Однажды в Азкабане

От нервов полночи не могла уснуть, и даже тренировка не помогла. Хотя я честно отжималась и приседала, активно делая комплекс упражнений, в два раза дольше обычного. Лишь под утро забылась сном, так и не придумав, как выбираться из ямы, вырытой собственными руками. В результате я проспала завтрак, а когда открыла глаза, коридор был уже залит дневным светом. Миска с кашей отсутствовала. А чего я хотела? Благо оставалось вчерашнее мясо, про которое ночью совершенно забыла. И струйка воды довольно быстро наполнила кружку. Перекусив, я развела бурную деятельность, опустошая выемку «умывальника» от застоявшейся мыльной воды. От каждого звука в соседних камерах я вздрагивала, думая, что это цирюльник идёт по мою душу. Хоть бы он заболел, в самом деле! Но вот послышался топот сразу нескольких грубых ботинок, что означало приход как минимум двух гоблинов, и я быстро села на матрас, так сильно сжав кулаки, что ногти впились в ладони. Появился Бран, вслед за которым шёл очкастый человечек, таща в руках табуретку и сумку с позвякивающим инструментом. Окинув меня презрительным взглядом, гоблин холодно осведомился: — Не передумала? И нет, чтобы воспользоваться предоставленной возможностью, я, как последняя идиотка, зло поглядела на Браншретера: — Нет! Загремел замок, открылась камера, мужичок установил табуретку ровно посередине, а гоблин встал у выхода, расставив ноги и скрестив руки на груди. Каменное лицо, пронзительный взгляд, с каким, наверное, убивают. — Ну что ж вы, мисс, садитесь уже, — добродушно поторопил цирюльник. — Как будем стричься? — Ты что — будешь смотреть? — не двинулась я с места. — Да! — подтвердил Бран тоном, не терпящим возражений. — Советую поторопиться, мисс! — Если вам так некогда, то может, придёте позже? — ощетинилась я. С угрожающим видом Браншретер шагнул вперёд, и я в ужасе вскочила. Но вместо того, чтобы усесться на табурет, бросилась в дальний конец камеры и, повернувшись к ней спиной, вжалась в угол. Гоблин замер, прожигая меня взглядом, а мужичок растерянно улыбался, переводя взгляд с него на меня и, судя по всему, ничего не понимая. — Уйдите, — произнёс Бран сквозь зубы, не сводя с меня глаз. — Что? Испуганного цирюльника мне было жалко, но саму парализовал страх, так что ничем ему помочь я не могла. — Вон отсюда! — проревел гоблин, и бедного мужичка как ветром сдуло. Табуретка, сбитая ногой Брана валялась на боку, а вдали затихал топот цирюльника. Я зажмурилась. Может меня и не убьют, но точно поколотят. Поэтому угрожающе-ласковый голос Брана резанул по нервам, напугав ещё сильнее: — Пойди сюда, Эсми! Спустя двадцать ударов сердца, глаза пришлось открыть, а то молчание моего тюремщика было очень подозрительным. Оказывается, он уже поднял табурет, и успел вытащить из ножен длинный нож с широким лезвием, которым и указал на сиденье перед собой. — Садись! Я была уверена, что как только сяду, он просто перережет мне горло. Напрасно я его дразнила. Поэтому с отчаянием глядя на этого громилу, я усиленно замотала головой, не двигаясь с места. — Хорошо же! — он вогнал нож в табуретку примерно наполовину и медленно двинулся ко мне. Не надо быть гением, чтобы догадаться, что Бран в ярости, несмотря на то, что сейчас его лицо было абсолютно невозмутимым. Да он и без ножа легко свернёт мне шею! Я сгруппировалась, выбирая удачный момент. И он наступил, когда гоблин запнулся о край матраса. Быстрее молнии я рванула вперёд, ловко поднырнула под его руку, и бросилась во всё ещё открытую дверь камеры. Могла же его там запереть, но об этом я подумала уже у камеры Весты, слыша за собой топот тяжёлых ботинок. До последней добежать не успела, как меня обхватили поперёк туловища — только пятки в воздухе мелькнули. Я толком понять ещё не успела, что поймана, когда оказалась переброшенной через его плечо. Стражник, даже дышал легко, словно совершенно не запыхался, направляясь со мной обратно в камеру. Мне предлагалось разглядывать его спину и то, что ниже. Воздух