Ne Me Quitte Pas

      — Приветствуем всех! С вами снова Тара Липински и я, Терри Гэннон! Сегодня у нас в студии великолепный Стефан Ламбьель и — неожиданно не рядом с нами, а напротив — Джонни Вейр! Здравствуй, Стеф, привет, Джонни! Первый вопрос, который требуют задать наши зрители, к тебе: как случилось, что ты теперь тренер? Мы знаем, что ты получил лицензию, и у тебя уже есть собственные ученики. Расскажи, мы хотим все-все подробности!       Таня смотрела прямой эфир NBC, валяясь на кровати в номере бостонского отеля. Чемпионат мира заканчивался. И с ним, очевидно, заканчивалась их спортивная карьера. Шестые… Они стали шестыми, их обошли и Федя с Ксюшей, и Женя с Вовой, не говоря уж о призёрах. Это был кошмар, от которого она сама еле дышала, а Максим просто рассыпался. Внезапный, ошеломительный провал…       А ведь как чудесно сезон начался! Правда, с Гран При получилось грустно, но зато она успела долечиться к чемпионату страны, который и был предсказуемо выигран. А потом в Братиславе они триумфально взяли Европу, привезя Алёне и Бруно больше двадцати баллов отрыва. И спокойные, уверенные в себе, поехали на Artistry On Ice в Швейцарию.       Там было просто чудесно! Старые друзья-приятели, весёлая тусовка, вечеринки, горы, сверкающий под альпийским солнцем пушистый снег… Прекрасная публика на шоу, как всегда великолепные костюмы и постановки… И Максим — оттаявший, искрящийся радостным азартом, такой родной и самый-самый красивый! Любимый… Она напросилась посмотреть школу в Шампери, потому что была там только раз и уже больше года назад. Стефан с Джо весело усадили их в машину, прокатили по красивейшим дорогам и показали все новшества: и гостевой комплекс, и роскошный каток, и продвинутые тренажёры, и стильные залы для хорео и ОФП, и даже позвали дать мастер-класс, чем вызвали бурю восторга у всех своих учеников. Раздав море автографов и сделав тучу селфи, они ужинали в маленьком ресторанчике с видом на уютный Шампери, смаковали три вида фондю и какое-то нежнейшее белое вино, и она радостно смотрела, как Максим спокоен, лёгок и свободен, а ведь она побаивалась этой поездки, если честно.       И она так расслабилась, так погрузилась в дружеское доверчивое тепло этого вечера, так искренне забыла на какой-то миг, что происходило в эти пять лет, что совершила ошибку. Задав невинный вроде бы вопрос, поняла, что натворила, только слово не воробей… «У вас иногда так рано с утра занятия, — сказала она. — Вы, наверное, в отеле Палладиума и живёте?» Стефан в этот момент отпивал из бокала и остановил движение, делая вид, что вдыхает винный букет, Джон небрежно бросил «Я квартирку снимаю, да и не так уж рано, дело привычное», а вот Макс закаменел улыбкой и принялся остервенело накручивать на хрустящий хлебец сырное фондю. Потом он этим всем обжёгся, чертыхнулся, опрокинул на себя стакан с водой, вскочил и умчался в уборную, а они втроём переглянулись. «Я дура, да?» — спросила она в пространство. Вейр с Ламбьелем тяжело вздохнули в унисон и невесело этому посмеялись…       — … но оказалось, что в меня поверили, у меня захотели учиться. Это было удивительно! Это и пугало, и очень вдохновляло. Вот так, случайно, в общем, я и начал этим заниматься.       — Да, удивительная история! Судьба находит нас самыми неожиданными путями, правда, Терри?       — Согласен с тобой, Тара, и кто мы такие, чтобы с ней спорить! Стефан, расскажи, как ты делишь с Джонни лёд? Вам комфортно? Как остальные тренеры приняли мистера Вейра? И на каком языке он ведёт занятия?       — Ой, Терри, какие тонкости вам подавай! Мистер Вейр прекрасно говорит по-французски, если ты забыл, а на льду мы с ним почти не пересекаемся. Расписание специально так составляем, чтобы…       Да, Таня помнила, что сначала они с Максимом принимали участие в Джонниной тренировке, и озорные дети удивили и покорили их своим энтузиазмом и уже очень неплохим уровнем катания. Особенно глянулась Татьяне одна девочка — невероятно пластичная и с восхитительной растяжкой. Потом Джон объявил перерыв и сказал, что скоро придёт группа Стефа, у которого ребята постарше, а он со своими уходит на тренажёры. Проводил их в кафетерий, угостил местным мороженым, довольно ухмыльнулся, когда они похвалили качество льда. Подошла поздороваться Софи, и Джо умчался, поручив их ей, чтобы не скучали. А потом они катались с ребятами Ламбьеля, и это было волшебно — видеть, как хорошо и спокойно на душе у Макса. Он прямо погрузился в процесс, и за