* * *
Нихрена Куроо его и не спас. Это слишком проблематично. Кенме нереально дать такую мотивацию, чтобы он двинулся с места. Спасать его совсем не нужно. У него есть еда и игры, что ему вообще еще может понадобиться? Но, похоже, он не возражает компании Куроо, и тот почему-то возвращается к нему несколько раз в неделю, просто, чтобы забраться сюда и провести с Кенмой целый день. Они играют в игры, а Куроо восхищается острым взглядом глаз Кенмы, и его еще более острым умом — а еще тем, каким он иногда бывает похожим на кота, кладя голову ему на колени и слушая истории Куроо. Он проводит пальцами по его волосам, и иногда ему кажется, что Кенма вот-вот замурлычет. Он рассказывает ему все о своих сумасшедших друзьях, начиная с того, как Яку наотрез отказывается заботиться о кошках, но, тем не менее, кормит где- то штук двадцать бродяг и позволяет им спать с ним, заканчивая Бокуто, решительно настроенным когда-нибудь спасти принца (а еще про тот раз, когда они попытались все-таки уложить волосы Куроо, и в итоге у него еще целую луну на голове было какое-то фиолетовое пятнистое гнездо). Услышав это, Кенма неслышно хихикает, и у Куроо складывается ощущение, будто его сердце немного согрелось. Иногда Куроо играет для него на гитаре. Кенма любит музыку, но самому ему лень учиться играть на музыкальном инструменте. У Куроо закрадывается подозрение, что дело тут не только в его большой любви к играм — может, Кенма тоже все-таки не на все способен. Так или иначе, он счастлив наполнить эту тишину мягкими аккордами и тихими песнями. А еще он благодарен за шанс узнать этого странного, маленького мальчика поближе. Ну, даже не мальчика — не совсем. Его нет смысла загонять в рамки. Кенма — это просто Кенма. Но Куроо все равно говорит о нем в мужском роде, потому что так проще всего, как объясняет ему Кенма. Куроо так часто навещает башню, что теперь уже может безошибочно определять выражения лица Кенмы. (Он осознает, что когда впервые встретился с Кенмой тот, вероятно, на самом деле выглядел жутко шокированным, и ему жутко хотелось вспомнить и получше смаковать тот момент, чтобы как следует оценить удивленного Кенму.) В этой башне рождаются одни из его самых любимых, ценных воспоминаний, когда солнце рисует силуэтами и тенями на их коже, убаюкивает их своим теплом, освещая вихри пыли, танцующие в лучах. Кенма снова засыпает у него на коленях, и Куроо прислоняется к стене, гладя Кенму по голове и наслаждаясь моментом. Снова размышляя. В его груди что-то сжимается, когда до него доходит кое-что очень важное и серьезное. Он смотрит на спящее лицо Кенмы и… и он понимает, что Кенму, может, и впрямь не надо спасать. Но если надо было бы — если бы он оказался в опасности, Куроо бы отправился хоть в рай, хоть в ад за этим человеком. И именно когда он это осознает, все начинает слегка выходить из-под контроля. Их сонная, умиротворенная атмосфера рушится и испаряется. Кенма открывает глаза, моргая, напрягается и поднимается. — Ты должен идти, — едва ли не шипит он первым делом. — Что? — Уходи. В глазах Кенмы видна паника, близкая к ужасу, и от этого у Куроо пересыхает во рту. Чувствуя миллион вопросов, поджидающих на языке, Куроо встает, не в состоянии задать хотя бы один. — Уходи. Не возвращайся в течение трех дней. А на четвертый… Кенма расплетает косу, практически не обращая на нее никакого внимания — Куроо впервые видит его за этим делом, и ему становится интересно, как Кенме вообще есть какое-то дело до своих волос, учитывая, что этот человек избежит любой активности, лишь бы не тратить свою энергию. Когда Кенма смотрит на него, дыхание и неозвученные вопросы словно спирает в глотке. Он выглядит почти что опечаленным. — Пожалуйста, возвращайся? Что-то внутри него словно надламывается, заставляя Куроо отбежать от окна, пронестись через всю комнату и схватить Кенму, поцеловав корону на его голове. — На четвертый день. Я обязательно вернусь. Он разворачивается и уходит; сердце его бешено бьется, а сам он не смеет оглянуться и долгое время не может перестать думать об этом. О том страхе в глазах Кенмы, страхе от того, что они могут больше никогда не увидеться. И все это… как-то странно? Эта башня? Три дня? И волосы, чертовы волосы! Все это на него не похоже. Вовсе нет. Что-то не так. Что-то вселяет ужас в сердце Кенмы. И Куроо такого точно терпеть не станет. Он смотрит на свои ладони, все в мозолях от постоянного лазания по жесткому камню, и сжимает зубы, ведь… ведь он сделает все, что угодно, дабы уберечь Кенму, но вот только… он даже не знает, от чего. Почему он так бесполезен?* * *
