Комнатный философ

      Читаю учебник по философии и решительно ничего не могу понять. По сути, всё описано просто и несложно, но шум в автобусе, постоянные остановки и голос, призывающий держаться за поручни, не дают мне сосредоточиться на тексте. Я бы мог отложить книгу и почитать её дома, но нет. Завтра мне придётся сдавать экзамен, а за весь триместр я всего-то пару раз появлялся на лекциях. И, конечно же, ни разу не открывал книгу.        И дело не в том, что я слишком беззаботный и даже не думаю об учёбе. Дело в том, что я не считаю нужным уделять внимание таким предметам, как философия. Как по мне, так это совершенно бессмысленно, просиживать штаны, слушая про то, что думал о жизни какой-то древнегреческий старик. Может, в его время сверхмудрые утверждения, которые он извергал, как вулкан лаву, и имели какой-то вес, но к современному обществу их отнести нельзя. Ничто не вечно. То, что кажется гениальным сейчас, в будущем будут считать бредом. Когда-то все верили, что земля стоит на черепахе и трёх слонах. Сейчас над этой глупостью можно только от души посмеяться. И вот если законы физики верные, может, не навсегда, но уж точно на достаточно долгий срок, то всякие там мысли о смысле жизни и прочие мудрости точно не продержатся так долго.        Вот только физику со всеми её точными и непоколебимыми фактами и законами я тоже не признаю. Может, физикам и нравится рассчитывать скорость частиц и создавать новые формулы, но я считаю это не разумней, чем думать, что земля стоит на слонах. Философия хотя бы думает о счастье человека, о том, что способно создать это счастье и о том, как обрести в жизни смысл. Философия стремится воздействовать на сознание людей, когда физике интереснее скорость планет и прочие глупости, которые совершенно не волнуют рядовых людей. Вот я, мне счастье подавай, а не теорию струн.        А в сущности-то всё к чему сводится? Всё сводится к тому, что я все науки презираю и считаю ненужными. Учёные постоянно чем-то заняты, всё упорно изучают что-то: а смысл? Люди как голодали, так и голодают, войны как были, так и есть. Все эти ваши серьёзные и важные дисциплины, начиная от физики и заканчивая философией, созданы просто для того, чтобы занять место между рождением и смертью. Всё, что создано человеком: книги, телевидение, различные состязания и заведения — всё это всего лишь способ развлечь себя, пока ты ещё жив.        Моя подготовка к экзамену, моя учёба, мои мнимые цели и призрачные мечты — просто обязательная часть небольшого пути длиною в жизнь. Всё, что случалось со мной и всё, что случится, — просто развлечения, чтобы не скучать, пока я жив. Детский сад, школа, университет, работа, семья — это всё нужно только для того, чтобы не скучать.       Но, как не странно, скучать мне это не мешает. Я кое-как учусь, подрабатываю, на выходных отдыхаю с друзьями и, парадокс, я скучаю. Конечно же, я, вероятно, путаю понятие скуки с грустью. Но разве это имеет значение? Как бы я это не называл: грустью или скукой, но суть в том, что я несчастен. Я даже и не уверен, что несчастен. Я не могу описать своё состояние.        Можно решить, что я загадочный и сложный, если я не могу описать происходящее в моей душе. Но дело не в том, что я чувствую, дело в том, что слов слишком мало. Не для любого понятия есть название. И эти понятия без названий, как люди без имён, остаются незамеченными и им не придают должного внимания. А они его заслуживают.       Хотелось бы мне знать, как называется то, что я чувствую. А чувствую я то, что ничего не имеет значения. Ты можешь быть успешным и счастливым, но разве это важно, если ты всё равно умрёшь? Поэтому ты можешь быть неудачником и серой посредственностью, ведь исход один. Только подумай, ты умрёшь! Все твои неудачи и успехи, все твои отношения и переживания канут в Лету! Поэтому так важно делать то, что хочешь, делать то, что тебе приятно. Поэтому нужно быть собой. Если уж в любом случае придётся умирать, то проживи так, как хочешь. Проживи так, как считаешь правильным. Разве ради чувства, что всё идёт по твоему плану, именно по твоему, а не по чьему-то ещё, не стоит жить и радоваться?       