работой Стефана следил с любопытством, и одному парню потихоньку прорекламировал парное как вид, намекнув, что у него есть все данные, а Стеф за это потом на него шутливо ворчал, мол, мало ему Вейра с его идеей тренировать пары. И всё было отлично — до её вопроса в ресторане. Потом, когда Джон, пивший за ужином воду и морс, сел за руль, чтобы двинуться в обратный путь, Максим попросился на переднее сиденье под предлогом оценить серпантин дороги. Но всем было ясно, что это просто чтобы не видеть их рядом — Стефана и Джо. Вейр включил музыку, к общему облегчению…       — …совершенно неопытный! Я каждый день для себя открываю что-то новое, учусь у коллег по нашей школе, у тренеров Стефана — месье Грюттер, поклон вам низкий! У самого Стефа учусь: он, во-первых, раньше начал, а во-вторых, он меня в это втянул! Так что мучаю его вопросами «двадцать четыре на семь», так сказать. Он молодец, всегда помогает и даже не ругается.       — Будет честно сказать, что и я у него учусь! Это правда! Я подсматриваю и потом пользуюсь, Джо, ты же знаешь!       — А я не подсматриваю! Я просто смотрю! И спрашиваю, спрашиваю, спрашиваю… Потому что у тренера Ламбьеля уже есть результаты, и у хореографа Ламбьеля есть, а у тренера Вейра пока только надежды и огромное желание. Но тренер Вейр очень старается!       — И хореограф Вейр тоже! О, вы ещё оцените его почерк! И как он видит музыку!       — Стефан, ты так рассказываешь, что нам уже не терпится! Есть ли у нас шансы, что мы увидим твоих воспитанников в следующем сезоне, Джонни?       — Если всё будет хорошо, Тара, то в юниорских соревнованиях будет мой ученик, он как раз за этот сезон набрал рейтинг в своей федерации. Он из Италии.       — Как замечательно! Ты всё такой же космополит, Джо! А сюда вы приехали за кого-то болеть, Стеф?       — Да, юный фигурист из Латвии! Он тренируется у олимпийского чемпиона Урманова в России, а я ставил ему программу прошлым летом. У него прекрасный дебют! Шестнадцатый результат среди лучших спортсменов планеты! Что, Терри, вы ждали другой ответ? Конечно, мы болели за наших друзей, за Тати и Максима. Мы ужасно расстроились, и сейчас я хочу сказать им — не огорчайтесь! Спорт есть спорт, а вы настоящие мастера, и всё у вас обязательно получится!       — Ты опять нас раскусил, Стефан! Мы настолько предсказуемые?       — Вы же журналисты, что тут удивительного…       Таня закрыла глаза, чтобы не видеть крупного плана лица Ламбьеля, его искренних глаз, доброй улыбки. Да, они с Джонни примчались к ним в микст-зону одни из первых, Вейр тряс за плечи полумёртвого от шока Макса, Стеф прижимал к себе её саму — безвольно сидевшую на банкетке, даже не сняв коньки. Кстати, что Джо сказал тогда Транькову, она так и не знает, но Максим на некоторое время взял себя в руки. Собрался из осколков… Они убежали до журналистов, потому что, конечно, от них тоже стали бы требовать комментариев и впечатлений. Но Таня была им безумно благодарна. Хотя была почти уверена, что они и стали причиной… Невольной, конечно, но Максу хватило. Сама она была гораздо больше потрясена и расстроена именно его реакцией. Обидное и нежданное падение с трона фаворитов беспокоило как-то отстранённо, в основном из-за болельщиков, тренеров, чиновников, всей околоспортивной братии. А вот родной человек, и без того переживающий непростые времена… Ах, если б она могла хоть чем-нибудь помочь!..       — …о хореографии! Счастливцы, которые присутствовали на заключительном шоу Artistry On Ice, поделились отрывками записей вашего — та-дам! — парного номера. Существует ли полная версия? Можно ли увидеть? И кто автор этого удивительного и долгожданного для всех любителей фигурного катания танца?       — Мы придумали его с Джоном вместе. В какой-то момент стало даже невозможно вспомнить, где чья идея. Полная версия есть, но она недоступна для широкого показа, это коммерческое условие спонсоров нашего шоу.       — А кто выбрал музыку?       — Музыку выбрал Стефан. И возможно, мы ещё скатаем его на Ice Legends в конце месяца…       О да, конечно, музыку выбрал Стефан… Таня закрыла руками лицо, вспомнив, как смотрел заключительный прокат шоу Максим. Они все уже готовы были выйти на общий финал, когда вдруг почти полностью погас свет и мимо них на площадку выехал Вейр, встал в стартовую точку. Ребята недоумённо зашептались, и тут вспыхнули софиты, птицей взлетел голос Меркьюри, и солнечным бликом выскользнул на лёд Ламбьель. И рука мужа окаменела в её ладони… Она схватилась обеими руками, вцепилась, сжимала всё крепче, пока не дождалась ответного движения пальцев, и он притянул её к себе, мол, всё в порядке… Только ни он, ни она не могли глаз оторвать от пары на льду. Таня помнила, как покрылась мурашками — захватило невероятно сильно, пробрало до слёз. Зал стонал, визжал и топал, грохоча овацией. Макс прижал её к себе спиной, и она хлопала в ладоши за них обоих, потому что он буквально держался за неё. Чтобы не упасть, не утонуть. Что ж, она — его спас-жилет, она знала и была согласна. Еще года два-три, да, Джонни? Она подождёт, ничего…       — … костюмы такие простые, а мы привыкли видеть вас обоих в достаточно эпатажных образах.       — Костюмы предложил Джо, и я понял, что он совершенно прав. Мы не хотели отвлекать зрителей от идеи. Богатая музыка, сложный рисунок номера, зачем излишества?       — Джонни, кстати, наши зрители заметили, да и нам интересно: ты выкладываешь в инстаграм очень яркие фото в разных потрясающих образах! Что называется, total look! Раньше ты и вживую иногда такое носил, а теперь — вот! Нейтральный, хоть и очень стильный вид. Прокомментируй перемены для поклонников, пожалуйста!       — Тара, ну, это же очевидно! Смена деятельности диктует смену образа. Ты же знаешь, когда я с вами в студии или на комментаторской позиции, перед камерами, я всегда brilliant! Но жить каждый день в таком виде некомфортно! Знаешь, раньше я обижался, что мой отец называет то, что я ношу «униформой». Перья и блёстки? Униформа. Брэндовый плащ? Униформа. Смокинг? Униформа. А теперь я вижу, что он прав. Одежда — это просто одежда. В каждом случае нужно быть уместным. Я стараюсь.       — О, понятно. Только неужели мы не увидим больше твоих чудесных шляп и брошей? Я их обожаю! И даже иногда завидую!       — Тара, хочешь, я тебе половину подарю?       — Только половину?       — Вторую половину буду по-прежнему демонстрировать в Кентукки! Униформа!..       Они раскланивались под гром аплодисментов. В простых джинсах, в белых рубашке и майке. Они разомкнули финальную позу и больше даже за руки не взялись. Но вокруг них сияла Любовь. Предназначение. Предначертание. Судьба. Таня хлопала в такт с публикой, а за спиной у неё крупной дрожью колотило Макса. Потом дрожь прошла. И он даже проговорил это с ней, когда они вернулись в Москву, мрачно пошутив, что «великая сила искусства косит наши ряды». И она опять успокоилась. До того момента, пока в Бостоне не увидела, как им машут с гостевой трибуны. И не почувствовала, как снова леденеет рука в её руке…       — … этот скромный букет. Мы счастливы, что сегодня можем лично поздравить тебя с днём рождения, Стефан!       — Скромный? Ой, Тара, боюсь представить, что же тогда в вашем понимании «роскошный»! Спасибо! Огромное спасибо! Приятно очень!       — Желаем тебе здоровья, прежде всего, и, разумеется, успеха во всех твоих начинаниях и планах! Все зрители нашего канала сейчас сыплют в чат трансляции тысячи сообщений с пожеланиями счастья и вдохновения!       — Терри, я очень тронут! Каждому зрителю, каждому болельщику — моя огромная благодарность! Мы всегда ощущаем вашу поддержку и любовь! Мы сделаем всё, чтобы радовать вас ещё и ещё! Мы вас тоже очень любим!       — Стефан, а Джонни тебя уже поздравил?       — Конечно, Тара.       — И что подарил?       — Секрет-секрет. Не спрашивай…       Таня, разумеется, поздравила его с днём рождения. Сил на разговор не было, послала смешную картинку в вотс-ап. В ответ получила алое бьющееся сердечко и «большое спасибо, Тати». Поздравлял ли его Макс, в смысле, нормально, а не той истерикой в КиКе? Она не знала. Она даже не знала, где он. В показательных им не участвовать, и он, в общем… куда-то запропастился. Куда можно уйти одному в этом весеннем Бостоне? В этих Штатах? В этом разобранном состоянии? Господи… Может, позвонить всё-таки Ламбьелю, вдруг он знает? Вдруг позвал куда-то, типа днюху отметить… Сейчас вот они выйдут из студии, и она наберёт…       Передача заканчивалась, микрофоны уже отключили, бежали титры, и на общем плане Тара обнималась с Джо, Гэннон с Ламбьелем что-то обсуждали смеясь, помощники снимали с них гарнитуры, отцепляли передатчики, гасили софиты… На последних секундах было видно, как Стефан, чмокнув в щёчку Липински, поудобнее перехватил цветы и как-то привычно взял под руку Джона. Тот что-то весело сказал подруге, тоже чмокнул, и они неспешно вышли из кадра, даже спинами излучая облегчение. Таня представила, как в кармане у Стефа сигналит телефон, он достаёт, говорит «алло» — радостный, лёгкий, счастливый, влюблённый… И слышит её вопрос… Она так явственно увидела, как гаснет его улыбка, как меняется взгляд, как безразлично опускается бесподобный букет, и как растерянно замирает рядом Джонник…       Нет!       