Алексис
Надрывный, противный визг сирены, нещадно бьёт по барабанным перепонкам, заставляя резко выпрыгнуть из мирного сна в тяжелую реальность и со стоном заткнуть уши ладонями. Сознание еще пытается ухватиться за уголок дрема, пока тело вталкивается в форму. Новобранцы вскакивают с коек, одеваются, продрав глаза и путаясь в одежде, а затем уносятся из жилого корпуса в сторону оружейки. — Что случилось-то? — ворчу я, обращаясь ко всем сразу. — Учебная тревога, что еще… опять, блядь. Уже третья, за неделю, — выцеживает Юэн, пытаясь на ходу завязать шнурки, но так и всовывает их внутрь берцев. — Бегом! Бегом! Шевелите жопами! — орет командир, хлопая в ладоши, подгоняя своих подопечных. А орет он так люто, что становится страшным, как моя жизнь. — Полная выкладка, и минута на построение! Ох, ты ж, еще и с выкладкой… Гуськом в оружейную, нацепляем обмундирование, шлемы, оружие на плечо и на улицу, строиться в одну шеренгу. Командир проходит вдоль всего ряда новобранцев, сцепив руки за спиной, сурово осматривает нас и пинает ногой по обуви, как ему кажется, высунувшихся из строя бойцов. Быстро скашиваю взгляд на часы, шесть, ну блин! Обычно подъём в семь, но раз уж учебная тревога, то… Додумать не успеваю, вытянувшись по струнке перед взором единственного глаза командира. Второй его глаз закрывает черная повязка, а меня всё терзает единственный вопрос — зачем? Почему бы не взять и не вставить себе искусственный, ведь это пустяковое дело и даже отличаться от обычного с виду не будет, или он специально ходит в повязке, так сказать, для устрашения? Если же так, то командир Эдвард Уильямс своего добился успешно. Его я побаиваюсь, хоть и не таких суровых и жестких видала. — Новобранцы, ваша задача пройти всю учебную полосу препятствий в положенный норматив времени. Если хоть один боец не укладывается, или же, блядь, кто-то не доползет до финиша, то всему отряду прохождение не засчитывается. Это ясно? — Так точно, сэр! — гаркаем мы в унисон. Чего уж неясно? — Вот и отлично. Всё, вперед! Пошли! — командует Уильямс, и тут же раздается писк сигнала, возвещающий о старте. Отряд подрывается и бегом несется на кросс по пересеченной местности, затем полоса препятствий. В принципе, ничем особо не отличающаяся от полосы возле штаб-квартиры Бесстрашия, только масштабнее и со своими вкусными начинками да дополнениями. Мышцы приятно горят, не противятся нагрузке, уже давно привыкли к ежедневным тренировкам. Темно, рассвет еще не раскрасил небо, и чуть морозный воздух немного режет легкие, на дворе весна. Мы огибаем полигон и, не снижая скорости, приближаемся к самой полосе. Наша группа новобранцев из десяти человек — все Бесстрашные. Все проходили суровую инициацию своей фракции и все хоть раз, но участвовали в настоящих боях. Для нас такие учения, стали уже обыденностью. Я, Грейс и Лари — из последней партии бывших неофитов, остальные старше на два-три года. Беспардонные, как все Бесстрашные, задиристые и веселые молодые ребята, собирающиеся каждый вечер в общей спальне побалагурить, поржать, которые по ночам рассказывают всякую жуть, а потом смеются громко, шумно и очень много. Ко всему этому быстро привыкаешь, а еще быстрее начинаешь любить. Хоть и зарекалась я не привязываться к людям, а тонуть в своей боли в одиночестве оказывается совсем жутко. Я пытаюсь сделать вдох, но воздух застревает еще в горле. Я не могу забыть. Не могу принять его предательства. До сих пор не могу поверить. За почти три месяца я так и не научилась жить без него. Не смогла осознать, что потеряла его навсегда. И не смогла свыкнуться.Музыка: Мураками — Не спеши (Official Version)
