Осколки памяти

По грязным улицам Гетто шел парень в потертых старых джинсах, легкой черной футболке, которая ничуть не спасала от ноябрьских морозов, и черное, как смоль, пальто, расстегнутое на все пуговицы и развевающееся от сильного ветра. Годы парня не пощадили, хоть ему и было всего-то двадцать четыре, но усталый взгляд, морщины на его лице и глубокий шрам на левой щеке от когтей давали понять, что жизнь его была не простой. На голове, как всегда, творческий беспорядок, на носу затемненные очки, скрывающие синяки под глазами и красный мутный зрачок, в котором плещется ненависть ко всему, что его окружает. Стайлз убрал руки в карманы, нащупал там ствол, и пальцы уже привычно обхватили рукоятку пистолета, а указательный палец так идеально лег на курок. Дверь со скрипом отварилась, и Стилински застыл на входе в Церковь Святого Иоанна. Никто не обернулся, хоть хлопок от двери и был громким, все продолжали молиться, только маленькая девочка обернулась на парня, когда он прошел мимо нее, держа кельтский крест в руках и тихо нашептывая свою молитву: «Когда я заострю сверкающий меч свой, и рука моя примет суд, то отомщу врагам своим и ненавидящим меня воздам. Господь, поставь меня по правую руку от себя и вознеси к Святым.» Подойдя к пятиметровому кресту в конце зала, на котором был распят сын Божий, Стайлз перекрестился, встал на колени перед возвоянием, мысленно прося Бога, чтобы сегодня он был на его стороне, затем поднялся с колен, поцеловал ноги Иисуса, перекрестился еще раз и скрылся за дверцей с крестом. Небольшое помещение, в котором и развернуться-то толком нельзя, решетчетое окошко, за котором сидит Святой отец и подталкивает тебя к тому, чтобы ты раскрыл ему душу, и запах… За три года, пока Стилински гонялся за оборотнями и вершил правосудие, он стал свое рода ищейкой, псом, выискивающим негодных Господу тварей. От омег несет гнилью, как будто они вот-вот сдохнут, беты пахнут, как правило листвой и костром, как будто они целыми днями бегают по лесу, а от альф тянет чем-то острым, чем-то пряным, чем-то едким, в зависимости от того, насколько альфа силен. От Питера всегда пахло кофе, старыми книгами, а когда он злился, то дымом, который еще с юности пропитал его с ног до головы. Хейл не был удивлен, что мальчишке таки удалось его найти, он давно ждал этой встречи, жаль только, что у парня ушло на поиски так много времени, альфа уже начал скучать, и город, потихоньку, наполнялся трупами. Своего рода приглашение для всех охотников и для одного в особенности. И Стайлз заметил, еще бы он не заметил, тело Дитона выпотрашили и подвесили за ноги на столбе. А ведь Стилински просил доктора не лезть в это, знал же, что это все плохо кончится. Дитон помогал, как мог парню, но, видимо, не подумал, что, если он умрет, парнишка останется совсем один. — Что беспокоит тебя, сын мой? Стайлз закрыл глаза, с силой сжимая волыну в правой руке, мысленно досчитал до десяти и продолжил их извращенную игру, которая длилась уже не один год. — Меня беспокоит, что этот мир прогнил до мозга костей, святой отец. А вас это волнует? — Люди сами избрали этот путь, не нужно брать на себя ответственность за деяния всех людей, отвечай только за свои. — А если я, в каком-то смысле, виноват в том, что кое-кто творит зло? — парень гладил начищенный до блеска Глок в своих руках, проводил большим пальцем по гравировке на стволе «Заботливому сыну от любящего отца. Д. С.» и думал, когда они с этим волком успели зайти от пререканий и шуточек по поводу сожжения до убийства? — Тогда тебе придется платить за свои деяния, сын мой. Питер само спокойствие, он давно ждал этой встречи, сотни раз прокручивал в голове, что скажет мальчишке, что тот ему ответит, чем все это закончится. Пока Стилински шел по сценарию, чем несказанно радовал Хейла, но кто знает, какой будет финал у этой пьесы. — И долго мне платить? — не отчаянье, обычный вопрос, как если бы он спрашивал, сколько ложек сахара положить в кофе. Ах да, Питер пьет без сахара, любит, когда на губах остается горечь. — Пока Господь не посчитает, что ты искупил свой грех. — Святой отец, а вам не кажется, что он не справедлив? — Стайлз развернулся всем корпусом к альфе, сложив руки