Быть или не быть...

Все было как в кино. Огромная светлая зала из мрамора и белого гранита, вся пронизанная тонкими лучиками нежного утреннего света, ослепительно белое пышное свадебное платье из легкой ткани, длинная фата, вся в россыпи маленьких блесток. И прекрасная девушка в этом наряде перед огромным зеркалом в кованной раме. Для типичного голливудского фильма нехватало лишь маленькой брильянтовой слезинки на бледной щеке, но такой роскоши позволить себе Наталья не могла. Нежное платье как влитое сидело на девушке с пшеничными волосами, уложенными в невероятно сложную прическу. Тяжело было даже представить, что эта хрупкая красавица может с легкостью уложить на лопатки любого, кто решится помешать ее планам. Девушке было нелегко стоять перед зеркалом словно бездушная статуя - она ненавидела примерки. Особенно таких тяжелых и громоздких платьев. Наталья зло шикнула на портниху, когда та в очередной раз уколола ее булавкой. Резким движением сдернув белоснежные перчатки с тонких рук и с невыразимой ненавистью отшвырнув сей аксессуар в дальний угол, она раздраженно вышла из залы, нервно передернув белыми, словно мрамор, плечиками. Горничная моментально помогла Наталье переоблачиться в что-то более практичное и удобное, нежели этот кошмар из газа, атласа и шелка, щедро обсыпанный тонной блесток и бисера. Наконец-то девушка могла полной грудью вдохнуть этот свежий пыльный воздух, освободившись от узкого корсета, по ощущениям больше напоминавшего клетку, нежели атрибут одежды. И почему она согласилась на это? Горько усмехнувшись, Наталья решила, что она просто мазохистка, потому как другого логичного объяснения этому парадоксу не было. Выйдя в коридор, девушка обнаружила, что в ее доме все кричало о предстоящей свадьбе - было неестественно тихо и мрачно, люди скользили словно тени, а свет будто стал немного тусклее. Да, именно в таких мрачных тонах Наталья и видела свой главный день в жизни любой девушки, как часто повторяла Украина. Оля, где же ты сейчас, думалось Беларуси. Наконец, девушка прошла в свою комнату, так давно не посещаемую хозяйкой, и застыла на месте. Впереди, позади, по бокам - всюду на стенах висели картины и фотографии, которые запечатлели на себе все выдающиеся моменты ее довольно долгой жизни. Над письменным столом, давно покрывшемся толстым слоем пыли, висели любимые кадры из наташиной книги бытия. Чаще всего взор васильковых глаз натыкался на небольшие портреты трех детей - двух девочек и одного мальчика. Они были похожи как капли воды, но и отличались словно день и ночь. Одна из девчушек, судя по всему старшая, была довольно коротко подстрижена, милое личико озаряла наивная детская улыбка, а ее сияющие светло-голубые глаза светились радостью и жизнелюбием, казалось, что переполняющее ее счастье вот-вот выступит маленькими частыми слезинками на больших глазах. Рядом с ней стоял мальчик. Он был чуть помладше голубоглазой девочки, но это было едва заметно. На лице его царило спокойствие и умиротворение, большие немного удивленные сиреневые глаза смотрели открыто и прямо, хоть и немного вдаль, вокруг шеи в три раза был обмотан еще новый белый шарф, а легкая расслабленная улыбка была немного жуткой, как все говорили, хотя сама Беларусь находила ее довольно милой и искренней. А около мальчика тихо стояла совсем еще маленькая девочка. Наивный, такой же, как у сестры, взгляд темных васильковых глаз завораживал, теплая детская улыбка делала и без того красивое личико потрясающе милым, а большой белый бант в не очень длинных волосах, чуть темнее, чем у брата с сестрой, делал девочку похожей на роскошную куклу. Дети были русоволосыми, круглолицыми, слегка смуглыми и имели похожий синеватый оттенок глаз - было видно, что на картине были изображены сестры и брат. Беларусь любила такие картинки. Легкие и светлые, они напоминали ей о счастливом безоблачном детстве, когда она еще не познала тяжкое бремя бытия страны и не забыла, как нужно улыбаться. Рядом висела похожая картина, тоже небольшая. На первый взгляд могло показаться, что это копии, но это было обманчивое впечатление. Да, холст тоже запечатлел трех детей - двух девочек и мальчика, но здесь они были более потрепанными, уставшими. В их глазах теперь читались напряжение, страх и волнение, улыбки были слабыми и наигранными, казалось, старшая вот-вот расплачется, правда уже не от счастья, а младшая даже не думала скрывать свои эмоции и вовсю хмурилась и сердилась. Но дети были счастливы. Они рядом, а это главное. Быть может, именно поэтому Наталья не оставила без внимания и эту картинку. Легкая усмешка скользнула было по лицу русоволосой девушки, но тут же бесследно растаяла - Наталья бросила взгляд на фотографию середины 10-х годов их некогда дружной семьи. Обычно расслабленно-настороженный, постоянно улыбающийся Ваня, со своими причудливыми