вырывался из груди с хрипом, давно я так не бегала. Что со мной будет, стало вдруг совершенно безразлично. Даже облегчение какое-то наступило. Только я не ожидала, что меня небрежно швырнут на мою же лежанку, а Бран нависнет сверху, опершись коленом о матрас, втиснув его между моих ног. Руками он упирался с обеих сторон от головы. — Набегалась? — поинтересовался он, и пальцем провёл по моей щеке, убирая прядку волос и заправляя её за ухо. Я дёрнулась. Он хмыкнул. — Не трогай меня! — я всё ещё тяжело дышала. И упёрлась ладонями в его грудь, пытаясь отпихнуть. Но это было всё равно, что толкать скалу. — А то что? — лениво спросил Бран, и его пальцы сжали моё ухо. — Мне назло отрежешь волосы вместе с головой? — Я тебя не боюсь! — выдохнула сердито, чувствуя подступающие слёзы. — Правда? — он нехорошо улыбнулся, взял мои руки за запястья, и вытянул их над головой, а потом просто лёг сверху, придавив всем своим весом. Перехватив мои руки одной своей лапищей, другой обхватил подбородок, заставляя смотреть на него. Я всхлипнула, пришло понимание, что сейчас со мной будут делать что-то совсем ужасное, и моё сопротивление уже ничего не даст, такой беспомощности в жизни не ощущала. — И теперь не боишься? — поинтересовался тихо, и вдруг лизнул мою щеку, медленно проведя языком от края рта, до глаза. Кажется, он слизнул слезинки, предательски выступившие из-под зажмуренных век. Его шёпот вызвал дрожь во всем теле: — Какая сладкая… Подбородок он отпустил, и широкая ладонь внезапно легла на мою грудь, легонько сдавив её через ткань рубашки. Ошалев от страха и ненавидя себя за трусость, я быстро запричитала, давясь слезами: — Прости, прости, пожалуйста! Я больше не буду! Прости! До меня даже не сразу дошло, что он отпустил мои руки и уже встал с лежанки. Просто дышать стало легче, и я открыла глаза. Бран стоял у лежанки и смотрел, не мигая. Грудь его тяжело вздымалась, а руки он сжал в кулаки. — Успокоилась? — как-то очень низко, но в то же время буднично спросил он. — Позвать цирюльника, или передумала стричь волосы? — Н-не н-надо! — я судорожно вздохнула, чтобы больше не заикаться и ответила более внятно, чтобы его не злить: — Не надо никого звать. Я не хочу больше стричься. — Хорошо, — пожал он плечом и выдернул свой нож из сиденья. Сунув его в ножны, он подхватил табуретку и направился к двери. Я проводила её тоскливым взглядом. Мне бы она пригодилась, надоело есть, удерживая миску на коленях. И сама испугалась, когда попросила вслух: — Может, оставишь табуретку? Бран удивлённо обернулся, посмотрел на меня задумчиво и осторожно поставил табурет на пол. Вышел, запер дверь на замок, и собрался уже идти. Но обернулся и произнёс, как мне показалось — издевательски: — До свидания, Эсми. И не дождавшись ответа, потопал прочь, причём походка его была такой же, как когда он был сильно не в духе, а ведь по виду и не скажешь, вроде уже и не злился, вон, даже табуретку оставил. А я так и лежала на матрасе, только повернулась к стене и свернулась в клубочек, даже плакать не получалось. Сил натянуть на себя одеяло просто не было. Так и забылась беспокойным сном, где тоже приходилось от кого-то бежать. И я бежала, падала, снова бежала и понимала, что это никогда не закончится, и было очень страшно. Проснулась от красивого пения. Это Веста. В конце коридора послышались шаги. Его шаги. Я спустила ноги с матраса, чувствуя странную апатию и ноющую боль во всём теле. Встала, немножко подвигала руками, пару раз присела. Вроде бы стало легче. Табуретку поставила под краник, а на неё уже кружку. Вода тонкой струйкой полилась в белую ёмкость, иногда прерываясь и просто капая. А умывальник мой пуст, и набирать его придётся завтра. К приходу Брана я уже стояла у решётки, впервые не решаясь смотреть ему в глаза. А что он смотрит, даже не сомневалась. Взяла миску и кивнула, отходя к лежанке. Он ещё постоял, но я так и не подняла взгляд, потому не могу сказать, что ему было нужно. Вздохнув, ушёл, как вчера, тяжело ступая. Злится? Слабая