О чём играет пианистка?!

Такое чувство, что меня поместили в психушку. По крайней мере, мне так кажется. Всё в моей палате начало терять краски. Я сижу на своей кровати, прижав к себе ноги. Остался день, завтра меня уже выпустят. Только куда мне идти? Парни так и не появились. Что-же такое произошло? Медсестры и врачи ничего не говорят мне, может они и сами ничего не знают. Недавно ко мне заходила медсестра и сделала мне перевязку. Рука перестала напоминать мне о боли. Может это душевная боль начала убивать физическую? Зато за последние дни одиночества, я вспомнила абсолютно всё. Мне наконец удалось вспомнить Влада. Я вспомнила всё, что связано с ним. Жалко, что я не смогу рассказать ему об этом. За окном светит яркое солнце, из-за чего мне пришлось законопатить окно шторами. В моей палате царила тишина и темнота. Здесь воняет едой, которую мне принесла медсестра на завтрак. Я похудела, чему очень рада. У меня теперь нет таких пухлых щек, какие были раньше. Вроде и всё. Остальное всё на месте. Встав с кровати, я одела шлепки, которые мне выделила больница, и вышла в коридор. Сейчас был тихий час, поэтому никого в коридоре не было. Так же, как и медсестер. Хоть умри тут. Пройдя мимо поста, я заметила розовую ручку с короной наверху, которая лежала на столе. Посмотрев направо и налево, я схватила её и засунула в карман. Никто не видит, никого нет. Есть мне не хотелось. Если бы живот не урчал, я бы совсем забыла об еде. Дойдя до комнаты медсестры, которая всё время проводит у меня, я зашла во внутрь. Алёна тихо спала на стуле, облокотившись о стол. Я подошла к шкафчику с препаратами и взяла успокоительное, вместе со снотворным. Мне нужно успокоится и поспать. Положив их себе в карман, я закрыла дверцу шкафчика обратно, и вышла в коридор, до сих пор оставаясь незамеченной. Зайдя обратно в палату, я налила себе в стакан воду и выпила сначала успокоительное, а затем снотворное. Вообще, врач против этого, но всё равно ничего сделать не сможет. Я легла на кровать и укрылась одеялом, закрывая глаза. Можно было бы поплакать, чтобы вызвать жалость, но, видимо, я всё выплакала. Несколько дней назад, у меня случались нервные срывы. Врач всё скидывает на то, что я пью снотворное. А его пить нельзя, пока у меня идет курс лечения с препаратом, который вводят мне в кровь. Мой голос сел, из-за долгих криков. Руки в царапинах, из-за того, что я пыталась снова вскрыть себе вены в порыве срыва. Глаза красные. Губы в маленьких порезах. Таблетка начинает действовать и я начинаю засыпать. Забывая обо всем. Только во сне я не чувствую боли.

***

Меня всё-таки запихнули в столовую и поставили передо мной поднос с отдельной едой. Тарелка с макаронами, мясом, яблочный сок, шоколад и хлеб с колбасой и сыром. Не знаю зачем они приготовили мне отдельную еду, если я всё равно не буду есть. И так уже тридцать минут я сижу и пялюсь в свою тарелку. Ко мне подошел врач и сел напротив. -Всё настолько плохо? Я кивнула. -Не думаю, что тебе следует убиваться из-за этого. Уже в сотый раз за эти дни говорит врач. -Если вы что-то знаете, расскажите мне, — прохрипела я. Из-за того, что я говорю, становлюсь ещё более жалкой. -Милая, если бы я мог чем-то помочь или знал бы что-то, определенно… -Сказал бы тебе, — закончила я за него фразу. Он вздохнул и пододвинул поднос ближе ко мне. -Ешь, тебе нужно набираться сил, иначе рана не заживет. -Не хочу, — прошипела я и отвернула голову в другую сторону. На мне сейчас голубые больничные шорты, футболка и моя серая длинная кофта, в которую я тщательно кутаюсь. -Что мне нужно тебе сказать, чтобы ты послушала меня? -У вас нет нужных слов. Врач замолчал. Будто начал что-то обдумывать. Он закусил губу и повертел на запястье часы. -Они в порядке, — прошептал он и встал с места. Я будто очухалась ото сна. Он говорит о парнях. Я со скрипом отодвинула стул и обогнав врача, встала перед ним. -Что вы знаете? -Они живы. Это всё, — бросил он и хотел уже обойти меня, но я перегородила ему путь. -Пожалуйста. -Ешьте больше и перестаньте пить снотворное, — он легонько отодвинул меня и вышел из столовой. Я быстро съела свою еду и вернулась обратно в комнату. Снова легла на постель, укрылась одеялом и начала пустыми глазами пялиться на зашторенное окно.

