-
Смуглые жилистые пальцы скользят по плоскости длинного лезвия, после чего аккуратно кладут нож во внутренний разъем черного пальто, за пазуху, так, чтобы никто не заметил его наличия, застегивают пуговицы, после чего, облачившись в такие же черные перчатки, скрываются в карманах. Размеренный, ритмичный стук жестких подметок о мрамор пола. Гулкий хлопок закрывшейся входной двери. – Еще две прогулки, и я успокоюсь, – сообщает низкий мягкий голос почти полностью поседевшему коренастому мужчине, ожидавшего на улице у кареты. – Вы же знаете, я с Вами столько, сколько Вам это будет необходимо, – покорно отзывается тот и, закрыв дверцу за хозяином, садится на свое уже давно привычное место, после чего подстегивает лошадей. Экипаж плавно трогается с места.-
На улице становилось все темней, и бар наполнялся посетителями. Внутри становилось шумнее и шумнее, и даже тех трех женщин, так визгливо и пьяно смеявшихся все это время, стало не вычленить из этого общего пьяного гула. Двое молодых людей, развалившись на стульях, выдыхали клубы сигаретного дыма, наблюдая, как тает кусочек сахара над рюмкой. В зеленую горящую жидкость, капля за каплей вливалась сладость. – Нет, только не говори, что она тебе понравилась! – со смешком заявляет Сехун, размешав недотаявший сахар в абсенте. – Она правда хорошенькая, – оправдывался в ответ приятель, делая еще затяжку и туша сигарету в пепельнице, хранящей в себе уже два окурка, – Ты бы видел ее грудь... Она прелестна, Сехун. Если ты будешь с ней милым, она и с тобой ляжет. Тебе понравится! Но Сехун на это лишь смеялся да морщился, будто увидел нечто противное. – Нет уж, спасибо, – выпуская в потолок очередную порцию дыма, протянул он, – У меня так не зашкаливает желание кого-нибудь поиметь, чтобы спать с этой коровой. У нее же задница как моих три! – он раскидывает руки в стороны, изображая объемы их общей знакомой, и пепел с недокуренной сигареты валится на пол. – Какой же ты привереда, ужас просто, Сехун! – с несколько обиженной улыбкой, восклицает Бекхен, вырывая из пальцев друга почти дотлевшую сигарету, затягивается и тушит, добавляя в пепельницу еще один окурок. – Да черт тебя дери, Бекхен, она действительно отвратительна. Что с твоим вкусом? Да я бы лучше с тобой спал, чем барахтался с этими жировыми складками, – не сильно задумываясь над сказанными им словами, размешивает растаявший сахар в своей рюмке и вливает в горло ее содержимое. – Со мной? – от услышанного парень чуть ли не давится дымом на выдохе и тут же пихает друга в плечо, заходясь смехом, – Да ты долбаный придурок, Сех! В ответ он получает лишь пьяный заливистый смех Сехуна и пинок ногой под столом. Выпив и свою порцию, Бекхен с громким стуком ставит рюмку на стол и блаженно откидывается на спинку стула. – Сколько уже, интересно, времени? – молодой человек ерошит свои блондинистые волосы, наводя полный беспорядок на голове, и звучно вздыхает. Алкоголь полностью расслабил его тело, заставляя распластаться по столу, положив голову на сложенные на нем руки. – Да кто его знает? – Ну Бек, – захныкал Сехун повернув голову с одного бока на другой, дабы лучше видеть лицо друга, – Я забыл часы. Ну что тебе стоит достать свои чертовы часы и посмотреть чертово время? – парень стукнул по столу вытянутой вперед рукой, от чего одна из рюмок покачнулась и едва не упала. С бурным возмущением и нечленораздельными звуками, Бекхен достал из кармана цепочку с часами и с третьего нажатия смог-таки открыть. Прищурившись, он то приближал циферблат к лицу, то наоборот отдалял, пытаясь сфокусироваться на мелких цифрах на нем. И после минуты таких манипуляций озвучил то, о чем