Прикосновения

Прикосновения для Саймона стали необходимы еще до Восстания. Когда половину жизни проводишь в наркотических «трипах», поневоле приходится учиться отличать реальность от видений. Чувствовать предметы и людей руками было странно, но, лишаясь остальных органов чувств, Саймон научился ценить и понимать значимость физического контакта. Теплая влажность – поцелуй или секс с очередным молодым наркоманом. Холод – игла. Ворсинки шерсти свитеров – границы тела. Каждый наркотик также имел свою структуру и консистенцию. Тяжелый дым опиатов, похожий на очень мелкий песок кокаин, холодный ток героина. Впрочем, отличать вещества не было необходимости, - Саймону давно было наплевать на их название. После смерти эта привычка никуда не делась – наркотики уже не могли подействовать на труп, но Двенадцатый апостол все же больше доверял своим пальцам. Однако это уже не могло ему помочь – немертвые могли физически определить лишь границы и очертания предмета, а тепло было навсегда потеряно, так же, как и боль. Саймон постоянно забывал об этом, пытаясь прикоснуться ко всему, ощутить окружающее. Но новый мир был глух и бесстрастен. Монро знал, как тяжело забыть старые привычки. Избавиться от свитеров и постоянной потребности потрогать вещь, чтобы убедиться в ее реальности, было выше его сил. Первые ощущения от Роартона были спорными: ребристая поверхность забора, меховой воротник одного из восставших на собрании, мягкая рука Кирена у костра. Вероятно, именно Кирен и заставил Двенадцатого апостола впервые пожалеть о своей смерти и позавидовать Рику Мейси. Саймон чувствовал, что не способен полноценно ощутить тело Первого Восставшего, не мог почувствовать температуру его кожи. Этого действительно было жаль... Внезапно мысли Саймона прервал голос: - Знаешь, ты можешь их потрогать. Кирен смотрел на него с интересом. Мольберт загораживал половину лица Первого Восставшего, но опыт Саймона позволял понять, что выражает его лицо. Этому он научился лишь в последнее время, лишившись возможности прикасаться. Но на этот раз важнее было сказанное. - Кирен, я не настаиваю, серьезно. - Ты позволил мне нарисовать тебя с натуры, - улыбнулся Кирен. Они по-разному познавали друг друга. Для Кирена нарисовать человека, сидящего перед ним, значило обозначить все его качества, определить его для себя. Кирен встал и подошел к Саймону, сел рядом и закатал рукава рубашки. Двенадцатый апостол завороженно смотрел на его действия – Кирен напоминал ему хрупкую бабочку, существование которой можно нарушить неловким движением. - Давай. Сперва Саймон прикоснулся к его лицу, провел по шее, представляя, как могла бы биться кровь в еще живом теле, опустился к предплечьям. Шрамы зияли ужасными разрывами на идеально тонких руках художника, что вызывало одновременно отторжение и восхищение. Душевная боль – вот что почувствовал Саймон, дотронувшись до шрама. Кирен вздрогнул, будто бы от холода, но Монро понимал – он тоже вспоминает все вновь. - Я никогда не причиню тебе боль, - пообещал Саймон, прижимая к себе Кирена. И окончательно решив, что тот никогда не узнает о причине его появления на кладбище в тот день.