Бусы из ореховых скорлупок

— У меня аллергия, — скорбно поясняю я, переводя взгляд с медсестры на противную бесформенную подушку, возлежащую у изголовья кровати. — Аллергия на пух и перья. Это указано в моей медкарте. Мне казалось, такое предупреждение не должны были пропустить, выделяя мне палату. Медсестра негодующе бормочет себе под нос что-то про ограниченное финансирование и про слишком наглых пациентов, но меня это не волнует. Спать на перьевой подушке я не намерен, спать без подушки вовсе не намерен вдвойне. — Можно мне поговорить с главврачом? — вкрадчиво уточняю я, глядя, как медсестра меняется в лице, тут же прекращая ворчать и возмущаться. — Мы что-нибудь придумаем, — отзывается она, заискивающе улыбаясь, и исчезает за дверью. Вообще-то, я привез из дома свою собственную подушку, но здесь, в медицинском корпусе, мне запретили ее держать, пространно намекнув на антисанитарию, которую я якобы разведу ее наличием, ибо мало ли, как грязно у меня было дома, и кто на ней спал, кроме меня. Действительно. Ну да что уж теперь. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но я все равно не собираюсь мириться с таким положением вещей, так что лучше бы им найти эту чертову подушку. Уж не знаю, что они делали, но к вечеру все-таки предоставили мне требуемое. Гипоаллергенную подушку. Такую же затасканную и старую, как и все здесь. Сдержано поблагодарив за понимание и стараясь не кривиться от брезгливости, я натягиваю пропахшую отбеливателем наволочку на свое приобретение. Приятнее не стало, впрочем, неприятнее тоже — уже достижение. До отбоя время тянется чересчур медленно, однообразно и уныло. Пытаюсь отвлечься на чтение — у них тут даже библиотека своя собственная, видать, стерильная, — но выходит не очень. После отбоя я еще долго ворочаюсь в койке — не привык так рано ложиться спать, кроме того, матрац жесткий, и пружины скрипят при каждой попытке пошевелиться. А еще мне все время кажется, что в палате есть кто-то. Я несколько раз поднимаюсь и оглядываюсь, но никого, естественно, не нахожу. Во-первых, кругом темно, во-вторых, я здесь все равно один. За окном шумит ветер, ветки растущего рядом с корпусом дерева стучат по стеклу, в котором отражается луна. Вместо нее мне чудятся два желтых глаза, наблюдающих за мной. — Просто очень живое воображение, — убеждаю я себя, наливаю в стакан воду из предусмотрительно оставленной медсестрой бутылки, выпиваю залпом и снова ложусь, укрываясь едва ли не с головой. Всю ночь мне снится, что я охочусь. Бесшумно передвигаюсь в высокой пожухлой траве, подкрадываясь с подветренной стороны к добыче, затаившись, ожидаю подходящего момента, слежу неотрывно за каждым ее движением. Замираю, кажется, даже забывая дышать, подбираюсь еще ближе — на расстояние прыжка, — а потом нападаю, вцепляясь клыками в горло. Проснувшись от мерзкого вкуса крови, резко сажусь на кровати и осматриваюсь. Наволочка вся в красных пятнах, а у меня кружится голова. Трогаю губу — так и есть, прокусил. Да так сильно, что она распухла. Вздыхаю, стаскивая испачканную белую ткань с подушки, тут же отшвыривая ее обратно к изголовью, но, видимо, слишком сильно. Подушка перелетает и шмякается на пол. Со вздохом тянусь, чтобы ее поднять, да так и застываю с протянутой рукой. Я не заметил вчера, но сейчас невольно натыкаюсь взглядом — в самом углу вышита буква «Л». Резко отдергиваю руку, отскакиваю в сторону, насколько позволяют мои неходячие ноги, неожиданно вспомнив, что во сне я был леопардом.