Она подальше отодвинула от себя смартфон, оттолкнула, почти спихнув с кровати. Нет. Она не будет валить это на друзей. Это её ноша, её выбор, её жизнь. Что бы ни происходило дальше у неё с Максимом, как бы ни было тяжело — она его жена, она его любит, и она никому его не отдаст! Даже прошлому.       Особенно прошлому! *****       — А давай-ка я тебе массаж сделаю.       — Простаты?       — Это потом, если хочешь, а пока шею и плечи. Ты весь как струна, я так не согласен.       Эван решительно заставил его сесть верхом на стул и сложить на спинку руки. Максим вздохнул и ткнулся в собственные предплечья лбом, пытаясь расслабиться. Даже через ти-шотку ладони Лайса казались очень горячими, и это было приятно, хотя он, вроде бы, не замёрз… Впрочем, уверенности не было. У него в последние пару дней вообще ни в чём уверенности не было. Странно было. Как во сне. Вот Эван — реальный. Хорошо… Руки сильные, спокойные. Очень даже хорошо.       Под умелыми пальцами загорелось, начала кружиться голова. Макс закрыл глаза. Какой соблазн! Позволить бы себе провалиться в это мгновение, погрузиться и остаться в нём насовсем! Чтобы несло тёплым потоком, нежило в безвременье и забытьи… Забыться… Забыть… Лейтмотив последнего месяца. Месяца, когда всё понеслось под откос, а он даже не сразу заметил. А когда заметил, было уже не остановить…       А ведь он надеялся, что проработал и оставил позади «казус Цюриха», когда чуть с ума не сошёл от их танца, такого откровенного, что вышибло дух. Он такой идиот, божечки! Впрочем, может, он справился бы, но какой нелёгкой принесло в Бостон этого латвийского пацана! Посидел бы в юниорах ещё хоть один сезон! Дал красиво уйти чемпионам всего на свете Волосожар-Транькову! Нет, не с его, Максовым, везеньем, нет… Конечно, когда ты поставил программу участнику чемпионата мира, ты придёшь за него болеть. Особенно ты, Стеф, особенно ты… И вот это всё, когда ждал увидеть на трибуне Лайса, а увидел тебя. И лавина сорвалась.       — Ой, Эв, полегче! — какая-то точка прострелила болью аж до копчика. — Ни разу не расслабляет!       — Неправда. — Но руки сразу стали нежней. — Я чувствую, отпустило зажим. Сейчас полегчает, потерпи.       Потерпи… Это слово преследовало его уже второй год. Он терпел, а куда денешься? Когда-то удавалось справиться хорошо, когда-то — так себе. Но никак не предполагал, что всё ещё не может видеть их вместе! Не рядом — рядом-то запросто! Но они, блядь, вместе! Даже когда между ними пара-тройка метров — между ними, чёрт побери, звенит! И это невыносимо!       — Что, опять больно? Чего стонешь?       О, оказывается, он стонет…       — Чуть-чуть… Но вообще уже почти хорошо, заканчивай, Лайс, а?       — О’кей, вроде, действительно, разогнал. Посиди пока так, не остывай, ладно? — Эван накрыл ему плечи своим джемпером. Прохладный тонкий аромат парфюма внезапно возбудил, сидеть верхом на стуле стало неудобно, и Максим перебрался на диван, сразу утонув в толстых подушках.       — Иди ко мне, — позвал он, придерживая на себе мягкий кашемир. — Потому что массаж простаты я тоже уже хочу.       — Ну, какой тиран, вы только посмотрите, — тепло прищурился Эван, задвинул стул обратно к столу и устроился на диване рядом. — Вообще-то я с наслаждением, но можно сперва интимный вопрос?       — Насколько интимный?       — Очень глубоко. Ты снизу давно был, мачо?       — Ууууу… — закатил глаза Траньков. — Как будто ты не помнишь… А что?       — А то, что я не вытерплю, чтобы тебя довести до кондиции, — рука Лайса плотно легла Максу на промежность. Там стояло, что скрывать. — И ты не вытерпишь.       — Что предлагаешь? — Кровь сильней устремилась под настойчивую ладонь и губы вдруг загорелись и вспухли. Господи, как же он, оказывается, истомился…       — Когда ты подтвердил встречу, я поставил пробку. Хочешь вытащить, или я сам?       Совершенно невинный тон, совершенно! Максим понял, что или он сейчас сдерёт с Эвана джинсы и трахнет, или взорвётся от вожделения.       — Я вытащу, — внезапно осипнув, ответил он, — но предупреждаю сразу, что буду очень груб…       — Обещаешь? — шёпотом выдохнул Лайс, и Макс действительно грубо завалил его на диван вниз лицом. Эван наощупь достал из кармана штанов горсть шуршащих квадратиков и оттопырил задницу, чтобы не мешать себя раздевать.       