Аниша
— Та-а-ак… И какого хуя неофит делает тут после отбоя? — Кевин смотрит на нас в упор светлыми глазами, после чего сканирует тату-салон взглядом, будто здесь могла притаиться целая армия неофитов и они сейчас полезут изо всех щелей. Черт, ну надо было так запалиться! Теперь всем по шапке дадут — и Лекс, и мне. Да и Алекс придет, орать будет, как потерпевший! Бля, ну вот чего Кевину не сидится… подальше от меня! Чего он сюда приперся-то? Как же трудно, чертовски, охуенно невыносимо его видеть. Ну за что мне такая пытка, за какие грехи? Ну какого хрена я его вообще встретила? Хотя… Какие у меня были варианты-то, если эти тетки из лидерского окружения все одновременно разродились, включая мою мамашу. Почему, почему он меня оттолкнул тогда, два года назад? Я же видела, чувствовала, как он смотрел, как я ему нравилась. Чувствовала, с каким удовольствием он целовался со мной в тот самый день, после их концерта! И можно было бы подумать, что он меня не узнал, но в процессе поцелуя он прервался, заглянул в глаза. Узнал он, я это отчетливо увидела. И поняла, что он меня хотел, именно меня и никого другого! И целовал так, что я чуть не кончила прямо там, в душной нише их гримерки, под пьяные выкрики Алекса за ширмой. Потому у меня башку и сорвало, и до сих пор она на место так и не встала. Но… Не могу я Джимми бросить, ничего он мне не сделал плохого, чтобы с ним так поступить. Когда Кевин оттолкнул меня, я бросилась на Джима от отчаяния, конечно. Мне нужен был кто-то, кто разделил бы со мной одиночество, а потом… Я увидела, какой он беззащитный, этот Джимми Палмер. Ему надо было переходить в Дружелюбие, чего он остался-то в Бесстрашии? Там, в Дружелюбии, он нашел бы себя и в музыке, и во всем остальном, но… Он говорит, что остался из-за меня. Что меня полюбил. Да еще ему воевать идти, как я его прямо перед войной брошу? Не могу я так. Джимми Палмер. Он такой нежный. Если кому когда-то было отсыпано щедрой рукой нежности, то Джимми стоял в этой очереди первым. Я дура, идиотка и сука в одном флаконе. Лучшего парня, чем Джим, не найти даже с фонарем. Высокий, статный, накачанный, как и вся наша пиздобратия, — да любая девка готова следы его целовать, только бы он на нее посмотрел. Но он посмотрел на меня. А я… Убить меня мало. А я смотрю на Кевина и понимаю, что если только он до меня дотронется — ничегошеньки не смогу с собой поделать. И спасибо ему, что не прикасается! Все его ругательства в мой адрес и попытки обидеть тоже понятны. Я хоть и сволочь, и сука, но уж точно не тупая. После того, как он зажал меня в лесу, на глазах у всех, я вообще смутно помню, что там было, потому что видела только его глаза и тонула в этом синем, ярком, самом любимом взгляде, полном тщательно скрываемой тоски. Когда я оказалась прижата к его телу, такому горячему и необходимому мне, я все до капельки почувствовала, поняла: он все помнит. Алекс думал, что я плакала от обиды, а я рыдала от отчаяния. Кевин не забыл меня, ничего не прошло. Но мы не можем… Никак не можем… И вот я смотрю, как грозно он сверкает глазами на Лекс, застукав нас в салоне после отбоя, а она пробирается бочком к выходу. Черт, и Джим еще уехал на свои дурацкие прослушки! А Кевин сейчас пойдет нажалуется Алексу, что мы тут хулиганим. — А ну, стой, блядь! Куда пошла? — Кевин хватает Лекси за локоть. — Я сам отведу тебя к твоему командиру и передам ему из рук в руки, пока вы еще больше дел не наделали! Вам мало было отжиматься до упаду и Яму всю ночь драить? Понравилось, что