***

-Ну, что же, вот ты и свободна, — врач улыбнулся мне и слегка похлопал по плечу. Я переоделась в уличную одежду, завязала кеды и вышла из палаты. Вещей у меня всё равно нет, собирать нечего. Врач довел меня до двери на улицу. Дальше я пошла одна. У ворот меня ждала машина. -Света? — из машины вышел мужчина. Я кивнула и он открыл передо мной дверь. Мы выехали со двора больницы. -Куда вы отвезете меня? — прохрипела я, глядя в окно. -В ваш детский дом в Питере. -Ч-Что? — начала заикаться я. Не может быть. Нет. Я не верю. Мои уши мне врут. Нет. Нет. Нет. Нет. -Простите, но таков приказ. -Кто, кто приказал вам? -Я не могу сказать вам. -Почему никто не говорит мне ничего, — зарычала я и из глаз снова побежали слезы. Голова просто раскалывалась. -Послушайте, моё дело довести вас до аэропорта. Дальше вас встретят в Питере и отвезут в детский дом. -Почему? Что с ребятами? Где они? Я могу связаться с ними? -Нет. Вас поместят в детдом до вашего совершеннолетия, все трое опекунов подписали бумагу об этом. Я облокотилась о спинку сидения и закрыла глаза. Горячие слезы катились по моим щекам. Все трое. Егор, ребята и родители. Родители и Егор понятно, я им была и не нужна. Но ребята. Что я сделала не так? Почему они оставляют меня? Что пошло не так? Больше водитель не пытался со мной заговорить. Мы доехали до аэропорта. Водитель проводил меня до стойки регистрации и помог пройти её. Дальше я стала сидеть в комнате ожидания с остальными пассажирами. Сбежать у меня не получится. Везде охрана, территория отгорожена. Через несколько минут объявили посадку на самолет 4578 Набережные Челны — Санкт-Петербург.

***

Как и говорил водитель, в аэропорту Питера меня встретил человек с табличкой моего имени. Он посадил меня в машину и мы поехали в сторону детского дома. Теперь мне не скоро удастся увидеть эти места. Из детского дома меня не выпустят. Конец. Вот теперь точно конец. Я привязалась к парням, но они подписали бумагу, что согласны вернуть меня обратно. Как я теперь могу доверять людям? За что они так со мной? Я увидела знакомые двери детского дома и водитель остановил машину. Меня встретил охранник, у которого на лице читалось «держись». Он сказал, что мой багаж был доставлен ещё неделю назад. Они всё знали. Но почему не рассказали мне? Охранник передал меня воспитательнице и она отвела меня до моей комнаты. Зайдя в неё, я увидела свои чемоданы и рюкзак, который лежал на аккуратно заправленной кровати. Доплетясь до другой стороны стены, я облокотилась об неё и медленно опустилась на пол. В моей голове металось множество мыслей. Я снова в этой комнате. Я снова сижу здесь, на этом полу. Я снова вернулась сюда. Вытерев тыльной стороной ладони подступавшие слезы, я закатила голову. В моей голове всплыли слова Егора со школы. -Тогда, о чём играет пианистка? О чём? О чём она может играть не зная ничего? Она верит в то, чего нет. Доверившись людям, получает рану в сердце. О радости, о счастливых мгновениях. О новом и о старом. О том, что произошло с ней или не только с ней. О том, чего она желала и о том, что мечта сбылась. О том, как пошло всё в гору, и резко обвалилось. О любви и верности. О доброте и злости. О мести и слезах. О смехе и пронзительном крике. О том, чего не хватает и о том, чего вполне достаточно. О том, что нужно и о том, что только вредит. Пианистка может сыграть любое чувство. Всё зависает от слушателя. Он может воспринять игру, как смех, как радость и улыбка. Но кто-то может воспринять её совсем по-другому. О слезах, боли и никчемности. Пианист играет, слушатель оценивает. Лишь ему решать, что ему слушать. Но слышать и слушать, совершенно разные глаголы. Слушатель может слушать, но сможет ли он услышать? Дверь моей комнаты резко открылась, будто её кто-то сильно пнул, и ударилась об стенку. Я опустила голову и вытерла слезы. Я увидела «это». Оно надвигалось на меня и пронзительно смеялось. Я закрыла лицо руками, начала сильно прижиматься к стене и закричала. -Нет, нет, нет, нееет.