Etude in bloody colours

      – Проверка? – визгливо переспрашивает престарелый преподаватель анатомической теории, вытягивается и с высочайшей степенью возмущения глядит на троих вошедший в аудиторию. – Вы думаете, что кто-то из моих студентов является этим зверюгой?       – Думать можно что угодно. Мы должны отработать все версии, – сообщает преподавателю один из вошедших — долговязый мужчина лет сорока, одетый в темно-коричневое пальто и с кожаной сумкой наперевес. Двое других — в полицейской форме — стоят чуть позади, как два бессловесных надзирателя, и глядят в упор на старика в белом износившемся халате.       – Из здания никто не выйдет до конца проверки, – обращается он уже к студентам, – У всех выходов стоят наши люди.       Мужчина медленно оглядывает притихшую аудиторию.       – Сегодня все присутствуют?       – Нет, троих нет, кажется.       Преподаватель нервным движением поскреб затылок и торопливо пролистал журнал группы.       – Да, – несколько неуверенно протянул старик, – троих.       Мужчина прошел наконец дальше в аудиторию, на ходу расстегивая сумку — коричневую, как и пальто.       – Я детектив Доу, – обратился он одновременно к преподавателю и студентам. – Почему мы здесь, вы уже догадались все, думаю. Каждый в этой аудитории будет подвергнут допросу.       Среди студентов прокатился гул.       – У меня есть на это постановление. Всех недовольных прошу уняться.       Он недовольно скривился, вытащил из сумки два листа и резким движением опустило их на стол преподавателя.       – Постановление, – ткнул он в один лист. – А здесь, – указал пальцем на второй, – запишите имена отсутствующих. Их адреса я узнаю позже.       – Как скажите, как скажите, – нервно затараторил старик и, поправив очки, сел обратно на свой стул.       Кай замер, внутренне сжался; он ощущал, как учащается собственное сердцебиение и сбивается, делаясь поверхностным, дыхание. Страх сжимал его внутренности словно тисками — неужели они что-то пронюхали? Или Сехун проболтался?       Юноша покосился на устроившегося скамьей ниже Сехуна. Тот сидит, как и сидел, только плечи напряжены. Нужно было раньше к нему подойти, сокрушался мысленно Кай.       – Детектив Доу, – крикнул кто-то сзади и с шумом поднялся со своего места.       Все, включая Кая, обернулись на него.       – Слушаю, – кратко отозвался мужчина и нахмурил брови.       – Если уж вы не выпустите, пока всех не допросите, то, быть может, отпустите голодных студентов в буфет, который находится, к нашему счастью, в стенах университета?       Парень приподнял за цепочку серебряные часы, которые держал в руке до этого, и покачал ими в воздухе. Часы блеснули в сером дневном свете, и это было словно проблеск надежды для Кая.       – Лекция подошла к концу, и у нас обеденный перерыв.       Детектив нахмурился пуще прежнего, задумчиво опустил взгляд и, наконец, кивнул.       – Голодные студенты, так и быть, пусть идут в буфет, – дал свое согласие детектив и продолжил, повысив голос, – Но все не расходимся. Часть будет опрошена сейчас, остальные — после перерыва.       Некоторые студенты поднялись, заскрипели деревянные скамьи. Кай медленно вставал и все не спускал глаз с Сехуна, так и оставшегося неподвижно сидеть на своем месте. Как теперь быть? Позвать его? А если не пойдет? Если он действительно дал наводку Скотланд Ярду, то запросто сможет отказаться, и Кай ничего с этим не поделает. Потащить силой — значит навлечь на себя подозрения. Сказать на ухо в аудитории — не менее подозрительно будет. Но упускать шанс, который чудом — не иначе — появился, нельзя.       – Сехун, – тянет Кай с деланной улыбкой и по-приятельски кладет руку тому на плечо. После тех слухов из разряда «так он все же с кем-то водит дружбу», такое нетипично дружелюбное поведение не покажется окружающим подозрительным.       Сехун от этого действия испуганно дергается, оборачивается и смотрит до мурашек холодно.       – Не хочешь сходить перекусить?       – Меня это не интересует, – отвечает он безо всяких эмоций.       Улыбка на губах Кая чуть кривится, но молодой человек вовремя берет себя в руки, не давая подступившей панике отразиться на его лице. Выбора не остается, понимает Кай, и идет ва-банк. Он наклоняется с еще более игривым выражением лица к уху Сехуна и торопливо шепчет:       – А твои отпечатки на моем ноже интересуют?       Тут же выпрямившись и со смешком потрепав юношу по светлым волосам, он решительно направляется к выходу. Сехун не дурак, Сехун должен помнить, что голыми руками за нож хватался только он — Кай всегда работает в перчатках.       В коридоре Кай слышит, как почти бегом к нему приближается некто. И не оборачиваясь даже, знает, кто именно.       Поровнявшись с ним, Сехун не заговаривает, лишь молча следует рядом.       – А ты сообразительный, – продолжает улыбаться Кай. – Теперь понимаешь, почему я хотел, чтоб ты пошел со мной?       – Я же тебе сказал тогда. Сложно поверить? – едва не шипит Сехун и косится по сторонам.       – Или… – начинает юноша и даже ненадолго замедляет шаг. На его губах расцветает ухмылка человека, почувствовавшего свое превосходство.       – Или ты испугался? – наконец договаривает Сехун. Но торжество в его взгляде потухает, как только Кай закидывает руку ему на плечо и склоняется к уху.       – Улики есть на тебя, а не на меня, – с усмешкой бормочет он. – Не хочу, чтоб ты спятил от страха и так нелепо сгубил свою жизнь.       Кай не отстраняется сразу, а позволяет себе ненадолго задержаться в таком положении и втянуть носом знакомый запах — сигареты, одеколон, медикаменты, кожа. Сейчас из общей смеси сильнее выбивался одеколон.       – Сехун! Куда ж ты… – закричали впереди, но реплика оборвалась. В нескольких метрах стоял низкорослый, щуплый парень с растерянным выражением лица и поднятой рукой — вероятно, хотел помахать.       – Друг, значит? – улыбка не сходила с лица Кая. – Ты уж иди к нему. Но не сболтни чего подозрительного, а то я теперь тоже много чего сболтнуть могу. И… После занятий дождись меня. Есть разговор.       – У гардероба.       – Идет, – жизнерадостно воскликнул Кай и убрал руку с плеча Сехуна.       – Это кто? – спросил Бекхен, как только Сехун подошел. Он с подозрением оглядел спину уходящего молодого человека и неопределенно хмыкнул.       – Знакомый, – сухо отозвались в ответ.       – Просто знакомый? Сехун…       – Просто знакомый. Что за странная реакция? Из-за этой проверки все вокруг какие-то пришибленные! – фыркнул Сехун и уже было готов идти дальше к буфету, как друг его дернул за рукав, нагло подхватил под руку и, едва не повисая на нем, вглядывался в лицо.       – Сехун, ты мне о нем не говорил никогда. Я первый раз вижу, чтобы он с тобой ошивался. Ну, ходили слухи, что он не такой уж сноб, но я не думал, что он дружбу водит именно с тобой. Да еще и какую-то уж больно тайную…       Готового ответа на это у Сехуна не было.       – О! Слушай… Мне говорил парень из твоей группы, его мать китаянка… Боже, как его звать-то? Чанг! Так вот, этот самый Чанг мне говорил, что Кай с кем-то сбежал не так давно посреди вскрытия.       Бекхен сощурил глаза, пытливо вглядываясь в лицо друга, и этот взгляд говорил «я все знаю, не пытайся лгать».       – Некоторые вещи тебе, даже при том, что ты мой лучший друг, не стоит знать, – негромко произнес Сехун, отвернувшись. Оттянуть время, чтобы придумать хоть какую-нибудь убедительную отговорку, в беседе с этим человеком трудно: Бекхен умен и хитер, его так просто не сбить с верного пути. Да, едва ли он подумает о том, что Сехун связан с Каем тринадцатью выпотрошенными трупами проституток, но при желании может докопаться и до этого. Скотланд Ярд едва ли до этого докопается, а вот Бекхен может. Он слишком много знает теперь.       – Сехун?       