ли? Как вы обе, блядь, можете быть такими безголовыми? Алекс еще поговорит с тобой по душам, Аниша! — Показывает он на меня пальцем. — Твою мать, ты последнее время весь ум растеряла! И вот чего делать? Как быть-то? Лекси надо вызволять, да и самой от Алекса огребать неохота: он-то может меня и любит, а рука у него тяжелая — у меня задница еще с прошлого раза не отошла. А если по-настоящему разозлится, может и в отстойник засадить. Ну что ж делать, что? Кевин уже тащит Лекси на выход. А, была не была! Со всей дури прыгаю ему на спину, и он от неожиданности отпускает локоть подруженции. — Лекси, беги, я его задержу! Лекс вырывается и, прошмыгнув в удачно приоткрытую стеклянную дверь, скрывается в коридоре. Кевин стряхивает меня со спины и со всего размаха бьет ладонью по щеке. Хрясь! Такое ощущение, что глаз лопается и вытекает вместе со всей горечью и обидой, остается только ярость. Ужасная, поглощающая, такая душная и бушующая, что, кажется, я сейчас кого-то убью. Не обращая внимания на боль и на то, что Кевин, похоже, сам от себя такого не ожидал, я поднимаюсь и молниеносно нападаю на него, круша вокруг себя мебель, образцы, светильники… Ему хватает реакции, чтобы отражать мои атаки и уворачиваться от падающих предметов, но он явно не ожидал такого напора, поэтому несколько ударов все же пропускает. Из разбитой губы показывается кровь, и рядом с глазом медленно, но верно наливается синяк. — Аниша, хватит уже! Я погорячился! — Отбиваясь от меня, Кевин отступает к выходу из салона. — Погорячился ты, Кевин, когда тебе чайник с кипятком на ногу перевернулся, а сейчас ты просто мудоблядкий урод, пользующийся тем, что сильнее! — Я опять налетаю на него и толкаю в грудь в направлении двери. — Какого хрена ты приперся сюда? А? Отчего бы тебе не держаться от меня подальше? — Я только хотел спросить у Джимми, записываем мы трек или нет! — Кевин выпадает в коридор, все еще отступая от меня. — А тут вы… Какого хуя она тут делает после отбоя, для вас слово «дисциплина» — это пустой звук? Когда Алекс отдал распоряжение… — А что, мы теперь все в рабстве у Алекса? С каких пор он отдает распоряжения, он что, уже лидер? — Алекс несет ответственность за неофитов как инструктор, а на Алексис было совершено покушение, и не одно! — кричит Кевин, размахивая руками, и, оглянувшись по сторонам, припускает почти бегом в ту же сторону, куда убежала Лекси. — И если бы вы своими куриными мозгами хоть что-нибудь понимали, то вы бы его слушались, а не свой пиздоблядский внутренний голос, призывающий на ваши жопы приключения! Что-то мне подсказывает, что эта девица вряд ли в жилой корпус пошла, небось опять в подвал свой намылилась? — Алексис сто лет уж как живет в подвале, и ничего, а вот ты что это о ней так печешься? — стараясь не отставать, я бегу за ним и все равно говорю ему в спину, мне за ним не угнаться. — Если Алекс на нее глаз положил, то не советую вставать у него на дороге, плохо дело может кончиться! Кевин сворачивает в ответвление коридора, которое кажется мне на редкость безлюдным, не пойму, зачем. Может, он знает какую-то короткую дорогу к подвалу, где Лекси живет? Я бегу за ним, чтобы хоть как-нибудь его остановить, но этот лось огромный такой, что один его шаг, как три моих. Я за ним не поспеваю. А он продолжает обследовать все закоулки, маниакально, будто сам ищет укромное местечко, где бы схорониться. — Ани, ты рехнулась совсем? — Повернувшись, он смотрит на меня недобро. — Ты чего пиздишь, о ком я пекусь? Ты