надежда, что не на меня, заставила тоже вздохнуть. И кого я обманываю? Подошла к туалету и перевернула над ним миску. Не возвращать же полную, а есть мне опять не хотелось. И прятать еду тоже. Не умру. Завтра поем. *** Я упорно молчала и в следующие дни. Забирала у Брана полные миски и возвращала пустые, не поднимая глаз. Еду больше не выбрасывала, копила силы — для чего, пока не решила. Но на самом деле, решила, просто не признавалась даже себе. Да, как самая последняя неудачница, я решила попробовать бежать из тюрьмы, из которой ещё никто не убегал. Вот вообще никто. Ни разу! Единственное, что сроков себе я не ставила, решив просто выжидать и накапливать силы. Теперь ночами я занималась физическими упражнениями не два, а три часа. Днём закрыв глаза, представляла, как веду урок чар — то у пятого курса, то у первого, а то и у седьмого. В своё время я много готовилась к этой должности, так что вспомнить всё было, хоть и трудно, но всё же возможно. Мысленно, я объясняла малышам движения палочкой и как правильно произносить заклинание «Вингардиум Левиоса», отвечала на их вопросы, подбадривала, даже придумала себе пару любимчиков и пару хулиганов. Хвалила одних, журила лодырей. Со старшими мы разбирали сложные чары, их сочетание, их возможное использование при трансфигурации и даже в сочетании с зельями. Я восхищалась знаниями выпускников, советовала им дополнительную литературу. После таких занятий, я чувствовала себя почти счастливой. А движения с палочкой у меня были отточены почти идеально — ложка, заменяющая её при тренировках, всё же была куда короче, весом побольше, и, разумеется, никакой балансировки. Единственно, что расстраивало, и сильно, полное отсутствие пера и пергамента, или хотя бы мела. Руки чесались заняться рунами, но в отличие от чар, мои знания по рунам и той же артефакторике были не такими глубокими, чтобы рисовать руны мысленно. На Браншретера я давно уже не злилась, признавая, что виновата была кругом именно я, но повторять печальный опыт не хотелось категорически. Так что кроме «доброго вечера», «доброго утра» и «спасибо» разговоров не заводила. Прятать глаза тоже надоело, и теперь я со злорадством замечала в темных глазах моего тюремщика какую-то тоску. А вот нечего было… Я каждый раз заканчивала эту фразу по-разному, перечисляя постепенно всё, что ему не следовало делать. В эту категорию даже подпадало: «А нечего молчать всю неделю». А потом пришли менять мой матрас. И ведь никто не предупредил. Я едва не лишилась своего почти целого ещё куска мыла и гребня. А ведь так привыкла уже по часу расчёсывать волосы утром и вечером. Даром, что полюбоваться делом своих рук не могла — зеркальца, даже крошечного, ужасно не хватало. Не рассматривать же себя в зрачках Браншретера до конца своих дней! Это случилось сразу после завтрака, и я поняла, что меняют матрасы лишь по громким ругательствам Джанин. У неё в матрасе было что-то ценное, что именно, я не поняла. Но это что-то отдавать ей явно не собирались. Я судорожно бросилась к своему тайнику, выхватила мыло и гребень и закружила по комнате, не зная, где же их спрятать. Абсолютно голые каменные стены и пол из равнодушных холодных плит сейчас доводили меня просто до отчаяния. Куда? Их шаги уже направлялись к моей камере. Скрипнув зубами, быстро заправила рубашку в штаны и сунула свои сокровища просто за пазуху. Вошли сразу четыре гоблина и уже с новым матрасом. Возглавлял операцию Гёрклун. Кариган и Храдлик исполняли роль носильщиков, а Браншретер так, наблюдал. — Бран, обыщи-ка эту девочку, — приказал Гёрклун, поглядывая на меня своими масляными глазками. Сказал-то он это на гоблинском, но я уже много слов выучила на этом языке, поэтому не уверена была только в слове «девочка». Возможно, эта сволочь сказала более гадкое слово, судя по досаде на лице моего тюремщика. Тем не менее, он двинулся ко мне с намерением выполнить приказ. Задним умом я пожалела, что не спрятала гребень и мыло в своих волосах. Они были достаточно