Лерайя
Наблюдая за милующейся возле тренировочных снарядов парочкой — Алексом и его белокурой неофиткой, — никак не могу унять закипающее в моем сердце раздражение. Смотрятся они вместе, конечно, потрясающе. Он такой высокий, сильный, почти совершенный, она — тоненькая рядом с ним, высокая, женственная, но в то же время воинственная. Чего б такое еще продать, чтобы стать такой, ну хоть на минутку? Душу-то я уже продала, нет ее у меня. Невозможно на них смотреть без зависти. Алекс, несмотря на то что девушка еще не окончила инициироваться, обнимает и целует ее при всех, совершенно не стесняясь. Как же этого не хватает — бесшабашной сумасбродности, молодого задора! А где его взять ближе к сорока, когда вся жизнь прошла в погоне за недоступным? Когда Эрик бился с сыном, я от этого зрелища просто… Внутри все скручивалось и сжималось. Как же мне хотелось бы, чтобы все это великолепие было мое, только мое! Чтобы это я подошла к нему и поцеловала его! Я не стала бы задавать никаких вопросов, я, как эта светленькая девушка, просто прижилась бы к нему губами, с удовольствием, чувствуя, как он мне отвечает. — Лерайя, ты чего тут стоишь? — ко мне сзади подходит Майки. Мой Майки. Я скупо улыбаюсь и обнимаю его. Он лучше, чем ничего, конечно. Не Эрик, далеко не он, но… Совсем без мужчины плохо. Мы не афишируем наши отношения, хотя Майки много раз предлагал пожениться. Но я не могу. Почему — не знаю. Привыкла отказывать ему за столько лет. Я где-то в глубине души понимаю, что наступили мои последние дни, лидер Недовольных не простит мне свой провал, и, хоть он произошел не только из-за меня, я сильно подставилась — моя участь теперь решена. Скорее бы уж. — Да так… Ничего. Майки, поцелуй меня! Растатуированные пальцы гладят мои щеки, раскачанная рука забирается под футболку… Да почему нет? Мне осталось жить не так долго, а к Майки я уже привыкла, он стал почти родной. С ним не надо ничего придумывать, он знает мое тело, как и я его. С ним надежно, спокойно. Можно закрыть глаза и на секундочку представить, что меня обнимает Эрик. И глаза открывать не хочется. — Лерайя, — жарко шепчет мужчина, — пойдем ко мне… Да! Это то, что сейчас необходимо, как глоток свежего воздуха. Вдруг желание жить становится таким острым, каким оно бывает только перед смертью. Желание жить, наслаждаться, чувствовать… Почему я лишала себя этого всю жизнь? Зачем потратила ее на то, чтобы быть с мужчиной, который этого не хочет? Я лежу на груди Майки, обвожу пальцем татуировки и едва заметные шрамы. Еще с тех времен, когда регенерация была слабенькой, едва действующей. У Эрика тоже много шрамов, и он не избавляется от них. — Лерайя, о чем ты думаешь? — низким голосом спрашивает меня Майки, разглядывая потолок. — Мне сейчас так хорошо, что думать ни о чем не получается, — нагло вру я ему — зачем его еще больше разочаровывать? Майки прикрывает глаза и поднимается на локте. — Лер, выходи за меня все-таки, а? Может, хватит тебе уже отталкивать меня? Мне за эти годы никто не был нужен, мне плевать, какие там про тебя слухи ходят. Я ведь… люблю тебя, ты знаешь? — Знаю, Майки… — тяну я. Ну вот что ему ответить? А с другой стороны… А что такого-то? Я столько раз отталкивала его, столько смеялась над его влюбленностью, потом любовью, потом болью, что уже забыла, как это просто взять и сделать человека счастливым. Да пропади оно все! — А знаешь что, я выйду за тебя. Да, я определенно хочу стать твоей женой. Он к этому не готов, я вижу, хоть и предлагал. Разговоры о женитьбе он заводит с завидной регулярностью, но я всегда либо отшучивалась, либо посылала его в грубой форме. Он никогда не уговаривал, только возвращался и возвращался к этому вопросу, как истинный Бесстрашный, который никогда не сдается. — Ты сейчас серьезно это сказала? — пристально глядя мне в глаза, осторожно спрашивает он. — Да. А почему нет? Мы столько времени вместе, нам так хорошо, почему не пожениться, Майки? — Но ты же не любишь меня, — это был не вопрос. Это не было сказано с укором. Просто утверждение, придавливающее обнаженной истиной, как надгробной плитой. — А кто знает, что такое любовь, м? Нам неоткуда знать, что это такое. Мы что-то чувствуем, у нас в организме происходят химические реакции, которые дают мозгу чувство эйфории, и это чаще всего принимают за любовь. Или может быть привязанность, привычка, схожие интересы? Помощь друг другу в выживании? Кто точно скажет, что это такое? Поэтому какая разница? Я просто хочу быть