думаешь, мне Алекс спасибо скажет, если узнает, что я видел, как дуры-девки засели в тату-салоне после отбоя, и прошел мимо, насвистывая легкий мотивчик? — Вот так и надо было сделать, какого хуя ты к нам полез? — Тебя не заклинило, случайно? — Кевин так резко останавливается, что я со всего размаха впечатываюсь в его грудь и сразу же отскакиваю. Невыносимо его рядом с собой ощущать. Чего я за ним бегу-то? А, ну да, чтобы остановить, чтобы Лекси успела… Мысли сбиваются в какую-то непонятную кашу от его близости, от его запаха, от его прожигающего взгляда. У меня как-то в одночасье подгибаются ноги, и я, наверное, упала бы, если бы не облокотилась на стену коридора. Черт, ну надо так, а? Чего я за ним бегаю? А, ну да… — Нет, меня не заклинило, — мотая головой, вроде как не соглашаясь с ним, а на самом деле, чтобы стряхнуть наваждение, отвечаю я. — Это ты с ебанутым упорством бегаешь, чтобы запалить мою подружку. У тебя других развлечений нет, что ли? Заняться больше нечем? — У нас, вообще-то, инициация, ты не забыла? — грозно сверкая ледяным взглядом, выговаривает мне Кевин. — И мы должны этих гребанных неофитов в целости предоставить перед светлые очи лидера, полностью готовых. И если бы ты действительно хотела добра своей товарке, ты отъебалась бы от нее и оставила ей время после отбоя, чтобы она могла выспаться, а не развлекать тебя, потому что тебе скучно… — Знаешь что, не говори, что мне делать, и я не скажу, куда тебе идти, Кевин. А то ты сам во время инициации прямо вот соблюдал режим и после отбоя был в кроватке… Вот только у кого? — Это не твоего ума дело, мои кроватные дела тебя никаким местом не ебут! Ну еще бы, кто бы мог подумать, какая новость! Лично знаю девок, что слюни на него пускают, и заранее ненавижу любую курицу, претендующую… Тьфу, не о том думать надо! Я озираюсь по сторонам и понимаю, что Кевина, а заодно и меня, занесло в странное какое-то место: вокруг еще темнее, кажется, мы даже спускались по лестницам и в итоге оказались в мрачном, гулком коридоре, где отчетливо слышится шум подземной реки и пахнет сыростью. — Ну отчего же? — не остаюсь я в долгу. — Ты до меня доебался, почему бы мне тебя не повоспитывать? — Потому что ты малявка и не доросла до того, чтобы меня воспитывать! — Кев заметно снижает скорость передвижения и сам принимается оглядываться, будто впервые видит эти места. — Малявка, Кевин, у тебя в штанах, — подбоченившись, заявляю ему. — А я взрослая уже по меркам Бесстрашия! Или у тебя первое место по провалам в памяти? — Знаешь, Аниша, ты напоминаешь мне Брайана* во младенчестве: тоже норовишь все обосрать! — Он, наконец, останавливается и смотрит на меня презрительно. — Тебе самой не надоело быть такой тупой, непроходимой дурой, которая дальше своего носа нихуя не видит? Черт, ну это невозможно, просто совершенно. Что он о себе думает, что возомнил-то? Да я, блядь, сейчас пришибу его!Музыка: Jem — 24 hours
Разъяренно кидаюсь в атаку и теперь знаю, что он попытается меня скрутить. Ухожу от захвата, уклонившись в сторону, пробиваю ему корпус и, перевернувшись, хочу заехать ему локтем, но и тут он меня обгоняет — никогда мне не справиться с его реакцией. Или надо больше тренироваться. Что-то я последнее время на тренировки совсем забила… Секунда, и я уже полностью в захвате, даже не шелохнуться. Кевин прижимает меня к себе спиной, блокируя руки, полностью обездвижив, а я пытаюсь его лягнуть и вырваться, но силенок явно не хватает. Потрепыхавшись безрезультатно, я от души наступаю