Морские узлы

      Они сидят в комнате на втором этаже таверны, в комнате тепло, даже умиротворённо как-то. За окном шумит никогда не засыпающий до конца портовый город.       Капитан не закрывает дверь, и от этого у Юнги слегка кружится голова, будто бы он пьян. По правде сказать, много чего сейчас свидетельствует о том, что он выпил слишком много. Вот только одна загвоздка: не пил он сегодня ещё ни капли. Хотя на столе стоит бутылка — Юнга не помнит, чего, да и не важно.       Капитан сидит в кресле, вытянув ноги под столом и прикрыв глаза. Отсветы пламени в камине пляшут на металлическом крюке, и Юнга глаз от него отвести не может. Капитан проводит острым концом крюка по столу, без нажима, оставляя тонкую царапину, и у Юнги дыхание перехватывает на секунду, да только, почему-то, не от страха.       Когда же они придут?..       «Заметь, что я весь вечер молчу. Заметь, как бросаю, то и дело, взгляд на дверь. Заметь-заметь-заметь!»       Потому что сказать и предупредить — не поворачивается язык, отяжелевший, распухший, как если бы оставили в шлюпке посреди моря без капли пресной воды. И не хуже безжалостного южного солнца жгут чувства, внезапно решившие всей лихой братией рвануть на волю, так что в этой какофонии даже самому Юнге теперь не разобраться.       Когда он в первый раз предложил проверить, нет ли за ними хвоста, Капитан рассеянно кивнул, будто сам уже позаботился об этом и не нуждался в напоминаниях. Во второй раз он недоумённо поднял бровь. В третий раз хлопнул Юнгу по плечу. В четвёртый — рассмеялся. В пятый предложил Юнге выпить и прекратить панику. В шестой не сказал ничего, только поправил треуголку. И все эти воспоминания проходят теперь перед глазами Юнги с ужасающей чёткостью, как в кошмарном сне.       Капитан молчит, и тень от треуголки мешает разглядеть выражение лица.       «Я тебя ненавижу, — зло думает Юнга. — Ненавижу и никогда не прекращу ненавидеть. Саблей бы отрубил тебе вторую руку! — а на пальцах у Капитана сверкают золотые кольца… — Раскромсал бы на куски твой дурацкий камзол, и все твои кружевные рубашки, и тебя с ними вместе, саблю бы прижал к твоему горлу, чтоб у тебя все внутренности от страха сводило! — а у Капитана развязан ворот рубахи… — Обкорнал бы к Дьяволу твои чёртовы патлы, выколол бы глаза и отрезал бы голову под конец! — а Капитан бездумно улыбается, и свет камина молнией выхатывает блики в тёмных глазах… — Ненавижу! Только живи, слышишь?! Ты мне живым нужен, Дьявол тебя побери!»       Для Капитана непозволительная роскошь забывать, что он — пират, за чью голову назначена награда. Но он всё же каким-то образом умудряется это делать. Треклятая морская удача не простит такого пренебрежения. Когда они придут? Сколько их будет? Юнга барабанит пальцами по столешнице. Почему Капитан взял с собой его, а не того же Старпома? Пусть Старпом угрюм, пусть не любит людей — зато до гроба верен старому другу. Почему не аккуратного, точного, Дьявол Морской, штурмана?! Не Канонира, который по совместительству ещё и кок?!       «Тебе почти двадцать лет, пора бы научиться отвечать за свои решения», — шепчет настырный внутренний голос.       «Не хочу! — отчаянно думает Юнга. — Пускай за меня решит кто-нибудь другой, мне ещё нет и двадцати!..»       «Тогда какое ты имеешь право его ненавидеть? — голос, сродни пресловутому палящему солнцу, обжигает и сочится презрением. — Вот он, тот, кто решит всё за тебя, просто иди за ним!»       Юнга смотрит на Капитана почти с надеждой, с мольбой — сам не знает, о чём. Он чуть не до крови кусает губы и сжимает кулаки, только бы Капитан решил, что мальчишка ведёт себя подозрительно.       Они встают почти одновременно, и Юнга машинально делает пару шагов назад. Но тут же замирает — вот ещё, показывать страх! Капитан криво усмехается, и пламя камина вдруг превращает маленькую комнату в подобие ада.       Неужели он всё же заметил? Можно отскочить ещё назад, можно выбежать за дверь, но Юнга стоит, не шевелясь, и даже горло свело, и голос мгновенно сел. Капитан подходит ближе. Ну же, наглый мальчишка, где весь твой запал? И тот вскидывает голову, на секунду встречаясь взглядом с тем, чувства к кому уже давно не исчерпываются одной только ненавистью. Вот, получи, я больше не опущу глаза!       