Пробка оказалась перламутровой и невозможно скользкой. Пальцы нетерпеливо дрожали, и никак не удавалось надёжно ухватить. Стоппер увёртывался, срывался, пробка снова ныряла в расщелину крепкого зада, Эван ахал, подставлялся и раздражённо шипел от возбуждения. От всего этого руки плясали ещё отчаянней, и пришлось судорожно расстёгивать уже собственные штаны, которые безбожно давили и доводили до остервенения. Когда он, наконец, изловчился подцепить и потянул бесстыжий девайс, Эван вильнул бёдрами, пробка развратно чмокнула и ускакала куда-то под диван. Макс сразу же про неё забыл, лихорадочно оглаживая одной рукой откровенно раскрытое, а другой неловко раскатывая на себе презик, какой-то особо влажный и пахнущий явным феромоном. Где Лайс их берёт, блин… Эван, видно, тоже не в силах терпеть, грязно выругался, своими руками ещё раздвинул ягодицы, выгибая спину, и Траньков с рычанием навалился всем весом, вонзившись сразу до упора и обмирая от острого, обжигающего удовольствия, оттенённого лёгкой болью, стыдом, обидой, благодарностью, отчаяньем, восторгом и ещё тысячей неуловимых вещей. А потом он начал двигаться, продолжая вжимать Лайса в подушки, не давая ни сантиметра, ни секунды свободы, впечатываясь телом в тело, неудержимо, властно и яростно.       Почему-то с Эваном ему всегда хотелось так: агрессивно, размашисто, дико. С ним вообще всё было иначе — горячее, резче, азартнее. Лайсачек предлагал — он с готовностью пробовал. Секс-игрушки, афродизиаки, игры и роли — с Эваном всё было легко и ярко. Они встречались редко, молчаливо соглашались брать от этих встреч максимум. Эван оказался гуру широчайшего спектра — от тонкого эротизма до жёсткого порно. От каждого свидания можно было ожидать чего угодно, и это заводило неимоверно. Любимым воспоминанием Максима было, как Лайс предложил поиграть с анальными шариками и так откровенно наслаждался не очень умелым в исполнении Макса процессом, что потом самого Транькова совершенно не пришлось уговаривать, и это было, блин, охуенно!       Иногда ему приходил в голову вопрос, почему с Ламбьелем они никогда не делали ничего подобного? Ну ладно, сам он тогда был в этом весьма наивен, но почему не предлагал Стеф? Неужели боялся обидеть, не хотел смущать? Или… действительно оставлял ему пути отступления? Ему, страйту, каким всё-таки всегда его считал? Впрочем, он был честен с собой: от одной мысли, как он трахает Стефана вибратором, или тот вкрадчиво погружает в его собственную дырку «ёлочку», он готов был сгореть со стыда до тонкого пепла. Выходит, Ламбьель был прав, как, собственно, и во всём остальном…       Тело под ним уже трясли непроизвольные спазмы, и Эван пытался тереться о диван, просунуть под себя руку, хрипло, со стонами дышал, иногда шептал «Макс, Макс…» Всего этого вдруг стало слишком много и совершенно недостаточно: Максим выпрямился, вздёрнул Лайса на колени и прижал спиной к себе, одновременно прямо через голову снимая с него рубашку и решительно-мягко обхватывая горячий сочащийся стояк. Тот снова ахнул, вцепился пальцами ему в бёдра, вжал в себя до предела, и через несколько ударов сердца в Максов кулак брызнуло горячо и бурно, а худое тело в руках так выломало наслаждением, что собственный оргазм стал не столько удовольствием, сколько облегчением. Хорошо, что у них ещё и на удовольствие есть время… В этот раз Эван привёз его не в мотель, а в частный дом на тихой респектабельной окраине Бостона. Сказал, что одной знакомой… Ну-ну…       Не выпуская из рук Лайса, Макс привалился боком к диванной спинке и перевёл дыхание.       — В душ? — немного помолчав, обернулся Эван. Чёлка прилипла ко лбу, голос ещё подрагивал, горели щёки — красивый, какой же красивый…       — Иди, если силы есть, — отозвался он, усмехнувшись. — У меня кончились.       — Э, как это кончились? — смешливо возмутился Лайсачек. — У нас планы!       — Иди-иди, планы по плану, — шлепком по горячей ягодице взбодрил его Максим. — Пробку подбери, не смущай знакомую…       Эван хохотнул, с мягким выдохом отодвинулся и, без малейшей неловкости сверкая растянутым тылом, полез искать. Максим снял резинку, кое-как натянул спущенные штаны и откинулся на диване, не отводя глаз.       