ему на ногу, но он только шипит от боли и не выпускает. А между тем, я отличненько чувствую, как он меня обнимает и отпускать совершенно не торопится, даже наоборот, с каждой секундой прижимает к себе еще теснее. Кевин так близко, непозволительно, страшно близко; ноздри сами собой тянут его запах, и затылок стягивает от его теплого дыхания. Все такое знакомое и… нужное, безумно. Моё, только моё! Ноги-то совсем ватные становятся, стоять невозможно. Вот черт… Только не отпускай меня, Кевин, пожалуйста! О чем я думаю, блядь, ну о чем? И будто в ответ на мои бесстыжие мысли слышу у себя над ухом тяжелый рваный вздох. Он еще крепче вжимает меня в свое тело, и я чувствую, как в задницу недвусмысленно и откровенно упирается очень даже твердый… предмет. И это явно не пистолет и не нож, еб вашу мать! С ума сойти, нет, только не это! Голова идет кругом так, что если бы он не держал меня, я, наверное, рухнула бы прямо тут. Кевин, крепко сжимая мои плечи, разворачивает меня к себе лицом и… впивается в губы, захватывая их как-то безоговорочно, словно так и должно быть, прижимая к себе и явно желая, чтобы у меня не осталось ни одного шанса на побег. Я совершенно непроизвольно — хотя чего это я… ведь столько раз в мечтах предоставляла это себе, столько раз видела это во сне — оглаживаю мускулистые плечи и поднимаюсь выше, устраивая ладошки на его затылке. Зарываюсь пальцами в короткие волосы, лохматя их, а потом, расцарапав кожу куртки, спускаюсь ниже, прохожусь ладонями по широкой спине, нащупывая край кожанки. Потому что невозможно отказать себе в удовольствии под нее забраться, чтобы ощутить тело, такое близкое и такое недоступное мне… обычно. Почувствовав, как я пальцами комкаю на нем одежду в районе лопаток, Кев, не прерывая поцелуя, избавляется от куртки, и я, совершенно растеряв весь здравый рассудок, лезу ему под футболку, судорожно выправляя ее из брюк. По его телу проходит судорога, и я даже, кажется, слышу приглушенный стон прямо мне в губы, но прерывать поцелуй ни ему, ни мне не хочется. Все мое тело покрывается миллиардами мурашек, прокатывающимися от макушки до пяток; я выгибаюсь навстречу дико необходимым мне ласкам, чувствуя, как желание концентрируется внизу живота и окончательно подкашиваются ноги. Лихорадочно глажу ладонями мускулистую спину, не останавливаясь, нет-нет, да расчерчивая ее царапинами, и постепенно захватывающая разум страсть заставляет срываться на стоны. Я вжимаюсь в Кевина, подставляя ему шею для судорожных поцелуев, которую он еще и покусывает, принуждая задыхаться и, хныкая, мысленно просить еще… Да, Кевин, целуй меня, глубже, сильнее! Господи, ну наоборот же надо! Нет! Мы не должны этого делать, нет, ни за что! Боже, как же охренительно, с ума сойти! Его губы, его язык, я сейчас умру, прямо тут, вот в этом коридоре… Кевин отрывается от меня, чтобы воздуха глотнуть, и я просто зависаю от плещущейся в его светлых глазах страсти, такой, что мне становится… все равно? Нет, мы не должны этого делать, не должны! Я упираюсь ему в грудь, но он меня не отпускает. Бешено прожигая взглядом, он, запнувшись о свою куртку, толкает меня к стене, прижимает к ней, и я чувствую, что не выпустит… Припухшими от сумасшедших поцелуев губами он снова тянется ко мне, и я, плюнув на все, отвечаю ему, упоительно, взахлеб, сжигая все мосты и отрезая себе пути назад… Кевин, почувствовав отклик, глухо стонет и еще больше вжимает меня в холодную влажную стену, но через секунду, отстранившись, он оглядывает мое лицо, не