Юноша вздрогнул от интонации, услышанной в голосе друга. Чем-то он себя сейчас выдал, позволив тем самым понять, что за их с Каем связью точно кроется что-то серьезное; он все же дал панике ненадолго завладеть его разумом и проявиться соматичеки. Но, к счастью, в критических ситуациях мозг работает в разы быстрее и продуктивнее, во всяком случае, мозг Сехуна. Искусственно усилить эмоциональное напряжение вполне реально, но так, чтобы внешние проявления сильного волнения были заметны внимательному Бекхену, но не заметны окружающим — открыто при всех разнервничаться в сложившихся условиях значит вызвать подозрение, а это может закончиться чем угодно. Виселицей включительно.       – Я не уверен, что ты сможешь принять это, – все-таки заговаривает Сехун, оттягивая время и судорожно пытаясь найти, за что зацепиться, в какую сторону увести мысли Бекхена, по какому ложному следу его пустить.       – Что такого вас связывает, что ты не можешь это сказать своему другу? Я когда-нибудь тебя осуждал за твои поступки? Я хоть раз давал повод думать, что могу от тебя отречься?       Подозрительность в голосе Бекхена смешивается с обидой.       «Что такого вас связывает, что ты не можешь это сказать своему другу?»       Идея приходит мгновенно и неожиданно.       – Бек, я знаю, ты никогда не давал мне повода усомниться в тебе и твоей преданности. И я очень надеюсь, что этим молчанием я не дал тебе повода усомниться в моей верности. Я тебе все открою, но не сейчас. Прости, Бек. Дай мне время.       Бекхен вздыхает, качает головой и в своей манере снисходительно-ободряюще похлопывает по плечу.       – Ладно, черт с тобой. Вечно у тебя какие-то секреты. Знаешь, – вдруг смеется Бекхен, – я привык даже к этой твоей особенности.       Атмосфера вокруг ощутимо разряжается. Сехун благодарно улыбается и немного виновато опускает взгляд.       – Я дам тебе время. Не нам ведь скрывать что-то друг от друга.       Бекхен улыбается, а Сехун впервые почувствовал укол совести за свои действия. Не вся его ложь была ради спасения жизни, и эту правду от себя не скроешь. Можно обмануть лучшего друга, но не себя самого. Бекхена в одно мгновение будто отбросило на десятки миль; вот он, улыбается и идет рядом, но расстояние до него теперь стало непреодолимым. Кажется, не может быть более чужого человека на земле, чем тот, кто только что был тебе самым близким. И сейчас почему-то не сработали никакие защитные механизмы психики, ничто не заслонило от грохота рухнувшей многолетней дружбы. А ведь со стороны кажется, все осталось так же, как и было, ничего не поменялось. Да только дружба держится на чувствах — ничто рациональное не сможет заставить двух различных меж собой людей быть привязанными друг к другу — только чувства. И дружба заканчивается не в момент ссоры, не в момент предательства, а в тот момент, когда чувство, жившее в друзьях долгое время, исчезает хотя бы в одном из них.       От пустоты, образовавшейся внутри, перехватило дыхание как от удара в живот. Кажется, еще чуть-чуть, и глаза застелят слезы.       – Прости. Мне так стыдно, – горечь произнесенных слов оседает на корне языка, и Сехун торопливо сглатывает завязшую слюну. Но дело нужно довести до конца.       У буфета Бекхен пропускает его вперед.       – А пойдем-ка после пропустим по стаканчику, расслабимся? У меня сегодня есть деньжата, так что угощаю. А то изгрызешь себя, я ж тебя знаю.       Закинутая на плечо рука низкорослого Бекхена потряхивает и тянет вниз. Сехун выдерживает паузу и, поджав виновато губы, поворачивается.       – Нет, не могу сегодня. У меня сегодня… Я занят буду после.       Краем глаза юноша замечает вновь вернувшееся подозрение.       – Ну… Что ж, тогда в другой раз, – в миг выражение лица Бекхена меняется, стирая только появившиеся следы недоверия на веках, линии нижней челюсти и в уголках тонких губ. Он проглотил наживку.       