пышными, что бы скрыть и не такое. Глаза Брана были холодными, когда он принялся беззастенчиво меня ощупывать. Кажется, я даже дышать перестала, когда его лапы дошли до моего живота. Загородив меня от Гёрклуна широкой спиной, Браншретер вдруг ловко извлёк мои несчастные сокровища и почти незаметным движением отправил их в собственный карман, продолжив обыск как ни в чём не бывало. Я, было, дёрнулась, но этот гад одними губами прошептал: «Потом!», опуская руки на мои бёдра. Начальник шагнул ближе, словно что-то заподозрил и с наслаждением наблюдал, как я краснею и бледнею. Матрас вынесли из камеры, и Гёрклун вдруг приказал закончившему обыск тюремщику: — Прогуляйся! Бран нахмурился и не сдвинулся с места. — Я сказал — выйди! Я тебя позову. Браншретер кивнул, словно до него дошло только сейчас, бросил на меня непонятный взгляд и ушёл. Я сразу же запаниковала, хоть и старалась не подавать виду. И на Брана обиделась, что оставил меня так спокойно на растерзание этому чудовищу. — Какие красивые волосы, — практически промурлыкал Гёрклун, подходя ближе и загребая своей ручищей мою растрёпанную с ночи косу. Дёрнул больно, разве что на кулак не намотал. — Ты уже тут давно, девочка, понимаешь, как многого лишена, не так ли? Из глаз у меня выступили слёзы, но не от страха. Скорее от ярости и от повторного рывка моей бедной косы. Но перечить ему нельзя. Это не Бран, церемониться не станет — на лбу написано. — Да, сэр, — ответила послушно. Они от меня сразу потребовали такого обращения, хотя тот же Кариган, да и Браншретер никогда на нём не настаивали. — Значит, ты понимаешь и то, что, если бы была посговорчивей, для тебя многое бы изменилось, — продолжал нашёптывать гоблин, оплевав мне уже всю щёку и даже ухо. Еле сдерживала желание вытереться рукавом. Притвориться, что не понимаю, к чему он клонит, не решилась, а то с него станется продемонстрировать свои намерения наглядно. — Меня всё устраивает, сэр! — как можно спокойней и вежливей произнесла я. — Ты не знаешь, что теряешь, сучка, — голос начальства тут же стал злым, а глазки обещали медленную и жестокую расправу. Косу он отпустил, но тут же схватив за талию, с силой прижал к себе. Да ещё руку за спину заломил, заставляя прижиматься сильнее. Я взвизгнула, и непроизвольно дёрнула ногой, заехав совершенно случайно по его ноге своим деревянным тапком. Гоблин взвыл и выпустил меня из рук. Звать Брана ему не пришлось. Мой тюремщик уже стоял на пороге, готовый то ли выполнить любой приказ Гёрклуна, то ли кого-то убить. И я сильно надеялась, что не меня. — Откуда здесь табуретка? — прорычал Гёрклун, пиная несчастную мебель, так что кружка со звоном упала на пол. — Не знаю, — пробормотал Браншретер. — Наверное, кто-то оставил. Вчера её не было. — Унести! — Не поленился же — наклонился, схватил табуретку и швырнул в сторону двери. Бран легко поймал её на лету. Гёрклун обвёл яростным взглядом камеру, выискивая, чего бы ещё меня лишить. Но понял, что больше нечего. Не глядя больше в мою сторону, потопал на выход. Бран посторонился, потом запер дверь в камеру. — До завтра не кормить! — рыкнул начальник, ринувшись по коридору на хорошей скорости. Когда я опустилась на матрас, меня так трясло, что даже зуб на зуб не попадал. Воды бы выпить, так этот гад разлил кружку, которая набиралась по каплям почти час. Я закрыла лицо руками, стараясь прийти в себя. А ведь надо признать, что легко отделалась. Ну поголодаю сегодня — не смертельно. Зато в карцер не отправили. Вот там даже спать негде. Забыли про него? Сомнительно. Скорее поверю, что Гёрклун что-то задумал, очень уж хитрый у него взгляд, и какой-то беспощадный. Просто не верится, что он так всё и оставит. Нож бы раздобыть где-нибудь! А ещё лучше — волшебную палочку. Магия тут может и блокируется, например, беспалочковая, и аппарация невозможна. А вот палочку тут никто не отменял. Да и незачем, их отбирают ещё при аресте. И у меня возникла идея-фикс. Любыми правдами и неправдами раздобыть волшебную палочку.