Пират улыбается странно нежно, а уже в следующую секунду Юнге приходится почти запрокинуть голову, потому что металлический крюк проскальзывает по горлу и застывает, прижавшись остриём к незащищённому подбородку. Гордый, вот как? И что же мы будем делать теперь? А Юнга забывает, как дышать, да ещё ноги отчего-то подкашиваются, и наверняка надо схватить Капитана за запястье и оттолкнуть, ведь именно этого от него и ждут, но проклятое упрямство — а, может, и не оно? — играет свою роль в затянувшемся фарсе, и он вместо этого подаётся навстречу, вдруг откуда-то зная, что острая сталь не прорвёт тонкую кожу. Ещё не сейчас. Крюк скользит выше, проходится по щеке, осторожно заправляет за ухо прядь волос, а потом опускается на плечо. Они всё ещё молчат и, кажется, вместе с ними затих даже вечный гул за окном. Юнге страшно признаться даже себе самому, что он больше всего боится услышать шаги за прикрытой дверью, потому что они прервут…       Он понятия не имеет, что видит сейчас Капитан на его лице, у него у самого-то перед глазами всё плывёт. Можно, оказывается, не брать ни капли в рот весь день, а потом опьянеть от одного прикосновения.       Стальной крюк соскальзывает с плеча на спину, заставляя содрогнуться. Капитан не может играть на музыкальных инструментах, да и вряд ли умеет, слуха он напрочь лишён, это Старпом бренчит иногда на гитаре в своей каюте, так что вся команда собирается у дверей. Зато Капитан умеет играть на людях и с людьми, и теперь Юнга готов благословлять этот дар, который раньше проклинал. Потому что впервые он чувствует себя налаженным инструментом, и впервые струны звучат в унисон.       Он кожей чувствует через одежду, как крюк поворачивается, чтобы не ранить его, и мягко подталкивает ближе. Он даже готов к этому, но всё равно теряет равновесие и почти падает вперёд, неуклюже цепляясь за ткань относительно чистой рубашки и за плечо. Утыкается лицом в длинные волосы, совсем, оказывается, не чёрные, пропахшие солью и водорослями. Юнге некстати — или?.. — вспоминается, как Капитан вытаскивал его, связанного, из воды. Всё это слишком непохоже на правду, потому что не может быть такой тишины, тепла и спокойного дыхания под рукой, потому что все чувства — на разрыв, до края, до сорванного от ругани голоса и звона стальных клинков. Юнга отчаянно жмурится.       А потом сонное марево рвёт первый пистолетный выстрел.       Вскрик. Кто-то падает. Глухой удар. Шаги.       Сколько их? Сколько у Капитана патронов? Сколько выстрелов уже было? Сколько раз он успеет убить первым? Юнга пытается считать, но за грохотом сердца не разобрал бы и удара пушечного ядра. Он дёргается, как рыба в сетях, чтобы обернуться и посмотреть, но мягкое объятие оборачивается стальной хваткой, и острие крюка прижимается к горлу с другой стороны.       Это всё за его спиной, не здесь, не с ним…       — Тебе не стоит поворачиваться, — говорит Капитан, голос у него хриплый и звучит ниже, чем обычно. Юнга чувствует, как два пистолета по очереди вытаскивают у него из-за пояса.       Последнего противника Капитан добивает палашом, вытирает лезвие о форменную одежду трупа и вкидывает клинок обратно в ножны. А потом он отпускает Юнгу, и мальчишка чуть не падает, лишившись опоры. Дыхание срывается на бешеный ритм, как после бега, а ноги подкашиваются, и крюк всё-таки рвёт хлипкую ткань рубашки, когда Капитан успевает подхватить его подмышки и подтаскивает к креслу.       — Сиди здесь, щенок, — коротко приказывает пират, и Юнге непривычно спокойнее от такой простой и понятной насмешки в чужом голосе.       Капитан уходит, долго говорит с хозяином, Юнга напрягает слух, ожидая снова услышать выстрелы. Потом приходят люди и уносят тела, Капитан идёт с ними, на Юнгу он даже не смотрит.       Юнге кажется, что он замерзает, превращаясь в ледяную статую, и весь жар камина больше этому не помеха. Всё возвращается разом, наваливается на него душной волной. Он задыхается, пот градом катится по спине, и приходится распустить шнуровку на вороте. Он не знает, сколько времени проходит до того, как возвращается Капитан. Перед глазами стоит мерзкий мутный туман, через который отчётливо-яркими кажутся только тёмные глаза, золотые кольца на левой руке, серьга да стальной крюк.       Капитан подходит, широко насмешливо улыбается, поддевает крюком бандану и рывком сдёргивает её с головы мальчишки. Садится на край стола и небрежно запускает пальцы в волосы, перебирая светлые спутавшиеся пряди. Юнге хочется укусить, как дрянному бешеному щенку, впиться зубами, порвать, почувствовать солоноватый привкус крови — и опять тут эта соль… Но он дёргается чуть навстречу и смирно сидит, получая совершенно ненужное прощение.       