рядом с тобой, теперь уже до конца, может, это и есть любовь? Майки обнимет меня, увлекая на подушку и нависая надо мной. — Лера, как я мечтал все эти годы услышать это! — а, оказывается, приятно дарить счастье человеку! Всё… Мысли разлетаются от его поцелуев, как стайка испуганных птиц. И я больше не думаю ни о чем… … До того момента, как раздается тихое пиликанье коммуникатора. Элайя. Вызывает меня. Ну что ж… Значит, пора. Я смотрю на крепко спящего мужчину и понимаю, что принесу ему страшную боль своим уходом, которую не залечит ни одна регенерация. Но сейчас он так безмятежен и счастлив… Конечно, я не буду его будить… Счастье можно продлить еще на несколько часов, до того, как найдут мое тело в какой-нибудь канаве с пулей во лбу. Я целую его легонько, прощаясь. Спасибо тебе, мой верный Майки, за жизнь, которую ты подарил мне. Без тебя было бы совсем тоскливо. Я пробираюсь на старое и давно ставшее привычным место встречи. Страшно мне? Не знаю, я как-то уже устала бояться, переживать, нервничать. Даже ненависть к мелкой Эриковой дуре ушла на какой-то задний план. Хочется ли мне просить, умолять оставить мне жизнь? Нет, совершенно. Я готова была принять смерть в тот момент, когда помогала, как могла, отразить атаку Недовольных на Искренность. А теперь… За все надо платить. — Пришла, — раздается в ночи резкий голос сестры. — Ты точно дура. Могла ведь не приходить! — Не могла. Устала. Делай, что должна. — Ты можешь объяснить, зачем? — ее лицо скрывает капюшон, но она говорит разбитыми, опухшими губами, я слышу это. Он опять избил ее. — Я не могла поступить по-другому. Меня и так подозревают, особенно бабы. — Ну это и понятно — вешайся ты на Эванса еще откровеннее, тебя бы давно уже расстреляли. Ты просто неимоверная идиотка. Дура! Лерайя, как ты могла, ну как? Ты знаешь какой у меня приказ? — Знаю, конечно, я отдаю себе отчет в том, кто наш лидер и какие у него принципы. Еще раз говорю, делай! Что ты тянешь? — Я обещала родителям заботиться о тебе и я заботилась! Лерайя, я делала все, чтобы ты выросла и стала… Тем, кем ты стала! А ты все испортила, зачем? Что тебе дала эта болезненная любовь к Эвансу? Ясно же было… — Ничего не было ясно. У меня была жива надежда. Теперь она умерла. И я хочу умереть вместе с ней. — На, — Элайя протягивает мне пистолет рукояткой вперед, — давай, сделай это, сама. Потому что я не могу. Родители мне не простят, да и я сама… — Ты же знаешь прекрасно, что если бы я могла это сделать, я сделала бы это давно! Я не могу, не могу! Разнеси мне ебаную башку, хватит уже медлить! Голос в ночи раздается так далеко, что на минуту мне кажется, будто меня слышно даже в Яме. Как же хочется кричать, орать, рыдать в голос… Но пресловутая гордость, не позволившая мне в свое время подойти к еще свободному Эрику и сделать так, чтобы он был со мной, не позволяет дать своим чувствам волю и перед смертью. Сестра берет пистолет и направляет его мне в лоб. В ночи видны лишь очертания оружия, и этот холод, могильный холод, разливающийся сейчас по моим венам, ввергает меня в ужас. Элайя взводит курок… и… … Ничего не происходит. Она падает на колени, и ее тело сотрясается в беззвучных рыданиях. Ужас, вызвавший оцепенение, не сразу позволяет мне понять, что ничего не случилось, я все еще жду мучительной и страшной боли, разрывающей мою голову. — Не могу я… Ты дура, ты заслуживаешь смерти, но я не могу! Не могу… — Ты должна. Иначе… Ты знаешь, что будет. — Знаю, — она поднимается на ноги и тяжело вздыхает. — Пойдем со мной.***
Подземный полигон недовольных
Лидер хмуро смотрит на сцену казни. В глазах Лерайи запредельный ужас. Он с презрением думает, что все Бесстрашные на самом деле трусы. Они больше все орут о своей мнимой смелости, отважности, доблести, а на деле… Глаза безумные, губы трясутся. «И это командир штурмовой группы? Этот Эванс совсем тупой, чтобы бабу, да еще такую истеричную, назначить руководителем!» — Нет, пожалуйста, не надо… — умоляет Лерайя. «Тоже мне Бесстрашная, язык не поворачивается ее так назвать. В стольких боях побывала, а тут смерти испугалась. Пфф-ф!» На мониторе планшета видно, как дергается рука Элайи с зажатым в ней пистолетом, гремит выстрел. Голова Лерайи откидывается, пуля обрывает ее скулеж, а стена сразу за ней окрашивается красным. «Ну что ж, молодец девочка, хоть кто-то меня не подводит, — думает лидер Недовольных и кивает Элайе, отправляя ее пока восвояси. — Сегодня она заслужила мое внимание, вечером зайду к ней».