Он возвращается на четвертый день. Кенма не встречается с ним взглядом, царит какая-то неловкость. Он прячет руки, не шевелит пальцами ног и чуть ли не прячется за волосами, все еще не заплетенными — они опускались на пол и окружали его, словно запирая в ловушке. Куроо осторожно перешагивает через них и несется через всю комнату, чтобы как следует обнять Кенму и держать его в своих руках до тех пор, пока он не чувствует, как Кенма тает в его объятии. На это уходит много, много времени. Когда он замечает, как Кенма вцепляется пальцами в его рубашку и прижимается к нему, сердце Куроо словно разбивается. Теперь он уже не так уверен, что Кенму не нужно спасать. Что-то не так — что-то тут совсем, совсем не так.* * *
— Почему бы тебе не обрезать их? — спрашивает он позже, держа в руках гитару. Кенма колеблется, слишком уж крепко сжимая расческу. Волосы у него все еще расплетены, занимая чуть ли не весь пол, и Кенма чуть ли не целую вечность расчесывает, расчесывает и расчесывает их. Это совсем на него не похоже. — За ними, должно быть, чертовски сложно ухаживать. Его друг поджимает ноги под себя и снова практически прячется за прядью золотистых волос. Выглядит это даже несколько мило, но Куроо никак не может расслабиться. Странное, темное предчувствие глубоко внутри него крепко держится за согревающую его решимость, растущую с каждым днем, решимость защитить Кенму от всего — будь то скука, комары или нечто намного, намного хуже. Это предчувствие словно говорит ему быть наготове, будто скоро его друга и впрямь придется спасать. — Это не мне решать. — Ерунда. Твои волосы, вот и делай с ними, что хочешь. Я даже мог бы помочь тебе обрезать их, если захочешь. Тогда твои волосы, возможно, будут выглядеть так же круто, как и мои. Кенма снова морщится. — Эй, прическа у меня крутая! — Не особенно. — Завидуй молча. Все это нисколько не успокаивает Куроо. Под их дружескими спорами чувствуется атмосфера грусти и отрицания, чего-то неизбежного. — Давай займемся чем-нибудь другим, — говорит Кенма. И к концу дня он снова просит Куроо вернуться на четвертый день. Куроо обнимает его подольше и понимает, что им обоим не хочется расставаться. Что-то внутри него просто кипит по дороге домой. Ему нужен совет.* * *
— Чувак. Какого хрена! — Бокуто ударяет ладонями по столу и поднимается на ноги. Он всегда так делает перед тем, как удариться в страстную и захватывающую болтовню. Вчера он так выступал по поводу блинов. Но тут дело будет посерьезнее выпечки, так что Куроо особо и не возражает. Яку выглядит так, словно он готов укусить лимон, но, в принципе, рядом с Бокуто он всегда такой. — Это неправильно! Парень должен обрезать волосы, если хочет! Ты обязан помочь ему! — По-моему, ты упускаешь суть дела… — спокойно и с места комментирует Яку, слегка нахмурившись; взгляд у него был несколько темнее обычного. Куроо воспринимает его реакцию с облегчением — по крайней мере, можно быть уверенным, что это не он сам себе надумал лишнего. — Поверить не могу, что говорю это, но Бокуто прав — ты должен ему помочь. Что-то тут явно не так, — Яку сжимает и разжимает кулаки. Это его материнские чувства явно просыпаются. Куроо проводит рукой по волосам. — Да, в это я уже въехал — просто я ему так-то и навязывать ничего не хочу, понимаете? Он говорит, что спасать его не надо… — Так просто ворвись туда! — с энтузиазмом кричит Бокуто. — И грохни дракона, который зажал его в своих лапах! Яку хмурится. — Вообще-то, драконы довольно мирные создания… — Яку, пожалуйста, не сейчас, — вздыхает Куроо. — И Бо, успокойся и сядь уже. Я не могу просто ворваться туда и… — Но вообще-то, — говорит Яку, глядя на его, — что, если ты пойдешь туда и выяснишь, что происходит? Тогда можешь и решать, что делать дальше. И, на всякий случай… возьми с собой оружие. На всякий случай. У меня плохое предчувствие… — Возьми меня с собой! — Нет, — в унисон говорят Куроо и Яку, а потом весь вечер угощают Бокуто бесплатными напитками, чтобы тот перестал хандрить. Дело в том, что… Куроо должен провернуть это в одиночку. Он не может больше никого вовлекать. Он и так предает доверие Кенмы, планируя заявиться в башню на третий день вместо четвертого. Похоже, Яку его понимает — понимает всю сложность ситуации и то, что тут далеко не все так просто. Он протягивает руку и мягко сжимает его ладонь, а потом они прощаются. Куроо держит болтающего Бокуто за плечи и помогает ему добраться домой, притворяясь, что он вовсе не страшится предстоящего дня.* * *