его просили. – Пятнадцать минут до полуночи... уже, – с нескрываемым удивлением добавляет он последнее слово во фразу и поднимается со своего места, – Что-то мы в этот раз долго. Вставай. Пошли, давай, пьянь. Молодой человек подошел к вешалке и, еще раз повторив «вставай», толкнул Сехуна в плечо. – Да встаю я, встаю, – тот поднял голову и махнул на него рукой, поднимаясь со стула. Улица встретила молодых людей безветрием и снегопадом. Темнота неба была густой, плотной, и из нее прямо на волосы и красноватые от выпитого щеки парней летели огромные пушистые хлопья, чтобы тут же растаять. Сехун даже остановился на несколько секунд, чтобы поднять голову и посмотреть в бескрайнее ночное небо и растянуть губы в кривоватой улыбке. Совсем рядом послышалось цоканье копыт, и парень, чуть покачнувшись, опустил голову. – Эй, Сехун, я поеду. Сам там поймаешь транспорт, – Бекхен уже успел забраться в карету и махнул другу рукой на прощанье, пока тот соображал все еще не желающими трезветь мозгами. – Вот ты гад! – раздосадованно только и успел крикнуть Сехун, как экипаж тронулся с места и понесся вправо по улице. Дом же Сехуна находился в прямо противоположном направлении, а посему ему ничего не оставалось, как перейти дорогу и просто пойти в нужном ему направлении, пока не встретится еще хоть одна свободная карета.-
Черный экипаж остановился недалеко от перекрестка уже как час назад. Седоватый мужчина молча выжидал, но через какое-то время огляделся вокруг, после чего наклонился к окошку, постучал и произнес всего одну фразу: – Можете выходить. Спустя пару секунд дверь распахнулась и из экипажа вышел человек в черном пальто, со спрятанным под шарфом лицом — одно сплошное вытянутое по вертикали черное пятно. Оно двинулось в один из проулков, куда не так давно завернула женщина. Тем же размеренным шагом человек прошел несколько шагов, после чего до слуха возницы донеслись говор и смех женщины, без стеснения предлагавшей себя.-
Свежий снег покрывал грязные улицы Лондона своим чистым, невинным цветом, оседал на крышах домов, козырьках у входов в бары, пекарни и различные мастерские, кружился над дорогами и переливался под светом редких фонарей. То ли в силу опьянения, то ли поддавшись очарованию снегопада, парень замедлил шаг, уже проходя мимо бара, до которого они с Бекхеном днем так и не дошли. Свернув за угол и пройдя еще несколько метров парень услышал вскрик. Он остановился у поворота, ведущего в узкий переулок и прислушался. Больше никто не кричал, но до его слуха все же донеслись звуки какой-то возни. Сехун сделал шаг в проход, так же настороженно прислушиваясь. Алкоголь с завидной скоростью стал выветриваться, а ноги как по инерции сами несли его дальше, и парень, опираясь рукой о шершавую кирпичную стену, делал шаг за шагом по заворачивающему вправо проулку, пока не остановился на самом его углу. То, что он увидел на расстоянии нескольких метров от себя выбило почву из-под ног: на свежем пушистом снегу, обрамленное бордовой лужицей, лежало истерзанное тело женщины, над которым, склонившись, стоял человек в черном. Резко отошедшее от опьянения сознание Сехуна в считанные секунды провело логическую цепочку, составив полную картину. Изрезанный труп, мужчина с ножом. Перед ним тот, о ком столько времени пишут газеты, тот, до кого не может добраться Скотланд Ярд. От чудовищности происходящего из горла молодого парня вырвался сдавленный вопль, заглушенный его собственными ладонями, в панике прижатыми к лицу. И он тут же пожалел о том, что из своего глупого любопытства пошел на звук — потрошитель резко повернул голову на голос и выпрямился, отрываясь от