сдерживая тяжелого, прерывистого дыхания, будто удивляется, что я ответила ему. — Кевин, мы не должны… — лепечу я, не смея даже моргнуть, оторвать взгляд, будто если я прерву этот контакт, все разрушится, исчезнет. — Нам нельзя… — Знаю… — бормочет он, но при этом наклоняется и прихватывает мои губы опять, сладко, до боли прикусывая, теряя контроль. Кевин пробирается руками под мою одежду, пальцами судорожно вцепляется в спину, оставляя синяки на нежной коже. — Делай что хочешь, — жарко шепчет он между поцелуями, — но даже не пытайся меня остановить! Я все равно не смогу! Я так долго этого ждал, так долго с ума сходил… Тебя хотел, только тебя, никого больше! На мгновение оторвавшись, разрывает мою футболку и отбрасывает в сторону — слышу только, как она приземляется на бетонный пол с тихим шмяком, и от открывшегося вида моей голой груди взгляд его становится совершенно безумным. В этот момент я понимаю: чтобы я ни говорила, чтобы ни делала, уже поздно. Его ничто не остановит. Да я и не могу больше. Устала с собой бороться. Трясущимися руками берусь за края его футболки и дергаю вверх, срывая и избавляясь от раздражающей преграды. Сколько раз я видела его на тренировках голого по пояс и не могла даже дотронуться, изнывая от желания прикоснуться. А теперь он весь мой, мой! Прикрыв глаза, я глажу ладошками его грудь, понимая, что окончательно сошла с ума. Кевин резко, почти грубо притягивает меня к себе одной рукой, будто я все еще порываюсь куда-то сбежать, и, пытаясь справиться с окончательно сбившимся дыханием, дотрагивается пальцами до ключиц. Чувствую, как он загнанно дышит, я ничуть не лучше. Но замираю, забыв обо всем, когда Кев медленно проводит подушечками пальцев от шеи, спускаясь на грудь, обводит темные соски, едва дотрагиваясь. От этих прикосновений по телу проходят тысячи чувственных импульсов, которые я ощущаю настолько мучительно-сладко, что закусываю губу до крови. Он поднимает на меня взгляд, в котором нет ни крупицы адекватности. Резко подхватив под бедра, усаживает на себя, вжимая в стену настолько тесно, насколько это возможно, целуя бешено, яростно, как-то одержимо… Я растворяюсь в его руках, теку так, что стыдно даже; чувствую его желание, такое острое, что через брюки становится горячо. — Кевин, отпусти, не могу больше, — выдыхаю ему в губы. Он, совершенно правильно истолковав мое нытье, ставит меня на ноги и разворачивает к себе спиной, прислоняя к стене коридора. Прижимаясь к ягодицам, Кевин расстегивает мои брюки и приспускает их, пока я пытаюсь включить голову и найти выход из этой ситуации. И ни хрена у меня не получается. Я только слышу, как отщелкивает его пряжка, вжикает молния, и чувствую оголенной кожей его горячий член. В эту самую секунду я понимаю, что мое тело и психика пришли в такой резонанс, что меня сейчас просто разорвет на клочки. В голове туман, желание только одно: чтобы он завершил начатое, но в то же время молю, чтобы он оставил меня. — Кевин, — хныкаю я, — мы не должны… Кев… Не делай этого со мной… — Ани… Даже если бы я хотел сейчас остановиться, я просто не могу… Это… сильнее меня… прости… Глупо было, конечно, просить его, стоя перед ним с оголенным задом… Сначала я чувствую его пальцы между ног, как он, нежно тронув клитор, гладит, слегка нажимая и утопая в смазке. После чего, чертыхнувшись, Кевин толкается в меня членом, сразу весь, на всю длину. Все, я умерла, умерла! Это невыносимо охуенно, как же, просто… Блядь! Не могу, это пиздец! Кевин при каждом движении, становящимся