Пять кошмаров

Величие Одина Всеотца было подобно солнцу: прекрасно и болезненно. Прекрасно - потому что Локи не мог не восхищаться отцом, его силой и могуществом, болезненно - потому что царевич был уверен в своей неспособности даже приблизиться к подобной славе. Что тут говорить: даже в компании своих товарищей - нет, товарищей старшего брата - юный принц чувствовал себя ни на что не годным. О какой справедливости можно вести речь, когда её нет даже в сияющем Асгарде? Все, кого знал Локи, дали себе труд родиться - и уже за это были хороши и любимы, ибо с рождения были наделены силой и красотой. Хрупкому юноше с безумным сочетанием зелёных глаз и чёрных волос было попросту не на что рассчитывать. Что бы ни говорила мама. И ещё, о безумии. Локи иногда пугался самого себя. Если бы только странные фантазии, захватывающие его ум, были единственной бедой! Их принц ещё мог бы скрыть, притворяясь обычным. Примеров перед глазами много, и, слава Всеотцу, притворяться он умел. Это, пожалуй, единственный дар, думал ас с горечью, которому он был искренне рад - дар обманщика. И Локи старался изо всех сил не ненавидеть себя самого: и за этот дар, и за эту радость. Но нет, дело было не в фантазиях, а в вопросах, которые он не мог ни выгнать из головы, ни оставить без ответа, и хуже того - в идеях, которые обрушивались на него так же безжалостно, как молот его брата - на врагов Асгарда. Каждая мысль, что приходила в его голову, была отравлена этим ожиданием неодобрения. Локи всегда видел его, даже невысказанное, на лице Одина. И было там что-то ещё, чего царевич никак не мог разобрать. Никогда не мог. До самого того момента, как висел над бездной, от которой его отделяли только сжатые пальцы. Тогда он ясно прочитал это чувство, и ещё успел удивиться, как не понимал его раньше. Неверие. Это было неверие. Локи разжал пальцы. Что Тони усвоил чётко, ещё в детстве из прочитанных книг – так это то, что хороший конец бывает у историй, которые совершенно безысходно начинаются, а хорошее начало всегда предрекает плохой финал. Так что ему было не на что надеяться: такой гениальный ребёнок с таким блестящим будущим должен был безоговорочно закончить неординарно плохо. Но Тони не относился к этому никак. Это был просто факт. К фактам не надо относиться – над фактами надо думать. Он обнаружил у себя это качество давно, и оно вызывало у него одновременно гордость и ужас – он всегда различал субъективное и объективное. И по поводу объективного просто не мог ничего чувствовать. Как бы ни хотел. Происходило много такого, что он хотел бы вычеркнуть из чистовика реальности. Но ничего, что вызывало бы чувства. Ничего, что заставило бы его тратить силы на чувства, когда надо было думать. Тем более мелким и эгоистичным человеком он себя считал, потому что чувство, которое он неизменно мог испытывать, был сильный и неконтролируемый страх, что однажды он ошибётся – и ошибку не простят. После неё к нему никогда уже не станут относиться по-прежнему, никогда не будут любить по-прежнему. Его нельзя любить ни за внешность, ни за характер, он – только ум, и если его ум даст сбой, то он весь ничего не стоит. Не выкинут, конечно, но так он и останется на всю жизнь приживалкой при чужой доброте. И это было больше, чем он мог вынести. Из-за этого у него перед каждой лабораторной дрожали руки и заходилось сердце. Из-за этого после неудачи, оставаясь в лаборатории один, он хотел забиться в угол и умереть, чтобы только не видеть разочарования в глазах отца. Интерес к любой задаче горчил этим страхом. Слава богу, слава богу, что он умный, он достаточно умный и обязательно сможет её решить правильно. Вот только подумает сейчас – спокойно, внимательно, спокойно, чёрт побери – и решит, может быть, не слишком быстро – зато правильно, господи, пожалуйста, правильно.