развороченного живота жертвы. Тело Сехуна прошибло нервной судорогой, после чего, так и не отняв рук от лица, он сделал неуверенный шаг назад, натыкаясь плечом на угол дома, и от неожиданности выдал еще один затравленный всхлип. Человек в черном поменял положение ножа в своей руке, уверенной твердой поступью направляясь к Сехуну, и подойдя почти вплотную поправил шарф, скрывавший большую часть его лица. Юноша, едва не запнувшись, вжался в бурый кирпичный угол, в панике бегая взглядом по всей фигуре маньяка. Свободная от орудия убийства рука потрошителя сжала горло Сехуна, марая его шарф, серый воротник и лицо чужой кровью, а вторая поднесла к его лицу такой же мокрый от крови нож. От ощущения липкой субстанции на своем лице к горлу подступила тошнота, клокочущим звуком желавшая вырваться наружу, с позывами которой он едва справлялся, опустив вниз обессилившие руки. На него, на расстоянии не более десятка сантиметров, в упор смотрели два черных глаза. Одновременный холод взгляда и эти расширившиеся до невозможного зрачки сводили с ума. Едва уняв рвотные позывы, Сехун почти беззвучно зашевелил губами. – Не... не... – севший от страха и давления на горло голос никак не хотел слушаться молодого человека, – Про... шу... Не... Человек в черном продолжал сверлить взглядом перепуганного парня, пока не услышал приближающиеся шаги и не взглянул Сехуну за плечо. – Простите, господин, – с тяжелым дыханием донеслось до блондина из-за спины. Взгляд убийцы сменился на укоряющий, направленный на пришедшего, и, рывком оттянув парня от стены, потрошитель его отпустил. Но секундное облегчение сменилось паникой, с новой силой накинувшейся на Сехуна, как только мужчина позади торопливо прижал его к себе одной рукой, а вторую наложил на лицо, заставляя все тело парня задергаться от тяжелого запаха, исходившего от ткани, которую тот придавливал своей широкой массивной ладонью к его носу и рту. Спустя считанные секунды темнота заполнила сознание, и тело Сехуна обмякло. – В карету его, – бросил человек в черном мужчине, все еще держащему в руках безвольное тело юноши, возвращаясь к изрезанному трупу. – И смотри, чтоб никто ничего не видел, – более жестко добавил он, наклоняясь к жертве и снова погружая лезвие ножа в ее тело, ведя им от выпотрошенного живота в самый низ, увеличивая и без того обширную вскрытую полость. Коренастый мужчина выглянул из-за угла, прислушался, после потащив Сехуна к экипажу, как и было приказано. Сидя на козлах, возница то и дело нервно поглядывал то в небольшое окошечко за своей спиной — не очнулся ли мальчишка, то в проулок, в ожидании возвращения хозяина. Спустя небольшое количество времени из проулка выныривает черная фигура, быстрым шагом направляясь к карете. – И что Вы собираетесь с ним делать? Он же может обратиться в полицию... – опасливо глянув в окошечко прохрипел мужчина, переведя взгляд на своего господина. – Месть — это месть. Он тут не при чем, – отрезал тот, садясь в экипаж и громко хлопая дверцей. Мужчина недовольно прокряхтел, удобнее усаживаясь на своем месте, и дернул уздой. – Пошла! Сознание к Сехуну возвращалось медленно и отдавалось тошнотой и дикой болью в голове, от чего парень чуть слышно постанывал и жмурил глаза. От тряски болезненные ощущения лишь усиливались, а в носу все еще стоял отвратительный запах той тряпки, что была прижата к его лицу там, на улице. С трудом сосредоточившись, он понял, что его, похоже, куда-то везут. Очередная кочка под колесами кареты особенно ощутимо подкинула экипаж, от чего Сехун чуть было не упал, но его от этого удержали. Спиной он почувствовал тепло чужого тела, а грудь и руки сдавливала