Он не мог не смотреть. Худощавый, гибкий, золотистый от калифорнийского солнца, чуть угловатый в движениях Лайсачек всякий раз сносил ему крышу напрочь. Всё, всё с ним было неправильно, невозможно и недопустимо, и всё-таки необходимо, маняще и невыразимо прекрасно. Отказаться? Нет! При любой возможности, малейшей, призрачной — быть с ним, падать в этот сон, в это странное зазеркалье на двоих, ни о чём не жалеть, ничего не загадывать! Сколько отпустит жизнь, за то и спасибо… Судя по всему, Эван думал точно так же: не задавал вопросов, не строил планов, не говорил о чувствах. Просто отдавался и брал. Просто дарил себя, без условий и поводов. Возможно, тоже думал о ком-то другом… Даже хорошо, если так. Даже хорошо…       Лайс вернулся из ванной в полотенце, и Максим сразу вспомнил ту скандальную фотку с ажурной маской. И вспомнил, как хмыкнул тогда — ишь ты, Рррроксссэннннн! До Стефа тогда ещё было больше года, и он сочувственно относился к геям, отлично видя, что жизнь у них непростая. Как в воду глядел…       — Вставай, пойдём, — протянул Эван длиннопалую руку. — Хочу тебя уже раздеть, в спальне это приятнее.       — Я бы тоже в душ, — начал было Макс, но тот перебил:       — В спальне есть, пойдём!       Это было неожиданно мило: послушно идти за руку по незнакомому буржуазному дому, подниматься по лестнице из лакированного тёмного дерева на второй этаж, вдыхать уютный запах обжитого пространства, мимоходом отмечать симпатичные детали — резной подсвечник, картинку с сердитым енотом, стеклянные шарики на окнах, которые должны, наверное, красиво переливаться в солнечных лучах… Эван толкнул вторую в коридоре дверь, втянул его за собой и, не выпуская руки, створку прикрыл.       — Почему мне всегда мало тебя? — как-то удивлённо вырвалось вдруг у него. — Ведьмак…       Максим замер. Мистика! В его голове только что промелькнуло это же: всегда мало… Вздрогнувшими пальцами он крепче сжал руку Лайса и ничего не сказал. Силы небесные, зачем всё так?..       Эван поднял его руку и, не отводя глаз, прижался долгим поцелуем к пальцам, (Макс тихо порадовался, что кольцо на другой), а свободной рукой ловко снял с него всё ниже пояса.       — Иди, — с тяжёлым вздохом выпустил из рук, стащив напоследок футболку, подтолкнул к двери из матового стекла. — Я очень жду, не забудь…       Максим управился минут за десять, понимая, что совершенства всё равно не достичь, в унисон Эвану обернулся нежно-серым полотенцем и, оставляя на полу влажные босые отпечатки, вышел в спальню, внезапно взволнованный.       Лайсачек сидел на кровати и держал в руках его, Максову, флэшку.       — Из джинсов выпала, — протянул он на ладони серебристо-чёрную рыбку. — Там что-то особенное, что ты с собой носишь везде?       — Да нет, в общем, — Макс с удовольствием упал спиной на упругую широченную кровать. — Ты же хотел посмотреть парный номер Стефа и Джо? Я помню. Это вот, собственно, он.       — Ооо! — Эван немедленно вскочил и направился к здоровенному телевизору, висящему на стене. — Извини, я не утерплю! Давай посмотрим, пожалуйста!       Возражать смысла не было, даже если сам он уже знал наизусть, до секунды и такта, эту — уже легендарную, блин! — и довольно короткую постановку. Ибо смотрел, да. Раз «стопицот»… мазохист.       Лайс куда-то сбоку внедрил в плазму флэшку и вернулся на кровать с пультом в руке. Повыше взбил подушки, устроился, позвал:       — Иди поближе, что ты там…       Максим лениво переместился к изголовью, подложил под затылок небольшую «думку», вытянул ноги. Экран засветился плашками меню. Впрочем, на флэшке был только один файл, не ошибёшься. Чуть повернув голову, чтобы следить за лицом Эвана, он приготовился вновь пережить эту странную смесь восторга, горечи, облегчения и тоски.       Он знал, что после фирменной заставки Artistry On Ice на экране в свободной позе стоит Вейр, залитый красивым зеленовато-золотым, словно весенним светом. На нём простые потёртые джинсы и белая рубашка. Один край заправлен под ремень, рукава до локтей подвёрнуты. Он чуть растрёпан, камера крупно берёт лицо — глаза в сумасшедших ресницах и ни подводки, ни теней.       «I was born to love you» — вспыхивает волшебный голос Фредди и восторженно взрывается зал: это Ламбьель, тоже в джинсах, в белой майке без рукавов, такой восхитительно простой и невероятный одновременно.       «With every single beat of my heart» — он уникально быстро набирает скорость, вкладывается в дугу под углом, отрицающим тяготение, его глаза сосредоточены на Джо, и — Макс уверен — больше ничего не видят…       «Yes, I was born to take care of you Every single day of my life» — с этих секунд начинается магия.       