раз от раза все резче и жестче, шумно выдыхает воздух с утробным стоном, а мне орать хочется от удовольствия, сдерживаться невозможно. Из груди рвутся вскрики, и мне кажется, сейчас вся фракция сбежится посмотреть, что происходит. Это… офигенно… потрясающе… Он двигается во мне, а я царапаю стену, из глаз непроизвольно текут слезы, это такой кайф! Помогите мне, кто-нибудь, я не должна ведь! Кевин гладит руками — такими сильными и обжигающе горячими — мою спину, переходит на ягодицы и снова вверх, к груди. Я чувствую, как он наполняет меня, и каждый толчок, приближая к оргазму, заставляет подаваться ему навстречу все сильнее, неистовее, сумасшедше! Гос-с-спо-о-оди-и-и… Я кончаю, кончаю… Мамочки-и-и… Кев вжимается в меня с силой, давая прочувствовать оргазм до капельки, и, еще несколько раз мощно толкнувшись, со стоном покидает мое тело, а ягодицы обжигает семя, такое горячее… Я не знаю, как жить теперь. Что делать? Опускаю голову, тихонько плачу оттого, что мне так хорошо, как не было никогда, ни с кем! Оттого, что я наделала, от стыда… Оттого, что мне бы хотелось, чтобы так было всегда… Оттого, что, наверное, я последний раз его ощущаю так близко. — Аниша… Девочка, прости меня! Я больше не мог, я так давно уже по тебе с ума схожу, малыш. С того самого поцелуя не проходило ни дня, чтобы я о тебе не думал… — Кевин, — рыдания не дают нормально вздохнуть, — Кевин, почему? Зачем? — Ты можешь сказать, что я тебя изнасиловал, Ани, и меня сошлют на дальние рубежи. Делай со мной, что хочешь. Я люблю тебя, я весь в твоей власти. — Кевин легонько, будто опасаясь, целует мою шею, чуть повернув мою голову к себе, слизывает мои слезы со щек. Я хочу остаться здесь, в этом коридоре. Не хочу уходить туда, где Кевина теперь уже не будет. Не могу я с ним быть. Не могу я так поступить с Джимми. Боже, как я хочу сказать, что люблю тебя, Кевин! Как хочу обнять тебя, уткнуться тебе подмышку, вдохнуть твой запах полной грудью, потереться о твое плечо носишкой… Но все это не для нас! Я сейчас пойду к себе и постараюсь забыть то, о чем мечтала так долго, постараюсь смыть твои следы, которыми наслаждалась бы при другом раскладе… Буду стоять под душем, выть и оттирать себя мочалкой, потому что невозможно себе представить, как я теперь буду смотреть в глаза Джиму. Я люблю тебя, Кевин, всей душой, всем телом, и все мысли у меня только о тебе, но… — Кевин. Застегни свою ширинку. И отойди от меня. Все его тело напрягается так, как будто он становится стальной. Только что был пластичный, теплый, окутывающий, а теперь холодная ледяная глыба. А чего ты хотел? Чтобы я сразу, вот так, взяла и бросилась к тебе в объятия? А Джимми по боку? Нет, Кевин, я не могу так! Да и ты не сможешь… Тебе еще с ним бок о бок воевать, любимый. Его дыхание последний раз теплым ветерком касается моей кожи. Он отходит на шаг назад, снова этот звук застегиваемой молнии. Я так и стою, воспринимая все на слух, потому что глаза открыть страшно, и опираясь руками на стену. Пальцы, застывшие в судорожном корявом трансе, спущенные штаны, зад в сперме… Видок еще тот. — Никогда. Больше. Не подходи. Держись от меня подальше. Ясно? — Да. Я понял. — Голос его срывается. — Прости меня… Я привожу себя в порядок, не глядя на него, потому что если я сейчас на него посмотрю, никуда отсюда не уйду. Натягиваю штаны, укутываюсь в разодранную футболку, намотав вокруг себя, и, старательно придерживая ее за края, иду в салон. Зализывать раны. И тихонечко помирать от чудовищной тоски.