перекинутая через все тело чья-то рука. Насилу открыв глаза, молодой человек убедился, что все же да, его куда-то везут. В карете было темно. То ли от того, что все еще ночь, то ли из-за занавешенных окон — все, что он успел рассмотреть. Глаза понемногу начали привыкать к темноте, а боль притупляться, и Сехун, пригляделся к окошку: на улице действительно все еще темно, и фонари по пути не попадались, что наводило на самые страшные предположения. Чувствуя, как резко карета стала заворачивать, он было дернулся вперед, опрометчиво решая предпринять хоть какую-то попытку спасти свою жизнь, ибо сидеть он сейчас может только в одном месте, учитывая все обстоятельства. Но как только Сехун попытался подняться, его лишь сильней дернули на себя, чуть приподнимая, и, одновременно с глубоким теплым дыханием за ухом, он ощутил нечто холодное металлическое, прижатое к его щеке, без труда узнавая в предмете нож потрошителя. Довольно необычной формы для простого ножа, рассеянно подумал Сехун, вспомнив эту случайно отпечатавшуюся в памяти деталь. – Дернешься — и с тобой будет то же самое, – бесстрастно проговорил низкий голос у самого уха, переместив лезвие непосредственно к горлу Сехуна. Все оставшееся время поездки проходило в тишине. Более Сехун не предпринимал попыток бегства, понадеявшись, что если бы его хотели убить, то сделали бы это сразу, да и в нынешнем его положении это было исключено. Он немного расслабился, наваливаясь на держащего его человека, и закрыл глаза. Теплое размеренное дыхание у уха почему-то успокаивало эмоционально вымотанного за этот небольшой отрезок времени парня, оставляя где-то на грани реальности и дремы. Ровно до того момента, пока карета не остановилась. Человек, державший его все это время, вновь напрягся и чуть сильнее сжал тело юноши, так и не убрав от горла нож. Дверь открылась. Но проем тут же загородила массивная мужская фигура, не давая Сехуну возможности увидеть что-либо снаружи. И спустя считанные секунды ему в лицо прилетает все та же влажная тряпку, с тем же тяжелым мерзостным запахом. Потрошитель сильнее прижимает лезвие к горлу молодого человека и подбирает тряпку, упавшую тому на живот. – Не надо снова, – шепотом, боясь спровоцировать убийцу просит Сехун, еще лелея слабую надежду, что его послушают. Но этого не случается: у самого уха слышится глубокий вдох, и рука, ранее сжимавшая его грудь, подносит к лицу кусок грубой ткани и плотно прикладывает его к лицу. Сознание вновь начинает плыть, растворяясь в темноте экипажа. – Господин, что вы с ним собираетесь делать? А если он вас сдаст? – волнение слуги все не проходило, вынуждая задавать одни и те же вопросы вновь и вновь. – Не сдаст, Жак, успокойся, – человек в черном выбрался из кареты, оставляя там бессознательного Сехуна, и оглядывается по сторонам — уже привычка. – Отнеси его... – чуть призадумавшись, человек продолжил: – Отнеси его в отцовский кабинет. И привяжи к стулу. Ноги тоже. Слуга все еще недоверчиво хмурил густые брови, глядя на своего хозяина и молчал, ожидая объяснений. – Жак, он в мои планы не входит. Я же сказал, месть — это месть. А он к ней не имеет никакого отношения, и убивать его я не собираюсь. Даже после этого. Я его припугну хорошенько... Ты посмотри на него — он жалок. Трус тот еще. Чтобы спасти свою шкуру, он заткнется. После этих слов человек, разматывая шарф сделал шаг к слуге, обнажая скрытое под ним молодое красивое лицо. – Господин Кай, – смягчившись, Жак взял молодого человека за руку, в которой лежал черный шарф, и чуть сжал ее, – Я очень переживаю за Вас. Вы мне как сын стали за столько лет, я во всем готов был Вам помогать, и буду помогать до самой моей смерти. Но не дайте мне перенести такую потерю. В этот момент лицо мужчины показалось особенно старым и усталым, нежели минуту назад, от чего юный хозяин тяжело вздохнул, отводя взгляд от сероватого, испещренного следами оспы лица. – Я тебе обещаю, все будет хорошо. Верь. А теперь сделай то, что я просил, – Кай кивнул на лежащего на сидении кареты парня и, стягивая на ходу липкие от подсыхающей крови перчатки, пошел в дом.-