Усталость накатывает, и нет даже сил поменять позу, а как иначе объяснить, почему так и не выходит отодвинуться, вырваться, огрызнуться…       «Я всё ещё ненавижу тебя, — думает Юнга, но злость всё никак не приходит, и он чувствует себя потерянным глупым мальчишкой. Ещё не хватало добавить к этому списку «по уши влюблённым», нет уж, не дождётесь! — Не смей забывать, что я всё равно ненавижу тебя больше всех на свете! И когда-нибудь ты сдохнешь в муках на моих глазах!»       Только не сейчас. Пожалуйста, не сейчас, ещё рано!       Капитан медленно кивает, наверное, каким-то своим мыслям, но выглядит это не так, треплет его по волосам и убирает руку, будто говоря: «Конечно. Сдохну, если тебе это настолько покоя не даёт, приятель».       Хищные уличные коты не уживаются с бешеными собачонками. Не вытаскивают их из воды, не помогают зализывать раны и не согревают спокойным урчанием, когда вшивый рычащий щенок вертится под боком.       Нет. Конечно же нет.       Капитан не может сдержать злой усмешки, отражающейся в яростном взгляде карих глаз. Попробуем? Юнга смотрит недоверчиво, а потом щерится, и в зрачках снова вспыхивает ненависть. Капитан смеётся и треплет мальчишку по плечу.       Уличным котам, по сути, и дела нет до того, что им там не положено.       Море не плоская сухая земля, и пути морскими змеями сплетаются в самые невероятные узлы.       — Когда-нибудь они всё-таки поймают тебя и повесят! — выплёвывает Юнга и снова до боли закусывает губу.       — Я вышвырну тебя за борт, и ты будешь гнить на дне. Составишь неплохую компанию Морскому Дьяволу, если только раньше тебя не сожрёт акула, — невозмутимо, почти флегматично отвечает Капитан. Этакий ритуал.       — Ты будешь болтаться на рее, и чайки будут клевать твоё лицо! — распаляется Юнга. — И твоё место займёт кто-нибудь другой из команды, вряд ли найдётся капитан хуже тебя, скотина!       Глаза пирата разгораются азартом и весёлой яростью.       — Я проткну тебя, щенок, и ты захлебнёшься своей же кровью!       — Зарублю тебя твоим же палашом, но сначала ты будешь меня молить о скорой смерти! — пусть так, пусть снова ругань, зато Юнга оживает, и лицо больше не белое, как дорогой фарфор, который видел пару раз у купцов.       Голоса срываются на крик и разбивают хрупкую тишину не хуже пистолетных выстрелов.       — Я люблю тебя!       — И я тебя люблю!       Капитан хохочет, впиваясь взглядом в раскрасневшееся от гнева растерянное лицо Юнги. А через пару секунд мальчишка уже смеётся в голос вместе с ним. Будто бы оба знали, что до того дойдёт. Будто всё это — сценка, постановка в уличном театре, заученные оскорбления.       Любовь, как угроза, потому что лучше бы уж вражда и слепая злость.       Пират откидывает в сторону треуголку и бросает камзол на подлокотник кресла. Садится, распахивает ворот рубахи и пьёт прямо из горла бутылки. В комнате терпко пахнет ромом, и у Юнги окончательно сносит крышу. Он снова чувствует себя натянутой струной, сжатой пружиной, и всё тело содрогается от напряжения. Но он ждёт. Ждёт, пока глаза Капитана не закрываются, а дыхание не становится ровным. Он, конечно, и не думал уступать Юнге кровать, просто уснул прямо в кресле, ближе к горящему камину. То ли спит, то ли дремлет, то ли просто ждёт.       Вытащить из-за пояса нож — пара секунд. Вскочить из кресла, чуть не опрокинув стоящую на столе полупустую бутылку, — ещё несколько.       Юнга юрким хищным зверьком, практически тем извечным неотразимым орудием рока нависает над своим капитаном, крепче сжимая нож в руке. Капитан во сне запрокидывает голову, будто специально подставляя горло, и светло улыбается.       Сталь за сталь, остриём вдоль по коже у бьющейся жилки?       Рука у Юнги дрожит, и он отдёргивает её, боясь… О, Дьявол, какая же глупость, бред, несуразица! Боясь поранить неосторожным движением Капитана.       Нож с пронзительно громким стуком падает на пол. Юнга выдавливает ругательство сквозь сжатые зубы, хватает бутылку и выпивает залпом, тут же давясь кашлем, потому что крепкий ром жжёт горло не меньше соли. Юнге почти до боли хочется уткнуться носом в жёсткие волосы Капитана, потянуть, собрать пряди в горсть…       Он медленно оседает на пол и прижимается горячим лбом к высоким кожаным сапогам. И закрывает глаза.