перед собой на коленях, и альфа почувствовал уже давно забытый запах аконита и рябины, пропитанный омелой. Коктейль Арджентов, Крис не поленился и научил парнишку некоторым штучкам, прежде чем исчезнул в неизвестном направлении. — Почему, чтобы научить меня, Вселюбящий Бог забрал моих близких? — Через страдания мы лучше познаем себя. Ты должен был пройти через все тяготы и невзгоды жизни, чтобы оказаться там, где ты сейчас. А твои друзья… — оборотень провел длинным языком по острым клыкам, издавая нервный смешок, больше похожий на сдержанный рык. — Может, и они были небезгрешны? Герой Скотти, вечно лезущий на ражон, желая всех спасти, рыжая бестия, любящая лезть не в свое дело, моя глупая дочурка, которая решила, что связь с тобой ее спасет, и Дерек… Бедный, бедный Дерек. Посадил любимого дядюшку в психушку, что ж… пусть теперь сам там сидит в одной камере с Валаком. — А как же сам Дьявол? — Ну, ты же понимаешь, что Дьявол не может уйти со сцены, пока занавес не опустится? — Питер слегка усмехнулся, разворачиваясь к мальчишке и делая глубокий вдох, наполняя легкие мускусом, какими-то травами и тяжелыми сигаретами. Наверное именно из-за них голос Стилински перестал быть мягким и приветливым как раньше, добавив хрипящие нотки. — Запах никотина тебе не идет, — решил поставить охотника в известность альфа. — Мне больше нравилось, как ты пах раньше: молоко, клубничная зубная паста, мятная жвачка и легкая нервозность, которую ты любил глушить таблетками. Смотрю, ты нашел Аддералу другую замену? Питер снова нацепил на себя маску лицемерного ублюдка, заставляя Стайлза снова и снова взводить курок, но каждый раз выглядывая и видя, что люди еще молятся, парнишка сдерживался и продолжал слушать ничтожество, погубившее его жизнь. — Согласись, убийства тоже тот еще наркотик, отпускает правда быстро, но такой кайф ты больше нигде не словишь. — Вы так и не сказали, святой отец, что же будет со мной? Вы сказали, что мои друзья заслужили смерть, у Дьявола свое место в этой постановке, а что же я? — Ты? — Питер на секунду осекся, закусывая губу и рассматривая мальчишку, которого не видел уже три года. Возмужал, похорошел, стал яростней и желанней. Игра стоила свеч. — Твое место рядом со мной, малыш. Хейл впервые смягчился, позволяя уже забытому слову слететь с языка. Стилински, кажется, не возражал такому обращению, хотя, когда альфа в последний раз называл его так, то он не сидел напротив него, облаченный в одеяние священослужителя, а стоял голый за спиной, прижимал к своей груди и оставлял очередной засос на молочной коже, мурлыкая нежное «малыш». Годы прошли, чувства притупились, теперь от былой страсти не осталось и следа, искра погасла, оставив тлеющий уголек после себя, и все, что у парня осталось от бывшего несдерженного любовника, это шрам на щеке от хлесткой пощечины, когда Стайлз во второй (и уже точно в последний раз) отказался от укуса. Охотник выглянул за дверь и, убедившись, что из церкви все ушли, снова взвел курок и встал напротив Хейла. — Простите, святой отец, ибо я согрешил. И пуля вошла ровно между небесно-голубых глаз. Даже умирая, они были открыты, позволяя мальчишке видеть его душу, его пороки, такого, какой он есть и всегда был. Убийца, манипулятор, лжец. Мир не будет по нему скучать, а Стилински и подавно. Разве что чуть-чуть по вечерам за стаканом Ирландского виски. В конце концов, с него-то все и началось. Парнишка ушел, снова напялив на нос темные очки и оставляя дверь открытой. А на деревянном стуле, прислонившись к стене, лежал Питер с пулей промеж глаз. Джон Стилински как-то сказал, что пуля в голову сможет убить даже такого как Питер. Стайлз часто прокручивал слова отца в голове, представляя, как прихлопнет оборотня. Джон редко когда ошибался, да и кто мог бы выжить, после огнестрела в голову, но… Струйка крови медленно стекало по подбородку, голубые глаза были широко распахнуты и смотрели в небо, хоть его и скрывала крыша. Но Питер Хейл всегда умел договариваться с Господом, наверное поэтому он и пошел в священики. Рука, безвольно лежащая на коленях, чуть вздрогнула, а потом пальцы сжались в кулак и снова расжались, обещая однажды сомкнуться на шее одного юного, но смелого охотника.