В очередной раз очнувшись после действия хлороформа, Сехун тут же, не смотря на еще более сильную, чем в прошлый раз головную боль, распахнул глаза. Но, к своему сожалению и страху, не увидел ровным счетом ничего. Новый приступ тошноты не заставил себя долго ждать, и рот наполнился густой, вязкой слюной, которую Сехун торопливо сглатывал, стараясь притупить рвотные позывы. Справившись с тошнотой, Сехун наконец почувствовал, что глаза ему закрывает повязка из мягкой, но плотной ткани, полностью лишавшая его хоть малейшей возможности рассмотреть место, в котором он сейчас находится. Дышать было тяжело. Что-то снова сдавливало грудь парню, но на этот раз он чувствовал, это не рука. – Очнулся? – прозвучал уже знакомый голос откуда-то слева, и Сехун тут же дернулся в его сторону, но все, на что его хватило — поворот головы. Лишь сейчас, запоздало, он почувствовал, онемение в чем-то передавленных руках и ногах. – Очнулся, – повторил все тот же голос, изменив интонацию с вопросительной на утвердительную, – Значит, готов слушать и запоминать. Так? – жестко и холодно одновременно прозвучало с удвоенной громкостью у самого уха Сехуна, от чего его передернуло. – Да, – собственный голос Сехуна звучал совсем сипло и едва слышно. – Ты понимаешь, кто я? – Да, – все так же тихо отозвался парень, не решаясь прочистить горло, чтобы голос звучал яснее. – После того, что ты видел, мне придется извлечь тебе глаза и вырезать язык — думаю, ты понимаешь, что проблем с вырезанием у меня нет. И, возможно, раздробить кисти рук. Ты сам виноват в этом. Не стоило лезть туда, куда не следует. – Не надо, пожалуйста! Я ничего никому не скажу, обещаю! – хрипло прокричал юноша, в очередной раз дернувшись на стуле. До его слуха долетело тихое шуршание одежды и удаляющиеся шаги. – Я не выдам! Не надо, прошу! – крик лишился хриплости и стал еще громче, но и он не смог заглушить стук какого-то тяжелого предмета, взятого с полки или же стола. Шаги стали стремительно приближаться, а сердце готово уже было пробить грудную клетку, с бешеной силой ударяя по ребрам. – Не надо... – затравленно проскулил Сехун, чувствуя как из-под повязки впервые за все время потекли слезы, крупными горячими каплями расчерчивая бледные щеки, в которые секундами позже вцепились чужие сильные пальцы, давя на челюсти. Сехун со всей силы сжал зубы, так, что звенело в ушах и челюсть нещадно ныла. Пальцы быстро отцепились от его лица, даря мгновение облегчения, но тут же зажали нос, лишая юношу воздуха. Из глаз хлынуло с большей силой, щипля нежную кожу век, уши закладывало от беззвучных всхлипов из-за невозможности дышать, а зубы ныли не меньше прежнего. Слишком быстро подступил момент, когда воздуха перестало хватать, и Сехун отчаянно задергался на стуле, безрезультатно пытаясь вырваться. Тело билось будто в агонии, а неприятный, болезненный жар в груди доводил до еще более оглушающей паники, и Сехун задергал привязанными к ножкам стула ногами, как висельник после открытия люка под ним. Но рта так и не раскрыл. Видя, как напряглись жилы на шее пленника, как реже и реже он стал дергаться, юный маньяк убрал руку от его носа и одарил звонкой пощечиной. Воздух поступает в