Эшли
Музыка: Within Temptation — Say My Name (минус)
Тихий скрип тормозов, протекторы прочно вгрызаются в землю, глушу мотор. Воздух с присвистом уходит из легких, дыхание порывается срезаться, и в сердце распаляется адская боль. Мне нужно несколько минут, чтобы взять себя в руки и, наконец, дернуть ручку дверцы. Ноги непослушно заплетаются, пот чертит дорожки по вискам, когда взгляд падает на струящуюся ленту полотна железной дороги. Всю дорогу гнала от себя все мысли, все… Но чем ближе подхожу, тем труднее сдерживать расползающуюся соль по щекам. Ах, как же это невыносимо, невозможно больно. Стон рвется из груди, но выходит только глухое мычание. Все равно никто не услышит. Раны всё не затягиваются, не рубцуются и не заживают. Внутри что-то давно сломалось. Треснуло. Надломилось. Нет никаких сил приблизиться, но и нет больше сил стоять чуть в стороне и рыдать молча, как потерявшийся ребенок, размазывая слезы рукавом черной куртки, и вспоминать… Может, они смотрят сверху на нас? Видят. В такие моменты мне кажется, что они где-то совсем рядом. Невидимые… Трис не смогла освободиться, чтобы поехать со мной, остальные на полигонах. А больше мне совершенно не с кем помолчать о них, понимаете? А я задыхаюсь, трясусь, не отводя взгляд от выстроенного мемориала, раскинувшегося крепким соитием мрамора, прямо под тем самым мостом, куда слетел первый вагон. Ровно год назад! Каждая поджилка дрожит, каждый нерв оголен. Я помню… Мы все помним. Выплясывающие пальцы накрывают холодный камень, медленно обводя подушечками тонкие нитки выбитых букв. Имен. Я точно знаю, сколько их здесь. Знаю, сколько выписанных строчек впитал в себя вместе с общей скорбью, незаменимой утратой этот камень. Сто двенадцать имен и фамилий, сто двенадцать бесценнейших жизней… Сердце разрывается, что ни толчок — то боль. Быстрее бы уже разорвалось ко всем чертям! Лучше ничего не чувствовать, чем это терпеть. Но оно продолжает исправно отбивать свою повинность. Внутри все жжет от беспомощности и невозможности что-то изменить, предотвратить. Ну и как дышать спокойно, пока устроившая этот филиал преисподней тварь жива, дышит, существует? Как это возможно, как?! От одной этой мысли, кажется, кислород кончается в окружающем пространстве и во рту окончательно пересыхает. Кто же ты? Проклятая мразь со сгнившей насквозь… нет, не душой… черной пустотой, наполненной только нечистью, прахом и тленом. Не человек. Я ненавижу тебя всеми фибрами души! Гнев затопляет, кипит внутри серной кислотой, не находя выхода, под самым горлом, которое стянуто вибрирующими спазмами так, словно обмотано колючей проволокой. Ты забрал у нас наших близких и любимых и чуть не отобрал у меня его! Самого дорогого, родного моего, Эрика… мою жизнь, чуть не выдрал частичку меня. И сразу все возвращается. Обрушивается. Все осознание случившегося. Наваливается, словно целая груда камней. Совершенно не представляю, как можно было бы жить, существовать, если бы он… не вернулся? Выдуваю судорожный вздох и чувствую, что вся, буквально вся покрыта бисером холодного пота. Знобит так, что зубы начинают выбивать дробь. Обхватываю себя за плечи, пытаясь унять мелкую дрожь. Боже, как же дьявольски я ненавижу того, кто все это устроил… Сжимаю выпрыгивающие губы, пытаясь успокоиться. Получается не очень. Луплю кулаком по твердой поверхности. Раз, другой… Хочется орать и крушить все вокруг. Душа трепыхается, вибрирует от боли, от тоски, от сочувствия. Меня это изводит, сводит с ума… Утыкаюсь лбом в мрамор, иначе голова сейчас закипит и взорвется. Кровь барабанит в висках, а в памяти вспыхивают имена. Ох, как же их тут много… Конечности у меня мелко трясутся, и я хватаю воздух ртом. Соберись, ничего уже не исправить. Ты это уже пережила… Ну! Еще раз. Пальцы шарят, щупают и обводят выпуклые буквы. Вот они… Алекс и Колин, делившие со мной вражеские пули, прикрывавшие мою шкуру собой в боях не один раз. Шона… суровая старшая сестричка