тараканами в голове, сейчас выглядел уставшим и раздраженным. Он все так же мило улыбался своей жуткой улыбкой, но она выходила натянутой и фальшивой. Младшая сестра его, неизменно стоящая рядом, была еще более хмурой и строгой. От ее пронзительного взгляда табуном бежали мурашки по коже, а душа вприпрыжку убегала к своим любимым пяткам. Оли с ними не было. Совсем рядом на стене висела похожая фотография, но она была еще мрачнее и темнее. Брат и сестра оделись в темные одежды, а их лица уже не были уставшими, сердитыми и хмурыми - они выражали печаль и скорбь. В правом нижнем углу была аккуратно, бисерным почерком, выведена небольшая надпись: "26 ноября". В тот ужасный для семьи славян день Оля просто ушла, исчезла, как было и с другими странами до нее, как будет и после нее со всеми остальными. Взгляд девушки скользнул еще по нескольким фотографиям. Вот добродушная Украина весело смотрит в объектив, ее зеленовато-голубые глаза полны счастья, а рядом стоит ее младшая любимая сестренка, правда, девушка так хмурится, ее взгляд настолько суров и холоден, что кажется, будто она не обнимает Олю, а душит ее. Или вот еще одна: эту фотографию сестры сделали на пляже в Крыму. Хоть Украина и была слегка похожа на гриб в своей огромной шляпе, она была прекрасна в белом полупрозрачном сарафане, так хорошо подчеркивающем ее глаза, Беларусь же была ее противоположностью - девушка лежала на шезлонге в черном бикини, а ее глубокие глаза лукаво посматривали из-под темных линз очков, весьма иронично съехавших на кончик носа. Наталья задумалась, когда она в последний раз улыбалась. Вспоминалось довольно туго, разве что День Победы, но когда это было? Девушка попыталась улыбнуться, но тут даже зеркало было без надобности, чтобы понять, что вышло довольно жутко. Наталья покачала головой и натянуто засмеялась. - Нет, Наталия, оставайся такой, какая есть, уж лучше выглядеть строгой и холодной, чем каким-то полоумным придурочком. Неожиданно раздался тихий, но настойчивый стук в дверь. - Да, войдите. А, это вы, Константин. Что же вас привело в мое убогое жилище? - не без иронии спросила Беларусь швейцара. - Вам письма, панна, - стоит отметить, что в этом доме все без исключения называли Наталью панной, она терпеть не могла официального обращения или, что еще хуже, когда ее называли по фамилии. - От кого же? - Вам пишут господа Бонфуа, Кёркленд и Елшибаев, - мужчина поменялся в лице, видимо, приняв все за какой-то глупый розыгрыш. - Да, поздравления прислали еще Джонс и Лоринайтис. Мне эти тоже выкинуть? - Погоди выкидывать. Дай-ка мне писмо Лоринайтиса. Уж больно интересно посмотреть, что этот... кхм, не очень приятный мне молодой человек пишет. Швейцар послушно положил все пять писем на стол, вежливо поклонился и вышел, прикрыв за собой дверь. Наталья медленно подошла к столу и открыла конверт. Прочитав первые несколько строк, девушка начала смеяться. Эта бумажка здорово подняла ей настроение. Убитый горем Торис, видимо, сошел с ума и решил излить все свои чувства на бумаге, что у него получилось не очень хорошо. Раздражать Арловскую Литва перестал уже давно - Наталья его просто не воспринимала. Гуляет тут, ходит, говорит, ну и Бог с ним, у нее были проблемы посерьезнее. Но на столе лежали еще четыре конверта, из которых только два стоили прочтения - одно только чтобы посмеяться, а вот Казахстан, старый приятель Беларуси, мог написать что-нибудь дельное. Когда девушка распечатала тонкий конверт с нарисованным американским флагом и пометкой "от героя", ей на ладонь выпала небольшая бумажка, на которой было написано "Congratulations! Everybody loves the hero!"* Фраза была коротка, как мозг Америки (издержки дурного воспитания). Дальше можно было не читать, так как все остальное восхваляло "невероятную мощь" Альфреда и дублировало слово "hero", что по-русски звучало не очень вежливо, особенно без последней буквы. Письмо Асылхана было более чувственным, Наталья даже растрогалась, что случалось довольно редко. Посмотрев, в огромное, от пола до потолка, окно, девушка обнаружила, что уже стемнело. День прошел как-то вяло, проскользнул, как мокрое мыло, не произошло ничего необычного. Готовясь ко сну, Наталья почувствовала невероятную тоску, на душе скребли кошки и не хотелось жить. Правда все закончилось так же неожиданно, как и началось. Беларусь пожала плечами и хотела было пойти спать, как в дверь ее комнаты резко громко постучали. Девушка нахмурилась - в ее доме нельзя было беспокоить хозяйку после шести вечера, но все же она нехотя встала и открыла дверь. - Да? - за дверью стоял взволнованный швейцар, тот, что приносил ей сегодня письма. - Что-то случилось? - сердито. И через несколько мгновений всю относительно спокойную и мирную жизнь Натальи разрушили три роковых слова: - Иван Брагинский умер. * - Поздравляю! Все любят героя!