легкие через открытый рот единым огромным рывком, с хрипом проносясь по горлу. И в это же мгновение в раскрывшийся рот Сехуна помещают какую-то непонятную штуковину, из-за которой рот больше закрыть не получается. Юноша отчаянно кричит, вертит головой, из последних сил пытаясь избежать расправы, но одна рука потрошителя за волосы держит голову на месте, а вторая в распахнутый рот просовывает металлические щипцы. Сехун не выдерживает ожидания момента, когда его язык начнут резать: он истошно кричит и кричит без остановки, срывая голос и заливая слюной подбородок. Слезы, одна за одной, выбегают из-под тканевой повязки, смешиваясь со слюной, отдающей металлическим кровяным вкусом. Щипцы чуть сильнее сдавливают язык, после чего резко отпускают и исчезают из его рта вместе с предметом, мешавшим закрыть рот. Сехун ревет в голос, звучно глотая кровавые из-за разбитой губы слюни. – Скажешь хоть кому-нибудь о том, что видел, и я убью тебя самым чудовищным способом, – схватив парня за волосы и наклонив голову вбок, проговорил мучитель Сехуну в самое ухо, четко отделяя каждое слово, после чего отдернул руки и отошел от него. Кай стоял в паре метров от заходящегося в рыданиях парня, с неким сожалением глядя на него: на его блестящие от слез бледные щеки, покрасневший нос, распухшие влажные губы с раной на нижней, спутанные светлые волосы. Но он прекрасно понимал, что как бы там ни было, выхода у него иного нет, кроме как до беспамятства запугать юношу, чтобы тот не сдал и не пришлось его убивать — все же он ни в чем не виноват, кроме как в том, что оказался не в то время и не в том месте. И еще, конечно, в своем любопытстве. Но этим он точно не заслужил смерти. Издав тяжелый вздох, Кай подошел к тому же комоду у двери, с которого брал щипцы, и взял оттуда бутылку абсента и рюмку. Отнеся оба предмета к письменному столу отца, он возвращается ко все еще ревущему юноше и волочит его за спинку стула ближе к столу. – Пей, – громко, дабы тот услышал, говорит Кай, налив в рюмку алкоголь и поднеся ее к лицу своего пленника. – Пей, я сказал! – еще громче и жестче повторяет он, хватая парня за подбородок, и силой вливает жидкость в рот, сразу же его зажимая рукой, а второй, кинув рюмку на стол, зажал нос. Тот давится, кашляет, но все же глотает. Спустя некоторое время в желудке парня оказывается почти половина бутылки. Слезы на лице подсохли, и он совершенно затих, лишь изредка судорожно вздыхая. Голова уже не хотела держаться ровно на плечах, то ли от огромного количества алкоголя, то ли от пережитого нервного потрясения, хотя вероятно, от всего вместе. Она то и дело опускалась поочередно на грудь и каждое из плеч парня, пока в конечном итоге не завалилась назад. Все это время Кай сидел перед ним на полу, ожидая, пока он отключится, и продолжая рассматривать юношу. Как только тот перестал шевелиться, он поднялся и вышел из комнаты. Кай знал, что Жак до сих пор не спит, что в такие дни он не ложится до тех пор, пока не ляжет сам хозяин, а сегодня уж и подавно. Спустившись на первый этаж, как и предполагал молодой человек, Жака он нашел на кухне. Тот ссутулившись размешивал в чашке сахар, даже не обратив внимания на приход Кая, пока тот не заговорил. – Жак, – позвал молодой господин, устало облокотившись о дверной косяк, – Его нужно будет отвезти куда-нибудь к тому же месту и оставить там. Найдут, подумают, что напился. И все будет в порядке. В ответ мужчина молча кивнул и встал из-за стола.-