Линн. Еще десятки строчек знакомых имен. Почти два десятка выращенных мной неофитов за несколько лет работы инструктором… В животе ледяной ужас скручивается хладной змеей, все туже и туже, выдрав живьем еще один стон. Это не просто невыносимая боль — этому даже нет названия. Ненавижу! И слезы срываются потопом. Пальцы останавливаются, застывают, вдавливаются в камень. Эллисон и Джойс Саммерс, родненькие мои… Боже, боже мой, как мне вас не хватает, кто бы знал! Будто из сердца выковырнули целые клоки, оставив уродливые раны, истекающие кровью. Невозможно смириться. Не получается, совсем. Эта чаша ярости, жажды мести и страданий давно уже переполнилась и рухнула, раздавив под собой. Я захлебываюсь, тону в ненависти, сумасшедшей, дикой, чертовски бурлящей, которая захватывает все мое существо. Мы найдем эту тварь, найдем… доберемся. Уничтожим, сотрем с лица земли! Я обещаю вам, клянусь! Они за все ответят, захлебнутся собственной кровью. Ничем этого чувства не забить. Нет этому оправдания, нет прощения, нет жалости, ничего не осталось. Только неимоверное опустошение. Сколько там кругов ада? Я все их нарезала не по одному разу. Зажмуриваюсь, крепко, до бесцветных бликов перед глазами, и встряхиваю головой, пытаясь прогнать всплывающую в воспоминаниях жуткую нарезку из страшных кадров. В ушах звенит, тело наливается тяжестью, и цветные пятна сквозь сочащуюся влагу начинают приобретать конкретные очертания, а спазмы продолжают мучительными судорогами катиться по ребрам. Я не просто плачу, а рыдаю взахлеб по всем безвозвратно ушедшим, оплакивая павших. Вдох-выдох, вдох-выдох… Сколько я так стою, не знаю. Наверное, долго. Все минуты сплавляются в одну пульсирующую болевую точку. Горизонт стремительно заволакивает серыми свинцовыми тучами. Тяжелыми. А потом с небес срываются первые холодные капли. Небо тоже плачет по ним. Все, пора уходить. Увы, но свежий, прохладный ветер, прорывающийся сквозь открытое окно внедорожника, никак не помогает справиться с захлестнувшими эмоциями. Собственно, мне уже довольно давно вообще кусок в горло не лезет. Нужно возвращаться во фракцию за Люси, пока она там Анишку не извела, и ехать на полигон, и так задержалась на несколько дней. Эрик будет рвать и метать от негодования, пиздянок получу опять. А мне еще надо собраться с мыслями и хоть как-то сопоставить воедино все весьма интересные факты и домыслы, чтобы понять, что именно рассказать своему любимому лидеру о происходящем во фракции, свои наблюдения и собранную информацию, а чего лучше вообще не упоминать при нем. Безусловно, порадуется успехам Виктора — он проходит инициацию на высоте и, конечно, лидирует. Да кто бы сомневался, он сын своего отца. И что наш старший сын устроил такую жесткую инициацию переходникам, что они в буквальном смысле доползают до кроватей и практически живут на полосе препятствий. Это не страшно, так надо, и по-другому новобранцам не выжить в военное время. Да и инструктор из Алекса вышел пусть и не совсем сдержанный… Да уж, пиздец, какой не сдержанный, если честно. У меня волосы дыбом встали, когда я первый раз услышала, как он на них орет, хотя и привыкшая к громовому голосище Эвансов. Сразу почему-то вспоминается своя инициация и как нас гонял милый. М-да, это у моих мужчин в крови. Гены, мать их. Но, как ни крути, а у Алекса получается: ребятки все схватывают на лету, по полосе шустро сайгачут и спарингуются неплохо — конечно, еще не все. Но, думаю, совсем скоро нагонят. Кевин учит их палочному бою, что, кстати, не входило в планы инициации, но, несомненно, лишним не будет. Посмотрела показатели по стрельбе — идет почти у всех, удивила девица… Наверняка пойдет на спецобучение к Майре, получится отменный снайпер. Если только Алекс ее не прибьет, или еще чего… И это «еще чего» очень пугает. Девица явно нравится ему. Я вижу, как он на нее поглядывает, когда думает, что его никто не видит. Но при этом орет, психует, отворачивается. Обычно, если