Но я этого не знаю. Мне не знакомо это чувство, мне знакомо другое. Постоянное ощущение, что я занят не тем, чем нужно. Постоянное ощущение, что я не там, где должен быть. Но хуже всего — это постоянное чувство того, что я не я на самом деле. Будто в моей коже всю жизнь ходит какой-то незнакомец, а я ещё, может, даже и не родился. Как называется чувство, будто твою жизнь проживает кто-то другой?       Я отложил книгу. Автобус слишком долго стоит на остановке, это странно. Я оглядываюсь, а он пуст. Только усатая кондукторша с упрёком смотрит на меня.  — Освободите автобус! Конечная остановка!       У меня такое чувство, будто есть специальная школа, где всех кондукторов учат подобным фразам.  — Я пропустил свою остановку, — растерянно произношу я и заглядываю в её водянисто-серые глаза.  — Автобус не возвращается! Прошу освободить автобус! — зло говорит она, а её верхняя губа начинает дрожать, подавая мне знак, что лучше мне с ней не шутить.       Проклиная кондукторшу в мыслях, злой на весь мир, я выхожу из автобуса. Двери, покрашенные тусклой оранжевой краской, с шумом закрылись, и автобус тронулся. И кто решил красить автобус в оранжевый?        Местность, в которой я оказался, совершенно мне не знакома. Дорога и лес по бокам. Я и не знал, что рядом с моим городом есть лес. Или, быть может, я не рядом с моим родным городом? Кто знает, сколько я ехал, думая о своём.       Достаю из кармана телефон. Нужно позвонить. Но батарейка на нуле.  — Отлично, — говорю я вслух, а потом тревожно оборачиваюсь.       Бывает, я начинаю не то что говорить, а даже размышлять вслух. И удивительно, что я замечаю это не сразу. Но, поверьте, я эту свою черту просто ненавижу. Когда выбираешь в магазине молоко, а вслух говоришь сам с собой о том, что коровы, быть может, вовсе и не любят траву, но вынуждены её есть, и другие покупатели оглядываются на тебя, как на душевнобольного, становится немного не по себе.       Но я здесь абсолютно один.  — Ну и славно! Могу быть психом, никто ведь не видит! — И я со всей силы ударил по камешку, лежавшему передо мной на дороге.       Он отлетел в сторону леса, и я заметил тропинку.  — Тропинка, ведущая в лес. О нет, я туда не пойду. Лучше остановлю попутную машину.        Я вышел на середину дороги. Был полдень. Солнце стояло высоко и плавило асфальт. Машин не было. Походив с полчаса по дороге, я понял, что машины здесь, видимо, не так уж часто проезжают. И тогда я начал действовать совершенно нелогично.       Сворачиваю на тропинку, уводящую вглубь леса. Зачем? Сам не знаю. Но если есть тропинка, значит, кто-то её протоптал, значит, она приведёт меня куда-то. Иду и насвистываю весёлую песенку, которая играла сегодня утром по радио. Такая глупая песенка, совершенно бессмысленная, но ужасно навязчивая. И я люблю такие песни. Конечно, я и глубокие песни люблю, но это всё не то. Песни, которые невольно запоминаешь, а потом напеваешь целый день, самые лучшие.        Лес, по которому я шёл, был, наверное, древним. Деревья просто огромные, едва не закрывают небо своими ветками с недавно появившимися молодыми листьями. Но даже в их тени мне душно. Но дышать, ясное дело, легче, чем в городе. Пахнет смолой и какими-то травами и мне совершенно спокойно. Я будто забыл, что мне нужно возвращаться домой, что завтра мне сдавать экзамен, а я не готов. Я будто не волнуюсь о том, что не знаю дороги домой. Но мне, и правда, всё это не интересно. Мне слишком хорошо, чтобы думать.       Но чем глубже я уходил в лес, тем тише насвистывал и тем больше думал. Нельзя жить настоящим моментом, нужно постоянно думать о следующем. Даже если тебе хорошо, то задумайся о том, будет ли тебе хорошо завтра. Хочешь что-то делать? Сначала подумай о том, как это отразится на твоём будущем. Этот принцип убивает жизнь. Но жизнь без него, наверное, немыслима. Лично я не видел ни одного человека, который бы совершенно не заботился о своём будущем. Выходит, люди не живут полноценно, даже не замечая этого. Но пора бы уже заметить. Нельзя жить в полном смысле этого слова, если постоянно думаешь о том, что будет дальше.        