не ела ничего. Я не давал приказа принести ей еду. Почему я этого не сделал? — Тебе нужно поесть. Много. Сейчас. Я подобрал платье, принесенное принцессой Рохана, и помог Эленвен одеться. Когда завязывал шнуровку, не стесняясь, целовал ее шею, отчего девушка каждый раз сбивала дыхание. Я наслаждался своим воздействием на нее. Мне нравилось, как она покрывается румянцем и думает о своем неприличном поведении. Тут не было ничего неприличного. Любить кого-то — самый естественный процесс из всех придуманных. И дарить свою нежность не зазорно, а она мне ее дарила. Легко проходилась пальчиками по моим ладоням или невзначай прижималась ближе. Значит, у меня есть шанс. Вопреки всем предсказаниям. Вопреки всему. По дороге до своих покоев я попросил прислугу принести нам ужин. Все было готово к нашему прибытию. Море еды и вино. Пока я успокаивался гондорским полусладким, девушка поедала мне на радость все, что попадалось под руку. Будто старалась заполнить мысли яствами. Я уже четче слышал ее фэа. Она все переживала о случившемся в купели. Хорошо. Ведь лучше эти переживания, чем скорбь и страх от пережитого. — Расскажи мне все. Девушка опешила, но опустила ладошки на коленки приготовившись рассказывать. Начала с Лориена... — На утро после нашего поцелуя управляющий попросил собрать для вас провизию, и я пошла в погреба. Ты сейчас скорее всего удивишься, поэтому даже лучше, что ты сидишь. В общем, погребами заведовала девушка по имени Ариетт. Меня передернуло. — Она сказала, что знала тебя когда-то, и вы были очень близки. Сказала, что ты за ней ухаживал и даже кхм-кхм... — она снова покраснела до кончиков ушей, — ты ее чуть ли не изнасиловал. Сейчас раздавлю бокал с вином в пыль. Что я сделал? — Потом ты уехал странствовать, а твой отец изгнал ее из Лихолесья. Вот я подумала, что ты поцеловал меня из-за того, что я, вроде как, необычная. Ну не родилась на этой земле. Чужеземка. Думала, ты хочешь меня в свою коллекцию, и потому оттолкнула... Коллекцию? Я, значит, по ее мнению промышляю этим давно? Это в какой момент я дал ей повод о себе так думать? Как она вообще могла так подумать? Я? Изнасиловать? Да я первый раз пару часов назад прикоснулся к обнаженному женскому телу. Это она думала, что я ее тоже... это... ну, хочу изнасиловать... Вот это поворот! — Но потом я узнала, что она врала. Омариен подговорила меня пробраться к ней ночью в комнату и поискать улики, что доказывали бы ее причастность к попытке отравления Арвен. Ведь все говорили, что вы должны были пожениться, и Веснушка сказала, что, возможно, Ариетт ревновала. Я так и знал, что ей расскажут слухи про Арвен. Ох уж эта... Веснушка? У меня, надеюсь, прозвища нет? Насильник, например... — И я пробралась в погреба, но вместо улик нашла там Ариетт. Она рассказала мне правду. Что вырастила тебя и не хотела, чтобы ты уехал жить в Ривенделл. Что она пыталась отравить твоего отца, но тот узнал ее планы и выгнал ее из Эрин Гален. У меня внутри все задохнулось. Что она пыталась сделать? Отец ничего не говорил. Почему не сказал? Стоп. Она в Лориен пошла? Все это время она была рядом, а я ее не замечал? Хотя что-то помню... она по ночам приходила... по голове меня гладила... я ее запах чувствовал, но не придавал этому значения. — Она и меня пыталась убить. Подожгла, а потом в своей комнате чуть не зарезала, но Галадриэль успела вовремя, и Ариетт отправили в Валинор. Невозможно. Ей бы не дали благословение. Скорее всего, отправили на суд к Ирмо по Андуину. Убить пыталась! О Великий Эру! Да за что? — А потом лучников Лориена отправили в Хельмову Падь, и я знала, что Халдир мог погибнуть при осаде крепости. Я разыскала Индис, и мы на оленях добрались туда. Дальше ты знаешь. Арофер случайно увидел меня, убегающую из Карас Галадона, и увязался следом, только прибыв после путешествия. Я ошибалась, когда думала, что чем-то могу помочь Братству. Мне нужно было сидеть в пещерах вместе с остальными женщинами, но все казалось таким простым. Проход через Морию дался мне легко, и я, кажется, до недавнего момента думала, что попала в увлекательную сказку. Пока не попалась... Я не хочу вспоминать то, что случилось в Изенгарде.... Я кивнул. Не вспоминай. Со временем я верну тебе веру в чудеса. Во мне после рассказа Эленвен осталось много впечатлений, а главное вопросов... — Почему ты поверила Ариетт? — Ну, ты принц... Uquetima, ukarima!!! (Вот черт) Я вскочил с места и сжал голову. — Ну сколько можно... Отказаться, что ли от этой неподъемной короны! Будто терновый венок у меня на голове. Надоело слушать одно и то же. То меня хотят из-за того, что я наследник, то гонят прочь из-за этого же... Что мне сделать, чтобы ты меня услышала? Чтобы поняла меня. Я ведь другой. Меня не пеленали в шелковые пеленки и в моих жилах не золотая кровь. Такая же как у всех. Просто мой отец — король. Я же не откажусь от отца. Если она согласится стать моей невестой, то ей откроются множественные прелести регалий. У нее будет все, что она пожелает, и один взмах ее руки станет приказом для целого народа. Захочет пеленать детей в шелка — будет. Дети. Я помню видение в зеркале Галадриэль... а что, если правда... Я развернулся и опустился перед сидящей девушкой, кладя голову ей на колени. Прошу тебя. Услышь меня поскорее. Прими меня в свой мир, и ты станешь самой счастливой женщиной на всех берегах. Я не поскуплюсь и не откажу ни в чем... Девушка ласково гладила меня по волосам, и я поднял взгляд. — Я для тебя чужой. Ты боишься меня. Отгоняешь. Она запротестовала и, чтобы доказать обратное моим словам, поцеловала. Сама потянулась. Я растаял в тот же миг и растворился в блаженной неге ее нежности.