ему девица нравится, он, наоборот, обхаживать ее начинает, а тут… То ли взрослеет, то ли чем недоступнее игрушка, тем желаннее. Только бы не натворил дел, уж слишком он беспечный и безрассудный. Все его проблемы из-за баб и пьянок, сколько приходилось разруливать скандалов — не счесть. Ну вот в кого он такой бесшабашный? О, черт подери-и-и… Отрезал девице волосы, прутом охаживает, запихнул в отстойник, заставил их на пару с Анишей драить Яму, а уж каким семиэтажным матом он ее обкладывает! Сани бы позавидовала, услышав такие перлы. А она ничего, тихонько шипит в ответ и делает непроницаемую мурзилку. Видать, упрямая, мне такие нравятся. Аха-хах, да-а, выкуси, теперь посмотри сам, как тяжко противостоять строптивому норову, коим ты сам обладаешь в полной мере. И при этом живет с ней в бывшей спальне неофитов. Ага, блядь, думал, я не узнаю, ну конечно! Так еще и Люси, видите ли, приметила, что сына целуется с ней! Вот этот коктейль из раздражения и страстных поцелуев меня и пугает. Потому что напоминает кое-что… Вот обо всем этом Эрику точно знать ни к чему. Спокойнее будет. Иначе сливайте воду, тушите свет — милый в ярости камня на камне не оставит, девочка огребет по полной и не будет допущена до работы Бесстрашной, а Алекс отправится к хренам на куличики, на дальние полигоны. Муж всегда рубит с плеча, слишком вспыльчивый. Ему и так тяжелей всех из-за ебучих недовольных, которые двадцать лет пьют нашу кровь и тянут нервы, а я не всегда успеваю вклиниться громоотводом, чтобы остановить стихию его гнева. Лидеры не поощряют отношений с неофитами, хотя сами в этом грешны, ой как грешны! Рыльца прямо в пуху, по самые уши. И могут пересмотреть установленные ранги, лишить полученных баллов за инициацию. Вернувшись в Яму, собрав вещи и Кнопу в дорогу, напоследок обжимаю всех наших великовозрастных детишек. За столько лет жизни в Бесстрашии у нас всех не только стала общая кровь, общая жизнь — у нас даже дети, можно сказать, общие, потому как росли все вместе с пеленок и бегали на один горшок. И с возрастом эта связь между ними только крепнет, они друг за друга всегда будут стоять горой. Как же я буду безумно скучать по ним, да и по фракции мне тоскливо, не люблю я полигоны. Оказавшись на неделю дома, вдали от до одурения настопиздевшей природы, ощущаю себя чертенком на каникулах. Единственное, что раз за разом выдергивает из сосредоточенного до рези в глазах приглядывания за старшеньким, это острое, настолько невообразимо навязчивое ощущение чужого, прожигающего угрозой пристального взгляда. Слишком тяжеловесного, тем только еще сильнее навевающего опасность. Нужно быть до безрассудства слишком наивной и глупой, чтобы так неопрометчиво не понять, что этот взгляд приобретает тревожные рамки. Он печет мне спину, прожигает и довольно давно меня преследует. Я чувствую его каждой клеточкой тела, отчетливо, до покалывания в кончиках пальцев… Кто за мной следит? И самое главное, что ему надо? Если бы дело было в войне… Но нет, я прекрасно знаю, как смотрят враги на поле боя. Они просто хотят убить. А здесь… здесь невообразимая, полностью изгаживающая ненависть, уничтожающая. Нависшая, сгустившаяся, словно черная туча… скрученная до предела, и она вот-вот рванет. Иной раз меня начинает колотить с головы до ног, словно Дамоклов меч уже занесен над моей головой, но приходится выпрямлять спину и задирать подбородок, чтобы не сломаться, не показать свою слабость. Не доставлю я ему такой радости! Черта с два! Упрямства мне тоже не занимать. Но собственное бессилие раздражает, я ничего не могу с этим поделать. Кажется, пора все выложить Эрику по этому поводу. Боюсь, слишком боюсь, что могут пострадать наши дети. Душа раскалывается вдрызг, лучше разрежьте меня на куски, но только не мои дети. Это единственное уязвимое наше место… Маленький бесенок — Люси, мои сладкие мальчишки… Скучаю. Сумасшедше, несказанно скучаю по близнецам и мужу. Как же я их люблю!