Утро выдалось серое, и Куроо кажется, что башня выглядит какой-то зловещей. Он сглатывает ком в горле, выговаривает себя за веру во всякие предрассудки и все равно на всякий случай опять проверяет наличие кинжала в ботинке. Все на месте. Он быстро заберется туда, подсмотрит, вероятно, увидит, как у Кенмы появился еще один потенциальный друг, и что он ему изменяет, а потом уйдет и больше не будет бояться неизвестного. Покуда Кенма жив и невредим, Куроо будет счастлив. Ему хочется угомонить настойчивый страх, охвативший его грудь. Когда он достигает подножия башни, волосы Кенмы падают ему навстречу, словно предлагая помочь подняться. Да уж, это совсем и не подозрительно вовсе. Осторожно избегая волос, Куроо поднимается, как обычно, чувствуя, как молотится в груди сердце. Какого хрена там происходит? Кто-нибудь знает, что он уже здесь? Кто этот «кто-нибудь»? Почему Кенма никогда не рассказывал ему о таком?! Об играх он побеседовать всегда не против. То, как светятся от радости и предвкушения его глаза, даже выглядит как-то мило. Но речь не об этом. Куроо делает глубокий вдох и цепляется за подоконник. Он приглушенно вскрикивает, когда его хватает чья-то рука и затаскивает внутрь. Она слишком большая и слишком сильная — это не Кенма — и он падает на пол. Рука невольно тянется за кинжалом, но чья-то нога прижимает ее к полу. Куроо стонет, чувствуя жуткую боль. И почему он не взял с собой Бокуто?! Твою мать. — Видишь? — говорит слащавый женский голос. Она смещает свой центр тяжести и сильнее надавливает на его запястье, и Куроо приглушенно, надрывно кричит. Она засовывает руку к нему в ботинок и достает оттуда кинжал. — Боже мой. Я ведь говорила, что они заявятся по твою душу. — По его душу?! — вырывается у Куроо. — Я его др… Его запястье трещит, и Куроо кричит громче; от боли все вокруг меркнет, а голова словно раскаляется добела. — Не трогай его, — слышит он голос Кенмы — тихий, умоляющий. — Так это все-таки он, да? — Нет! Нет, я не знаю его… Промаргивая слезы, Куроо пытается увидеть Кенму. Его предательство словно вскрывает все крошечные старые раны. Я тебя знаю. Я пришел сюда ради тебя. Что же ты?!... — Не лги мне! Женщина отпускает Куроо, все еще сжимая кинжал в левой руке. Правой же она дает Кенме такую сильную пощечину, что его голову забрасывает в сторону. — Ты встречался с кем-то за моей спиной, не так ли?! Я знала, что не могла оставить тебя одного, знала, что ты предаешь меня! Это было давно понятно! Это был он, так ведь?! Надавал тебе всех этих идей! Сходить наружу! Обрезать волосы! Это все его влияние! Куроо оборачивается вокруг запястья, прижимая его к своему телу. Но он заставляет себя сосредоточиться на том, что происходит, или на том, как он может помочь. Все намного хуже, чем он ожидал. Он не может… он должен что-либо предпринять. Кенма приподнимает подбородок, его щека пылает красным. Глаза у него влажные от боли, но в них горит яростный огонь. — Я всего этого уже давно хотел. Он просто дал мне поверить, что это возможно. Очередная пощечина, на этот раз еще сильнее. Куроо ахает, а гнев внутри него заставляет его подняться на ноги. Запястье болит от каждого движения. Боль донимает разум, мысли и само его естество. Но он не может позволить этой женщине причинять боль Кенме. — Эй, — резко говорит он. Да, не лучшая идея. Это до него доходит, когда она бросается на него, а он не может уклониться. Она так внезапно и сильно бросает его на пол (а у него и так голова кружится), что осмысливает происходящее он только к тому моменту, когда кинжал прижат к его горлу. Ах, блять. Твою ж мать. — Может, мне следует преподать тебе урок! Вот тебе, Кенма! Вот тебе за то, что предал меня! Ты ранил меня — и ты убил своего друга… — Только тронь его, и я!.. — грозится Кенма, но. Клинок уже в движении. Он отодвигается от его горла? Ох. А Куроо и не знал, что