Драбблы

Дрожащими пальцами расстегнуть верхнюю пуговицу на рубашке - одну и не больше. Ослабить галстук, пригладить взъерошенные, потемневшие от пота волосы надо лбом. Больше не пить. Закончив с галстуком, Цуна привалился головой к зеркалу и выдохнул, оставив на зеркале тут же растаявшее пятнышко влаги. Ноги и руки гудели, словно он прислонился к работающей стиральной машинке, и плещущаяся в голове тяжесть гудела в унисон. Расстегнутый воротник помог не сильно - лицо и шея по-прежнему горели, хотелось подойти к столу и, выкинув из ведра бутылки с шампанским, опустить туда собственную голову и стоять так до окончания вечера. Увы, праздник, посвященный вступлению в должность нового босса семьи Альбицци мало походил на студенческую вечеринку и прыжки в бассейн в конце были не предусмотрены. Не то чтобы он не умел пить, просто какое-то совершенно случайное количество глотков алкоголя приводило его в это странное состояние. И вот сейчас он чувствовал, как это проклятое ощущение поднималось откуда-то из глубины тела, даже руки постепенно начинали пылать, а в голове звенело, будто его внутреннее ухо принимало радиосигналы прямо от спутника. Цуна выпрямился, оторвал руки от зеркальной поверхности и начал расстегивать рубашку дальше. К счастью, в этот коридор редко кто заходил, разве что мимо иногда пробегали официанты с пустыми подносами, а потом чинно возвращались назад - уже с полными. Поэтому он мог оставаться здесь столько, сколько нужно, все равно в разгар вечера, когда основные речи уже сказаны, его едва ли стали бы искать. Расстегнув рубашку до половины, Цуна начал расстегивать манжеты, но это оказалось куда сложнее, пальцы соскальзывали с плотной ткани, короткие ногти не могли подцепить запонку. Тихо выругавшись, Цуна рванул ткань сильнее, запонка со звоном отлетела в сторону, закатившись за портьеру у ближайшего окна. Бриллиант в восемь карат, будь он неладен, оправленный в платину, подарок Девятого. Вздохнув, Цуна встал на четвереньки и начал осматривать пол. - Волосы подержать? - раздался издевательский голос откуда-то сверху и слева. Очень знакомый голос. Цуна вздрогнул от неожиданности, и, не найдя в себя сил встать сразу, просто развернулся и сел на пол, пытаясь унять внезапно начавшееся головокружение. - Я тут... запонку потерял, не могу найти, - он всегда ненавидел свой голос в такие моменты: сколько бы он ни пытался придать ему хотя бы мнимой непринужденности, тот все равно звучал растерянным и извиняющимся. - Какая жалость, - ухмыльнувшись, сказал Занзас и прислонился к стене напротив. Цуна застыл. Сидеть тут на полу было не слишком удобно, но подняться значило бы прекратить поиски и заставить паузу стать неловкой. Поэтому он просто продолжил водить руками по полу, теперь уже скорее для вида, краем глаза продолжая следить за лакированными туфлями в паре метров от себя. Наверняка Занзас просто мысленно насмехается над ним, над тем, как глупо и жалко он выглядит в...да практически в любой ситуации. Но еще раз подняв голову, он понял, что ошибался - если Занзас и хотел над кем-то посмеяться, то делал это вслух, а сейчас он только смотрел на Цуну и барабанил по стене пальцами. Только вот от этого спокойствия Цуне все больше становилось не по себе. Он не то чтобы боялся чего-то конкретного, но все же каждый раз, когда он оказывался к Занзасу слишком близко, внутри что-то неприятно екало и хотелось сразу отойти или спрятаться за кого-то. Наедине с Занзасом он еще не оказывался никогда, и это напрягало еще больше. - За горшком с пальмой, - вдруг сказал Занзас. Цуна напрягся. Он не доверял Занзасу и не имел причин начинать, но запонка? Это было просто смешно и... неловко. Поколебавшись, Цуна все-таки наклонился и залез рукой между горшком и стеной и тут же нащупал заветный кубик с шероховатыми краями. - Как ты догадался? - Гиперинтуиция, - тон Занзаса был по-прежнему насмешливым, но теперь к нему прибавились какие-то иные, незнакомые ему нотки. Покачиваясь, Цуна поднялся и с удивлением обнаружил, что Занзас стоит ближе, так, что он теперь фактически зажат между ним и стеной. По спине прошлись мурашки, стоять вот так близко к Занзасу, не имея возможности отойти было странно, но не неприятно. Скорее это ощущение можно назвать ожиданием. Чего, Цуна не знал и от этого спина холодела все сильнее. - Мне пора, - он снова постарался сделать голос уверенным, но тот был словно паста, выдавливаемая из туго скрученного тюбика. Второй раз за сегодняшний вечер Занзас заставлял его чувствовать себя нелепо. - У тебя галстук развязан, - абсолютно серьезно сказал он. - Некрасиво так выходить к гостям, надо завязать. Слова возражения поднялись было в горле Цуны и тут же упали обратно. Происходило что-то совершенно невообразимое: они с Занзасом стояли в полутемном коридоре и тот собирался завязать на нем галстук. Не просто собирался - завязывал. Самое сложное было не смотреть ему в глаза. "Говорят, если долго смотреть в глаза собаке, она нападет", промелькнуло вдруг в голове Цуны и он старательно, снова и снова обводил взглядом плотно сжатые в ухмылке губы, небольшую ямочку над ними, слегка раздутые ноздри, излом бровей - все, лишь бы не встретить глазами глаза. Когда мгновение спустя Занзас одним движением разорвал на нем рубашку от воротника до нижних пуговиц, Цуна только и успел, что подумать: "наверное, я все-таки нечаянно посмотрел ему в глаза". Когда еще через секунду Занзас, не разрывая поцелуя, втащил его в ближайшую по коридору комнату, Цуна решил, что просто не выдержал и задремал прямо под злосчастной пальмой в коридоре. Когда на его робкое "нас могут найти" Занзас ответил "насрать" Цуна понял, что не спит. Едва влажный язык Занзаса прошелся по его животу, на Цуну нахлынули будто две волны разом: одна - горячая, коликами прошлась от затылка до копчика, заставила выгнуть спину и податься навстречу, вторая - холодной едкой паникой рванула от ног прямиком в мозг. Он собирается заняться сексом с человеком, который пытался его убить. С человеком, который, наверное, ненавидит его и всех в мире, с человеком, который никогда не сдается. И именно поэтому этот человек получил бы его, рано или поздно. В особняке семьи Альбицци больше двух сотен комнат. Если он не появится к утру, его обязательно будут искать и дело времени, когда они доберутся до этой. "Я подумаю об этом завтра", сказал себе Цуна, приземляясь обнаженной спиной на прохладные простыни.