Там, в Цюрихе, Максим смотрел только на Стефа, как под гипнозом, не мог даже толком сморгнуть, и лишь получив запись, рассмотрел, оценил изящество и откровенность рассказанной истории, чистой, страстной и гордой. Они открыто объявляли — да! Всё так, так вы подумали! Мы больше не отрицаем, но не ждите подробностей! Вот этот танец — не просите большего. Сказанного достаточно.       Только раза с четвёртого до Макса дошло, что параллельная дорожка вдоль катка — не параллельная, а совершенно разная у обоих. Виртуозные, ни разу не повторившиеся шаги и даже прыжок у каждого свой: сальхов у Стефана, ритт у Джона. Это была удивительная метафора — рядом, но врозь. Под быстрый речитатив куплета они текли и летели по льду, ещё ни разу не коснувшись друг друга, почти без улыбки, но между ними всё равно — звенело!       «You are the one for me .       I am the man for you ,       You were made for me .       You're my ecstasy .       If I was given every opportunity ,       I'd kill for your love» .       Максим слушал голос Меркьюри и смотрел, как упоённо следит за номером Эван. Вот только, скорее всего, он сейчас видит лишь одного из фигуристов. Чтобы в его поле зрения появился второй, должна начаться вторая часть, к которой, после красивых вращений и транзишенов, вела дорожка по кругу — уже абсолютно синхронная, шаг в шаг, жест в жест — и выверенный в акцент каскад «три-три», чёткий, как на чемпионатах. Помнится, он тогда мысленно охнул: да, тулупы, но, блин, какие тулупы!       «So take a chance with me ,       Let me romance with you .       I'm caught in a dream ,       And my dream's come true .       It's so hard to believe ,       This is happening to me .       An amazing feeling —       Comin' through» !       В этот момент Джон встречался глазами со Стефом, и больше этот контакт не разрывался ни на мгновение. А ведь начиналось потрясающее: Вейр поднимал Стефана в поддержку, — пусть больше танцорскую, но поддержку! Потом Ламбьель делал с ним аксельный выброс, — да, полтора оборота, но выброс! Потом был тот невероятный эпизод, который спонсоры разрешили обнародовать: бауэр Вейра, в котором вместо заклона вытянута вперёд рука, и на этой ладони грудью лежит Ламбьель, скользящий в кораблике настолько близко, что Макс так и не понял, как они не зацепились в манёвре лезвиями. Камера держала их как могла крупно… О, эти двое катались, словно одни на свете! Максим помнил каждую секунду и потихоньку радовался, что сейчас может смотреть на Лайса. Тот почти не дышал.       «I wanna love you .       I love every little thing about you .       I wanna love you, love you, love you …       Born — to love you .       Born — to love you .       Yes I was born to love you .       Born — to love you .       Born — to love you       Every single day — of my life» .       Из этой красивейшей позиции они мистическим образом набрали скорость и зашли на тодес. Зал чуть не рухнул от восторженных визгов, почти перекрывших квиновский звук. Траньков сразу оценил, как мастерски Вейр распределился в позиции, вытянув почти на два оборота партнёра практически одного с ним веса. Эван аж рот приоткрыл, как ребёнок, такой трогательный… Чтобы эстетично из тодеса выйти, они придумали очень изящный слайдинг, а потом некоторое время просто танцевали вместе, и это было волшебно… А потом Максим едва ли не против воли повернулся к экрану, потому что там два божественно прекрасных человека заходили на парное вращение. И он снова забывал дышать…       «Go, I love you babe ,       Yes I was born to love you .       I wanna love you, love you, love you …       I wanna love you …       I get so lonely, lonely, lonely …       Yeah, I want to love you ,       Yeah, give it to me» … *       Первым начинал вращение Джо, а Стеф вписывался, встраивался, как кусочек пазла, почти прижимаясь спиной к Джоновой груди в немыслимой позиции. Начиналось вращение не быстро, с раскинутыми руками, но потом… Разум твердил, что это технически невыполнимо, но глаза говорили — возможно всё! Потом Ламбьель откидывал голову назад, почти на плечо Вейру, и опускал руки ему на бёдра, а Джон своими руками брал его за плечи, создавая полную иллюзию объятия. При этом вращение ускорялось, ускорялось, потом затухало и сходило на нет секунда в секунду с музыкой. Максим помнил, что долго не мог разжать руки, намертво сцепленные вокруг талии Тани…       На экране камера держала их финальную позу: Джон обнимал Стефана, прижавшегося к нему спиной, и оба, запрокинув головы, смотрели вверх, словно в небо. Зал неистовствовал, а они будто не слышали, стояли, замерев, и лишь по частому дыханию и влажным лбам можно было понять, что прокат взял много сил. Макс закрыл глаза.       