Кенма может говорить так громко. Голос Кенмы наполняет его разум. Он слышит один длинный, разрывающий слух и сердце крик. Он пялится на клинок, воткнутый в его живот, и. Он ничего не чувствует. Женщину кто-то сбивает с Куроо. Все это немного напоминает те живые истории, которые они с Яку рисовали детьми. На всяких обрывках бумаги. Если быстро-быстро перелистывать странички, отпуская их по одной большим пальцем, то картинки будто шевелились. Но тут все было медленнее. Просто. Картинка за картинкой. Клинок. И кровь. И Кенма, кричащий и сражающийся. Дрожащей левой рукой Куроо прикасается к крови. Она портит его рубашку. Ох. Вот Яку-то разозлится. И ему придется. Угостить Бокуто… Столькими напитками… Чтобы он… перестал хандрить… — Куроо. Глаза Кенмы широко распахнуты, полны страха и слез. Все… все должно было пройти не так. Ему холодно. И немного страшно. Еще он чувствует боль и. Кенма не должен… выглядеть… таким грустным… — Эй, — хрипит он. Правой рукой он пользоваться не может, поэтому заставляет левую прикоснуться к щеке Кенмы. Ему немного стыдно за те следы крови, которые он оставляет на его коже и тут на его большой палец стекает слезинка. Кенма теплый. — Не плачь. Кенма берет его ладонь обеими руками и плачет еще сильнее. — Идиот ты! — Я хотел… спасти тебя… — Ты не умрешь тут у меня, — безоговорочно говорит Кенма. — Жаль, поцелуй искренней любви не для нас. — Заткнись, — всхлипывает Кенма, пододвигаясь поближе и беря его лицо в свои ладони. — Я никогда не любил никого так сильно, как тебя. Я не собираюсь терять тебя, потому что это неромантично. Он одаривает его дрожащим, влажным поцелуем в лоб и обнимает, прижимая Куроо к своей груди. Магия — Куроо не верит в магию. Но она словно и впрямь окружает его, когда Кенма обхватывает его своими руками, а его аромат успокаивает расшатанные нервы Куроо. Он закрывает глаза и расслабляется, отдаваясь прикосновению. Пожалуй, умереть можно было и похуже. — Можешь обрезать мои волосы, — обещает Кенма напряженным, тихим голосом. — Я даже пойду с тобой… встречусь с твоими друзьями… я пойду на любые трудности, покуда ты… останешься со мной. — Давай отправимся на поиски приключений, — выдыхает Куроо, когда боль начинает пронизывать его нервы. Приключений, которых у них никогда не будет. Но эта ложь так прекрасна. Он хочет в нее поверить. Немного обмануть себя. Место, куда Кенма поцеловал его в лоб, по необъяснимым причинам кажется теплым. Кенма отпускает его и слегка отклоняется назад, резко вдыхая, словно после долгого плавания под водой. Куроо прищуривается, потому что его начинает ослеплять какой-то непонятный свет. Какого?.. И Кенма улыбается, а яркий золотистый свет отражается в его глазах. — Видимо, все-таки придется, — шепчет он, и Куроо удивленно вздыхает, когда лучи света обволакивают его кожу, все его тело, и согревают его. Он поднимает руку, разглядывая свои пальцы, которые словно целовали лучи жидкого света, прикосновения которых напоминали ему прикосновение Кенмы — теплое, напоминающее о доме, полное любви. Они проникают в его кожу, забирают с собой всю боль, излечивают его кости, мышцы и нервы. Бледные оранжевые черты окружают его руки и сломанное запястье — там, где его лечили, образовывался сложный узор солнечных лучей. Свет постепенно меркнет, оставляя лишь шрамы, и ему становится легче дышать. Он чувствует себя намного лучше. — Я даже не верю в магию, — совершенно ошарашено говорит Куроо и пялится на излеченные раны и миленькую бесплатную татуировку, очевидно, являющуюся бонусом. Потом он поднимает голову и смотрит на Кенму. Кенма протягивается к нему и снова обнимает его, все еще плача, но выражение лица у него самое счастливое, что когда-либо доводилось видеть Куроо. — Кенма, что случилось с… Была ли это его мать? У Куроо складывается впечатление, что эта женщина была… Вместо ответа Кенма целует его в висок и прижимает к себе еще крепче. Куроо обнимает его в ответ и чувствует, как весь ужас постепенно проходит, покидает его в слезах, всхлипах и осознании того, что Кенма, живой и здоровый, сидит так близко к нему. — Если хочешь, я заберу тебя отсюда, — выдавливает он между своими тихими нелепыми всхлипами. — Пожалуйста, — выдыхает Кенма. — Остальные тебе понравятся. — Увидим. Куроо бездыханно усмехается. — Я тебя люблю. — Я тебя тоже люблю.