На часах Кая почти пять утра. Он прячет их обратно за пазуху, чуть отдергивает шторку с окна и придерживает подкинутое на кочке тело юноши, норовящее совсем завалиться к двери, у которой сидит, и того гляди, вовсе вывалиться наружу. Он вновь одет в свое серое пальто и светлый шарф, но уже без бурых следов крови, оставленных рукой убийцы. Кай чуть дальше двигается от него, так, чтобы тот мог навалиться на его плечо, а не на холодную дверь, а потом кладет на грудь светловолосую голову парнишки, свободной же рукой разворачивает в свою сторону его колени, устраивая того, как ему нужно. Сделать сразу этого он не мог: несмотря на всю почти отеческую любовь и преданность его слуги, молодой хозяин не может показывать себя перед ним с некоторых сторон — что-то не положено по статусу, что-то может подорвать авторитет, а что-то просто стеснительно. О том, какой из случаев был сейчас, Кай не собирался даже задумываться; он дождался, пока карета тронется, и развернул чужое безвольное тело к себе, бережно обняв его за плечи и талию. Юноша дышал совсем неслышно, что мгновениями пугало, подбивая в очередной раз приложить пальцы к его шее и проверить пульс. Но все было в норме. Пульс отстукивал удар за ударом, принося надежду на то, что с бедолагой будет все в порядке. При очередном повороте экипаж неслабо занесло, и голова юноши откинулась назад и неудачно при этом приложилась о стенку, после чего Кай стал придерживать ее рукой за затылок, бережно уложив себе на плечо. В таком положении его взору были полностью открыты болезненно бледное лицо и шея со сползшим с нее шарфом. Кай, виновато поджав губы, рассматривал это лицо, аккуратно убирая со лба светлые пряди; он до трепета аккуратно гладил по макушке, по бескровным щекам, так нежно, насколько мог, словно извиняясь за все причиненные им злодеяния. Но как бы он ни сожалел обо всем, что причинил этому молодому человеку, больше всего он надеялся, что такая жестокость пойдет на пользу и принесет нужный результат. За окном слышался стук копыт и скрип проезжающей мимо повозки. Кай взглянул в незанавешенную щель на окне, узнавая улицу и понимая, что осталось совсем недолго. Он переводит взор обратно на лежащего на его плече парня, чуть приоткрывшего рот, и в нос ударяет сильный, совсем свежий запах алкоголя. Кай и сам не знает, зачем наклоняется ниже, смотрит в упор на опухшие от слез веки, на разбитую губу и отстраняется. Совсем знакомый городской пейзаж за окном говорит, что карета вот-вот остановится, и этот человек будет выброшен на дорогу, уповая теперь только на волю случая: подберет его кто-нибудь, поможет или нет. Кай вновь склоняется над ничего не выражающем лицом юноши, на этот раз еще ниже. Запах абсента на таком расстоянии ощущается ярче, а веки выглядят еще более красными и припухшими, более больными. Он смотрит на это все несколько секунд и снова отстраняется, а после, едва дотрагиваясь, ведет кончиками пальцев сначала под одной бровью, и после под другой, касается коротких, пушистых ресниц. Не отнимая ладони от чужого лица, лишь переместив ее на щеку, Кай в очередной раз склоняется над юношей, на этот раз быстрее, решительней, и, словно падая в воду, втягивает в себя воздух за считанные сантиметры до соприкосновения с его губами, бесстрастными и горькими от абсента, но мягкими и безвольно-податливыми. Он пробует эти губы, ведя по ним языком, слизывая с них подсохшую кровь и пряную горечь алкоголя, коей была пропитана вся влажная теплота рта, насладиться которой он в полной мере так и не смог. Карета притормозила, и тело парня без промедлений было сброшено на обочину дороги. Кай захлопнул дверь, препятствуя проникновению внутрь холодного воздуха, и, утомленно закрыв глаза, откинулся назад. На языке все еще чувствовался вкус чужого рта, а в голове было на удивление тихо и пусто.