Он вдруг почувствовал возбуждение. Этот номер — он же про любовь! И про близость тоже! Про мечту, про счастье, про восторг! И про боль… Про надежду… Про жизнь как она есть… Для каждого! Рядом перевёл дыхание Эван, а потом шумно вздохнул:       — Господи… с ума сойти!       — Угу, — не открывая глаз, согласился Максим. — Могу тебе скопировать, хочешь?       — Нет! — почти испуганно отозвался Лайсачек. — Нервы дороже!       — Ха! А я уже наизусть выучил, — с мрачной ухмылкой сообщил Траньков.       — Загадочная русская душа! — ужаснулся американец. — Зачем?       — Катарсис, не?       — Будет тебе сейчас катарсис, — внезапно близко навис над ним Лайс, пискнул пультом и решительно развязал на бёдрах полотенце.       В отель он вернулся заполночь, к Тане не пошёл, только в вотс-апе написал, что в номере и будет спать. Таня прислала уютного спящего котика и поцелуй, ничего не сказав и не спросив. Святая женщина…       Эван его буквально измочалил, действительно доведя до блаженного состояния пустой скорлупы, без мыслей и рефлексий. Когда они уже подъезжали к отелю и стояли на светофоре, Максим ещё раз предложил поделиться видео, и Лайс снова отказался. «Бог уберёг меня, — тихо сказал он, — не позволил между ними оказаться. А тебе не повезло… И знаешь, мой совет: не пересматривай это. Хотя, мне кажется, тебя тоже отпустило». Попрощались глазами, рукопожатие и «пока» — это же не в счёт… И теперь он лежал поверх неразобранной постели и смотрел в потолок. Потолок был расчерчен тенями от узорчатого колпака настольной лампы. Связных мыслей не было, так, какие-то клочья…       Тем не менее всё было за то, что его и впрямь отпустило. Даже провальный чемпионат сейчас уже не казался катастрофой, всего лишь пинком судьбы ему, непонятливому, зачем-то целый год пытавшемуся войти в ту же реку. Волшебным пенделем, ага… Жалко Танюху, она тоже пласталась весь сезон — и ради чего? Немножко стыдно перед Ниной Михайловной за такую кляксу под занавес… Неудобно перед всем штабом, чего уж там! Но ведь всё! Ушли все поезда, улетели все самолёты! Он свободен теперь! Свободен!       Тихонько булькнул вотс-ап. Чуток помедлив — брать-не брать? — Максим разбудил экран. Это Климов прислал грозный кулак со словами «Ни грамма совести!» В ответ отправился бьющийся головой о стену эмодзи: Федор, конечно, его потерял и волновался не меньше Таньки… «Прости, последний раз!» — написал он и собрался отложить телефон, но почему-то вместо этого открыл фотки.       Фоток было немерено. Время от времени он приводил их в чувство, сортируя по папкам, ликвидируя дубли и брак, но сейчас сразу открыл альбом без названия, строго запароленный, самый-самый… На первом же кадре Стеф смотрел вполоборота: взмокший, взъерошенный, распалённый. Макс помнил, как он бросил через плечо в тот миг: «Делом займись, папарацци», выдернул телефон из руки и тут же пристроил её к своему вздыбленному, твёрдому и горячему «делу», резко поддав бёдрами. На фото только лицо, но память такая память…       Вспомнив, как сам однажды предлагал не рубить хвост крокодилу по частям, Траньков переглотнул и попытался делитнуть всю папку разом, но гаджет заартачился — «папка не пуста». Значит, придётся удалять по одной? Что же, раз всё равно не уснуть, вот и занятие. Часа полтора потрудиться — и свободен!       Невесело хохотнув, он потёр ладонями лицо, заметив, что на пальцах остался аромат Эвана. Свободен от чего? И для чего? Впрочем, глупо бежать впереди паровоза. Жизнь продолжается. А то, что в ней не будет Стефана… Это правильно — вдруг осознал он. И даже странно, почему не понял раньше, а лишь сейчас, после тихого «Бог уберёг». Не надо пытаться, не надо страдать, не надо! Те двое — они другие. Они неуязвимы в своём совершенном пространстве — рождённые друг для друга. А у него теперь есть своё, в нём семья, поиск точки приложения сил, реализации возможностей. У него есть имя, есть репутация, есть заслуги. Таня есть — лучшая из женщин в его жизни. Стеф по-прежнему есть, и Джонник — дружба, конечно, осталась, он уверен, и он ни за что от неё не откажется!       И ещё — Эван. Его секретный пятый элемент… (*) Перевод песни © Лингво-лаборатория «Амальгама»: http://www.amalgama-lab.com/.