Но все думают. И я думаю. А чем нам ещё заниматься? Если будешь делать, что хочешь, не задумываясь о последствиях, то ты просто-напросто не выживешь. У мира есть правила, которым нужно строго следовать. И мы следуем. И что меня всегда удивляло: это ведь не закон тяготения, это мы можем нарушить, если по-настоящему захотим, но никто ничего не делает. Никто не хочет. Но я ведь, вроде как, хочу. Но тоже продолжаю следовать этому закону. А существует ли он? Может, я его просто выдумал.        Конечно, существует. Если бы его не было, то у меня не появились бы мысли, что он есть. Всему нужна основа. Всё стоит на определённой базе. И если мне кажется, что есть какой-то таинственный закон завтрашнего дня, который убивает сегодняшний, то он есть. Не мог ведь я его из пустоты выдумать.        От мыслей меня отвлёк заяц. Из кустов выскочил большой серый заяц и с огромной скоростью поскакал от меня по тропинке. Впереди замелькало пушистое серое пятнышко. И я вдруг побежал. Мне словно снова было пять лет. И мне захотелось догнать зайца. Но куда там!       От бега мне стало жарче, я остановился у папоротника, полюбовался немного красивыми, красными, сияющими, как огонь, цветами и, оторвав лист, стал обмахивать им лицо. Что за жаркий день! И зачем я только рванул за этим зверьком?       Видно, снова очередной закон мира. Но какой? Я попробовал найти причину и мотив своего поступка, но их просто-напросто нет. Я сделал это, считай, рефлекторно. Но что если рефлексы — это снова же соблюдение правил. Мы так часто их соблюдали, что они вошли в привычку. Вполне возможно. Наверное, так оно и есть. Во вселенной есть определённые законы. Но человек уже многие забыл, пусть и всё ещё следует им. Но он следует из привычки. Суть-то потеряна.        Но я не могу больше думать. Мне нужно выбираться. Мне нужно найти дорогу домой. К счастью, когда я прошёл ещё немного, тропинка, наконец, привела меня хоть к чему-то. Она привела меня к большому, старому дому.  — Дом посреди леса, блондинка в среднем фильме ужасов попросила бы там позвонить, — сказал я, шагая к двери.        Звонка не оказалось, и я постучал по дубовой двери. Раздался глухой стук. Один он нарушал тишину вокруг.       Никто не открыл.  — Ну уж нет, назад я уже не пойду.       Дверь оказалась не заперта, и я осторожно вошёл.  — Есть кто-нибудь дома?        Тишина.  — Могу я от вас позвонить?       Снова нет ответа.  — Отлично, просто отлично.       Я немного постоял в прихожей, думая, что мне делать дальше.       Знаете, все прихожие, в каких я когда-либо бывал, похожи друг на друга. Странно, но почти все дома похожи своими прихожими. Это может быть обычная двушка или шикарный кондоминиум, но прихожие будут непременно чем-то схожи.  — Эй, не о прихожих думай, иди посмотри, может, дома есть кто-нибудь, — грубо сказал себе я и пошёл дальше.       Дом оказался, мягко говоря, странным. Я заглянул в каждую комнату. И не одна из них не была похожа на предыдущую. Одна слишком мещанская, другая чересчур вычурная, третья старинная, четвёртая современная, пятая в стиле минимализм. Здесь, наверняка, живёт кто-то больной на всю голову. И телефон, как на зло, я не могу найти.  — Может, у этого психа и нет телефона, — пожал я плечами, окончательно устав от всего.  — Есть!       Из шкафа напротив меня совершенно спокойно вышел лысый старик с телефоном в руке.  — Тебе нужен телефон, внучок?       У меня волосы встали дыбом от этого внезапного появления. Сердце всё ещё бешено колотилось, когда он повторил вопрос. Я ответил не сразу. Ещё какое-то время я просто молча стоял.  — Да, мне нужно позвонить. Я, кажется, потерялся.  — Ах, если всего лишь кажется, то тебе он не нужен, — старик перекинул телефон в другую руку.  — Нет, мне он нужен, — покачал головой я.       Я уже отошёл от шока и был спокоен и рассудителен, как всегда.  — Насколько он тебе нужен? — старик хитро улыбнулся беззубым ртом.  — Очень нужен, — мне снова стало не по себе.       От такой странной улыбки любому станет не по себе.  — Я дам тебе позвонить, но потом ты должен будешь выполнить мою просьбу.  — Какую ещё просьбу? — грубо спросил я, мне это всё начинало не нравиться.  — О, я скажу тебе это после.  — Лучше сейчас, я ведь могу отказаться.  — Поэтому я скажу после. Ты согласен с уговором?       Ни один мускул моего лица не дрогнул, но я был взбешён этим больным стариком. Но позвонить мне нужно, и выбора у меня нет. Да и договор наш всего лишь на словах. А слова — это ничто. Их ведь нельзя воспринимать серьёзно. Между словом и понятием огромная пропасть.  — Согласен я, согласен. Давай уже телефон, — угрюмо говорю я.       Старик весело улыбнулся и протянул мне телефон.       Только когда я взял его в руки, до меня дошло, что держу я пластмассовую игрушку. Заметив мой растерянный взгляд, старик пустился от радости в пляс по комнате, а потом остановился у окна.        Не поворачиваясь ко мне лицом он, хихикнув, сказал:  — Все на это ведутся! — а потом его голос стал хриплым и по-настоящему страшным, будто голос самой смерти. — Ты такой дурак. Ты дурак, и не надо списывать это на молодость. Зависишь от того, чего у тебя нет, но стоит тебе это заполучить, как становится ясно, что тебе, такому важному и умному, это на самом деле не нужно. А раньше ты чем думал?       И он обернулся. Его лицо больше не казалась мне безумным. Оно изменилось, в сущности, даже и не лицо, а один только взгляд. Он стал грустным и усталым. И от этого захотелось узнать, что же ещё думает этот лысый, беззубый старик.  — Я не дурак, — как-то глупо и неуместно ответил я.  — А я тогда не мудрец, — его глаза снова заблестели и тон снова стал тоном сумасшедшего.  — Конечно, не мудрец, — ухмыльнулся я.       Старик снова повернулся к давно не мытому окну.  — Ты такой же дурак, как я мудрец. Ты понятия не имеешь, кто ты такой и что за мир тебя окружает. А я это знаю. Я столько знаю, что удивлён, что не обезумел от всех этих мыслей, что вьются у меня в голове. А ты не знаешь ничего. Ты делаешь всё не так. Ты не понимаешь сути вещей. Нет среднего. Мне достались все знания, а тебе ничего.       Я не выдержал и прервал его рассуждение.  — Почему одним всё, а другим ничего?  — Твоё «ничего», может быть «всем» для кого-то другого.  — Это не меняет дела. Это всё равно ничего для меня.  — А тебе, значит, хочется всего?  — Было бы неплохо, — нагло улыбнулся я.  — Никто не даст тебе всего. «Всё» имеет значение только, когда ты сам его добудешь. А ты всего лишь глупый, наглый парнишка.  — А ты старый безумец, — огрызнулся я.  — Послушай меня и постарайся запомнить. Помести в свою пустую голову мои слова. Иногда ничего лучше, чем всё. Лучше быть глупцом, чем мудрецом.  — Тебе-то откуда знать? — всё ещё зло отозвался я.  — Потому что я знаю то, чего ты не знаешь. И тебе не нужно это знать.  — И что это?  — Тебе лучше не знать.  — Просто нечего сказать, вот ты и увиливаешь.        Он резко обернулся и опять как безумец быстро заговорил:  — Да? Мне нечего сказать? Ты правда так думаешь?       У меня волосы встали дыбом от его взгляда, но я упрямо кивнул и презрительно улыбнулся.  — Ты всего лишь больной старик.  — Гений часто путают с безумством. Я знаю чистую правду, а её считают выдумкой и чушью. Хочешь знать правду? Конечно, хочешь, тебе ведь всего мало. Это тебя погубит, мой мальчик! Нельзя заполучить всё, а если и заполучишь, то это уже будет тебе не нужно. Я открою один секрет: всё ложь. И то, что я говорю, кто знает, может быть, тоже! Ты думаешь, я псих? О, нет, всё совсем наоборот. Это ты больной. Я вижу мир таким, какой он есть, а ты так, как тебя научили. Оцениваешь поступки, да? Я о том, что ты думаешь, что есть плохое и хорошее. Конечно, думаешь! Они есть, да! Но только всё совсем иначе. Плохое — на самом деле хорошее. А хорошее — плохое. Конечно, звучит, как бред, но ты должен мне поверить, если хочешь знать всё. А ты хочешь, ведь тебе же вечно мало! Так запомни, если считать всё хорошее плохим, а всё плохое — хорошим, то это ещё не значит, что ты свихнулся. Смерть — это плохо? Что за глупость! Это освобождение! А убийство что же, тоже хорошо? Разумеется! Ты спасаешь очередную несчастную душу от страданий! Самоубийство — это потрясающе! Ты не заставляешь себя терпеть ненужную боль и бессмысленность! А ложь? Ложь — это замечательно. Я ведь уже отметил, что всё на самом деле наоборот. Ложь — это правда! А знаешь, что ещё весело? Весело, что я это на самом деле ты. О, почему ты так удивляешься? Когда-то я был тобой… или буду. И ты тоже был мной или когда-нибудь станешь! Ты — это каждый человек в мире. Ты переживаешь жизнь за жизнью снова и снова. Было бы слишком просто, если бы тебе давалась всего лишь одна жизнь. Сам подумай, мой мальчик. Жизнь слишком сложна и непонятна, чтобы прожить её правильно с первого раза. Это просто невозможно! Поэтому ты и проживёшь все возможные жизни, чтобы попробовать, наконец, сделать всё правильно. Только когда проживёшь так, как нужно, только когда поймёшь, что есть правда, а что есть ложь, только тогда ты сможешь вырваться из этого круга. Только тогда ты освободишься. Но ты не сможешь. Ты сейчас смотришь на меня так, словно я несу чушь, хотя я говорю кристальную правду. Но не смотря на то, что из круга боли и страдания не вырваться, ты можешь даже полюбить свою жизнь. Что переживать о забвении и пустоте, если ты — это каждый человек. Следовательно, ты не умираешь никогда. А ещё ты ведь часть вселенной, ты часть бесконечности. К любому событию и явлению в мире ты имеешь прямое отношение. Возможно, Первая мировая война началась именно из-за тебя, может быть, это ты убил Кеннеди, наверное, это ты развяжешь ядерную войну!       И пока старик всё это говорил, плюясь слюной, он приближался всё ближе и ближе, и выглядел всё более устрашающе.       Он спрятал руки в карманы своего длинного, черного пиджака и залился истерическим смехом. Иногда он останавливался и смотрел на меня умоляюще, будто извинялся за что-то. Но потом его будто обухом по голове ударяло, и он снова начинал хохотать.       Я отметил для себя, что он явно серьёзно болен, и мне лучше убраться отсюда, пока в его воспалённом мозгу не появилось ещё чего-нибудь нехорошего.  — Это всё бред. Не собираюсь его слушать, поэтому ухожу.  — Наивный! Бред слушать интереснее всего, ведь он ближе к истине, чем что-либо другое.  — Нет, — я вдруг взбесился.       Трачу своё время на развлечение какого-то психа, когда мне нужно возвращаться домой. Пора уже со всем покончить. Если я не могу позвонить, то пойду пешком, если придётся.  — Да, гений путают с безумством, — зло говорю я, ощущая, как кровь приливает к щекам. — Но безумство с гением не путают никогда. А ты просто псих. Старый, больной, никому ненужный старик — вот кто ты! Рассказывай эту чушь кому-нибудь другому. Будь ты таким мудрым, то не стал бы уверять меня, что знаешь, как всё устроено. Это просто невозможно знать, конечно, если ты не сам это создал. Ты что, Бог?  — Какой же я Бог? Из меня и человек-то так себе. А впрочем из тебя ещё хуже.       Я не хотел вступать с ним в дискуссию, но бровь сама вопросительно поднялась.  — Ещё спрашиваешь! Ты не способен думать о чём-то, что не касается тебя самого, — пояснил старик.        «Да что он может знать!» — мои брови сдвинулись и я насупился.  — Ты заботишься лишь о себе, — продолжал он. — А ведь создан ты не для этого. Я открою тебе ещё одну истину, парень. Какой же ты ещё желторотый птенец, как много мне тебе предстоит объяснить! Люди на самом деле не могут любить самих себя. Это невозможно. Себялюбие — это иллюзия. Любить себя невозможно. Человек стремится к совершенству, а несовершенство самого себя он замечает лучше всего. Поэтому люди не способны любить.  — Вот удивил, — закатил я глаза и стал коситься на дверь.        Хочу уйти. Скорее бы выйти на улицу.  — Ты ничего пока ещё не понимаешь, — закачал головой старик. — Человек создан, чтоб любить. Но не себя. Ни в коем случае не себя. Мы можем полюбить лишь других. Ведь сделать их идеальными с нашим воображением совсем не сложно. Да и мы просто знаем, что должны. Если человек не способен любить себя сам, значит, это должен делать кто-то другой. Человек не в состоянии любить себя, но в состоянии любить других, ведь те другие себя не любят. Понимаешь?  — Да ведь это чушь. И я не хочу, — я запнулся. — Не хочу я этого понимать.  — Глупец. Перед тобой открытая книга истин, а ты хочешь писать свою!  — Я ничего не хочу, — устало говорю я.  — Ничего? Ничего — это то, чего ты хочешь?  — Да-да-да, — пробормотал я, резко развернувшись.       Это было неожиданно. Я вовсе не планировал уходить, но и находиться здесь мне в тягость. Ах, это чувство, когда присутствовать не хочешь, но всё равно не уходишь. В такой ситуации нужно делать быстрее, чем думаешь. Так поступил и я.       Я пошёл к двери. Не хочу больше терять времени. Нужно добраться домой раньше, чем стемнеет. А слушать речи психопата, который живёт в уединении и думает, что знает всё, хотя все его знания, видимо, он выдумал сам себе от скуки, я не намерен.       И я, уже протянув руку к двери, услышал выстрел.       Мои ноги подкосились, я упал. Адская боль в боку. Во рту солёный, металлический вкус крови, а в глазах черные круги.       И перед моими глазами не промелькнули моменты из жизни, и я не думал о том, как мало успел. Я просто чувствовал, что мне нечем дышать, чувствовал адскую боль и то, как из глаз потекли слёзы. Не так-то легко быть мужественным, когда умираешь.        Только подумайте! Я умираю. Всем недовольный и всё презирающий, не во что не верующий, я умираю от выстрела такого же ничего не значащего и ненужного отброса.       Мне это, конечно, не важно. Я ведь всегда так отзывался о жизни, будто это что-то само собой разумеющееся и совсем мне не нужное. Да я ведь на самом деле не особо сейчас страдаю. Меня ведь не было миллиарды лет и не будет ещё больше: так что же мне переживать о паре десятилетий? Правда, это были мои десятилетия. Наверное, из-за этого мне так грустно.       Да, конечно из-за этого! Чёрт возьми, это ведь была моя жизнь, и только я вправе решать: жить мне или умирать. И я никогда не понимал того, почему я должен буду умереть из-за какой-нибудь старости. Ну и пусть моё тело состарится, но ведь душа-то будет ещё в состоянии жить. И ей придётся умирать из-за того, что моё старое сердце износилось и отказывается работать. Это ведь нечестно! Если я не могу жить столько, сколько мне хочется, то лучше бы я совсем не рождался.       Это ад, а не жизнь, когда ты знаешь, что придётся умирать. И ещё хуже, когда знаешь, что смерть твоя во вселенских масштабах пустяк. Ведь ты ничего не сделал. Ты потратил её впустую. Ты потратил её впустую, заранее зная, что придётся умирать. Ты это знаешь, а всё равно ничего не делаешь! Вот я подлец! Умираю молодым, так ничего за собой не оставив.        Но я, признаться, рад, что умираю так. Я уже давно заметил, что все славные ребята умирают молодыми и обычно не своей смертью. А если ещё и при странных обстоятельствах, то ещё лучше! Вы замечали, как это бывает в книгах? Но только в хороших книгах, которые являются шедеврами слова и мысли. Во всех хороших книгах всегда умирают лучшие персонажи. Умирают всегда те, кому, казалось бы, сама судьба велит остаться и жить. А дело здесь в том, что хорошие книги всегда чертовски похожи на настоящую, реальную жизнь.       Умирать, так умирать молодым! Но мне, черт возьми, плевать на всё это. Да, мне это всё совершенно не важно. Хватит уже думать. Истекаешь кровью и корчишься от боли, а сам думаешь, что всё это не существенно, ведь, в сущности, никем не доказано, что ты вообще существуешь. Я бы мог продолжать рассуждать и дальше, вот только, кто бы мог подумать, что умирать так больно.       Где-то вдалеке раздавался нервный хохот, переходящий в хлипающий плач. Он долетал до меня, как будто через бетонную стену. Я ограждался от мира.       «Только не смей закрывать глаза, только не закрывай глаза», — твержу я себе, а веки предательски опускаются.       Пока я ещё вижу эту старую дверь, покрытую потрескавшейся краской, я часть этого мира. Если я его вижу, то я его часть, и я не дам ему так просто меня выплюнуть. Нет, не дам. Я не закрою глаза, я не хочу утонуть во мраке. В нём я исчезну. А это мой главный страх. Но, какая ирония, мне от него никогда не уйти.       У меня больше нет сил бороться. Я опускаю веки.       Я во тьме, тьма во мне.