Снаружи уже давно стемнело. Газовые фонари выхватывают из синего мрака небольшие окружности, высвечивая в них своим тоскливым бледно-рыжим светом раздуваемый ветром снег. Улицы шумные, наполненные чужим смехом, разговорами, скрипом и грохотом колес экипажей и редким ржанием лошадей. Они все заляпаны грязно-желтыми фонарными кляксами, залеплены снегом по обочинам, исчерчены серо-коричневыми и совсем черными полосами и истоптаны ногами сотен прохожих. Здесь, на этих улицах, выросшая внутри пустота становится ощутимее, тяжелее всякой привязанности.       Сехун выбрасывает докуренную сигарету, поднимает воротник пальто и спускается с университетских ступеней. По правую руку идет странно притихший Кай, будто заразившийся этим чувством потери.       – В той стороне есть неплохой ресторан. Пойдем поужинаем, – вполголоса заговаривает он и, не вынимая рук из карманов, подталкивает Сехуна локтем в бок, чтобы тот повернул. – В девять нас отвезут ко мне. Через возницу передашь родителям письмо, что останешься на ночь у меня.       – Зачем это?       – Потом все расскажу. Давай сначала поедим.       – Ладно.       Сехун щекой чувствует обеспокоенный взгляд Кая, но продолжает молчать. Из-за него все пошло наперекосяк. Если бы не та встреча… Молодой человек задирает голову вверх и смотрит, как из густой черноты ночного неба вылетают крупные белые хлопья. Они разлетаются в разные стороны от его головы, но некоторые, словно не успев отклониться, падают на его волосы и лицо, тут же погибая от тепла. В тот вечер тоже шел снег. Он был похож на снисходящее с небес благословение или прощение, он был похож на саму чистоту, на свет, Сехун был им очарован как, кажется, никогда в жизни, и сердце трепетало от восторга. А потом этот крик…       Если бы он не встретил Кая, все было бы иначе. Руки бы не были запачканы смертью женщины и нерожденного младенца, дружба не превратилась бы в вереницу лжи и замалчиваний, здоровье не было бы подорвано. Не было бы и этой кипы исследований человеческой психики и ее реакций, с которой Сехун пока и делать что не знает. И этого сослагательного наклонения тоже не было, если бы не Кай. Кай? Если бы не чертов Бекхен! Он уехал в том экипаже! Хотя какая теперь разница, кто виноват и что стало точкой невозврата? Все уже случилось.       Лопатки Сехуна касается ладонь. Он опускает голову и поворачивает ее к своему спутнику.       – Идем?       Только сейчас Сехун понимает, что стоит на месте, а в глазах и голосе Кая волнение, неуверенность, да такие явные и живые, что по телу пробегает мелкая дрожь. Юноша рефлекторно передергивает плечами и отворачивается со вскользь брошенным «холодно».       Бекхена на противоположной стороне улицы он замечает совершенно случайно, хотя и знал, что он будет следить. Все получилось так, как и было задумано. Бекхена он знает слишком давно и слишком хорошо, чтобы иметь представление, на какие вещи он способен и как его на них спровоцировать. Тем более, что такой случай однажды уже был. Теперь нужно лишь показать то, во что на словах Бекхен мог запросто не поверить, а значит, мог за спиной Сехуна искать его словам подтверждение или опровержение. Чертова мания тотальной откровенности, мысленно выругивается Сехун и снова искоса глядит на фигуру, на другой стороне дороги, двигающуюся параллельно вместе с ними.       – За нами наблюдают. Не Скотланд Ярд. Мой друг.       Кай удивленно понимает брови и, не поворачивая головы, смотрит по сторонам.       – Решил, значит, рассказать наш секрет своему другу?       – Он ничего не знает. Но оказался он здесь неслучайно. Я знал, что он пойдет за мной следить, потому что ему показалось странным наше знакомство. И мои уходы от ответа тоже. Или мне нужно было рассказать все как есть?       – У него проблемы с доверием?       – Ему просто так спокойнее. За себя и за близких.        – Даже таким образом? Не кажется это низким? – Кай брезгливо скривил губы, не глядя на Сехуна.       – У всех свои особенности, – буркнул Сехун, дергано стряхнул с рукава пальто несколько слипшихся в полете в один пушистый комок снежинок и продолжил.       – Если не сбить его с толку сейчас, он будет всерьез дознаваться всеми возможными путями, как мы связаны и почему. Он всегда такой. Если я что-то недоговариваю, он докапывается до правды другими путями. Ему просто необходимо знать все, что происходит с его близкими людьми. Мы же с ним были почти как братья...       – Были?       Сехун сжимает челюсти и молча провожает взглядом повернувший за угол экипаж.       – И как ты собираешься его сбить с толку? – нарушает тишину Кай после затянувшейся паузы и ерошит волосы, стряхивая с них снег.       – Так же, как в прошлый раз полисмена. Завернем туда? – без пауз почти тараторит Сехун и намеренно указывает рукой на чернеющую впереди арку между торговыми домами. Взгляд Кая он в очередной раз игнорирует и чувствует, как все лицо отчего-то горит.       В глубине арки было совсем черно. Если там кто-то и находился — бездомный или грабитель — все равно не увидеть. Но когда двое молодых людей туда вошли, каменные стены оставались немы и безлюдны.       – Вот здесь не так темно, но и не слишком заметно с улицы.       Голос Кая взволнованным дребезжащим гулом отскакивал от каменных сводов, шелестел в холодном воздухе, вторя задувающему в арку ветру. Образ Кая в сознании Сехуна трескался, рябил как вода от брошенного в нее камня; этот голос раз за разом накладывался на картинки воспоминаний, на то, что было Сехуну известно, но результат, выдаваемый был всегда один — ошибка, несостыковка, будто в треугольный проем пытаешься засунуть предмет кубической формы. Этот диссонанс пугал, дезориентировал. Может, просто потому что тогда было понятно, чего ожидать от Кая, тогда была ясность, а сейчас Сехун стоял перед абсолютной неизвестностью.       Его, остолбеневшего, потянули за рукав к противоположной стене арки.       – Лучше остановиться здесь... Что такое? – почти шепотом спросил Кай, наконец оглянувшись и увидев его растерянный взгляд.       – Нет, ничего, – прохрипел Сехун в ответ и оперся плечом о сырую стену, к которой его как слепца подвели.       Мимо арки проплывали далекие звуки голосов, обрывки разговоров, глухой стук каблуков, скрип, шуршание, в котором невозможно было выделить шаги Бекхена. Там, вне этого темного закутка шло в своем ритме время. Здесь же оно застыло — даже ветер забыл об этом месте, перестав бросаться снегом и лезть холодными наглыми руками за воротник. За воротником было тепло, шею от лондонской зимы прятала широкая смуглая ладонь, а губы грело чужое дыхание, белесым паром тающее в холодном воздухе и оседающее едва ощутимой влажностью над верхней губой.       – Ты чересчур напряжен, – шепчет Кай, и Сехун каждое слово ощущает ударами теплого воздуха о губы. В голову закрадывается совершенно идиотская, как мгновениями позже он признает, мысль о том, что Кай, быть может, является самым близким для него человеком, и дело совсем не в почти отсутствующем расстоянии между их телами: оба несут одну тайну, которую пытаются укрыть ото всех, оба видели друг друга в исключительных условиях, в каких вряд ли кто-то сможет увидеть, а значит, видели те стороны, которые недоступны никому более. Так раскрыть человека не смогут никакие беседы и пьянки. И ничто, пожалуй, не сможет вызвать настолько сильные эмоции, которые они испытали друг с другом. Самый близкий человек, о котором не знаешь ничего — от предпочтений в еде до полного имени. Но при этом знаешь, о его семье, его разочарованиях и боли, его планах на будущее и его мечтах. И все же бредовая мысль, решает Сехун. Но может, в этом и есть вся соль?       Поток размышлений останавливает поцелуй. Не случайный в одно неловкое касание губ, не притворный, лишь бы сбить с толку сующего всюду свой нос Бекхена, а настоящий. Кай целует всерьез — Сехун чувствует, но предпочитает плыть по течению, про себя называя это еще одной стороной их странной близости и конечно же, понятия не имея, как это все воспринимает сам Кай. Снова значимые детали происходящего скрываются из поля зрения Сехуна вместе с представлением о том, что будет после. Или он сам безответственно от них отворачивается?