Можно привыкнуть к суровым будням и тяжелым нагрузкам, травмам, полученным на изматывающих тренировках, которые быстро заживают, к утренним и ночным тревогам, железной дисциплине, закрученной до упора. И даже к постоянно сосущей под ложечкой, ноющей тоске. К горячим, злым слезам обиды, впитывающимся в подушку ночами. К тому, что сердце каждый день раздирает от боли. Снова и снова. Изводя. А душа вывернута наизнанку. Ко всему можно привыкнуть, но терять любимых не привыкаешь никогда. Невозможно научиться терять. Потому что это запредельно страшно, что бы ты ни делал, какую бы маску безразличия ни надел и под какие замки ни прятал бы душу. А я скучаю по нему. Безумно скучаю. И всё равно не могу нормально дышать. Господи, мне так его не хватает! Его глаз, обволакивающих нежностью и теплотой. Мягких и обескураживших губ и ласковых слов, даже если они нашептывали ложь. Рук, сильных, горячих, но прикасавшихся ко мне так осторожно и бережно, словно я хрупкое и невесомое создание. Словно я сделана из тончайшего хрусталя и могу разбиться. А я и разбилась… Сначала было невыносимо больно. Словно эта боль заползла внутрь, под самое сердце и мучила, изощренно терзала и скулила. Да и сейчас не легче, если уж совсем честно. Время не лечит, не выветривает боль, а только притупляет. Но эмоции немного спали, позволив мне попробовать разложить всё по полочкам и хоть как-то устаканить свои мысли. Нет, не так. Всё это глупо, но я просто-напросто ищу ему какие-то оправдания, вот только сама не знаю зачем. Спорил ли он на меня? Нет у меня ответа на этот вопрос, просто я не верю. Не могу поверить, что Алекс бы пошел на такую подлость. Каким бы он ни был безрассудным и самодовольным, но только не подлым. Никогда. Но и цепочку мою, Билли мог взять только у него. Не знаю как, каким способом… Я не знаю! Но всё еще хочу верить, что это какое-то недоразумение. Ведь верить просто до смерти хочется. Не стал бы Алекс опускаться до такой мерзости, как спорить с Билли на девушку, даже если и играл с ней. А играл ли? Что же у него ко мне было, на самом деле? Мимолетное увлечение? Желание, несмотря ни на что, взять то, что понравилось, как привык брать все подряд, что приглянется, любой ценой? Или же просто сильное влечение, пока не пресытился? Но разве человек может так правдоподобно и беззастенчиво лгать? Человек-то, наверное, может, но вот только глаза не умеют. А его глаза, смотрящие с такой заботой, нежностью, его необыкновенные, инкрустированные сталью глаза, не могли врать. У Алекса ведь были чувства ко мне, я это ощущала каждой клеточкой, что сердце срывалось и пускалось в свой особенный пляс. Но куда они испарились? Или все те обвинения, брошенные им на парковке Эрудиции в запале гнева, все-таки были искренними и он просто решил так отомстить коварной, лицемерной «притворщице»? Он не поверил мне? Неужели, и правда посчитал, что я его использовала ради рангов? Иначе, как объяснить то, почему Алекс предал меня, так легко поменял на другую. Или те слухи о «правиле двух месяцев» оказались истинной? Мне иногда кажется, что я так и осталась сидеть там, на полу, в его комнате, не шевелясь и не в силах отвернуться, глядя на кровать, пытаясь осознать и принять случившееся. Это можно попробовать понять — он мужчина. Но понять — не самое лёгкое. Это можно попытаться даже простить в душе, пусть и где-то очень глубоко, но не принять. Принять — значит, научиться мириться с предательством. Принять — значит, свыкнуться. А свыкнуться — значит, сломаться. А я не могу позволить себе свыкнуться, иначе это погребет меня под собой и раздавит, как под тяжелой каменной, могильной плитой. Да, я понимаю, что два месяца — это довольно короткий срок для отношений. Наверное, просто Алекс не смог меня по-настоящему полюбить, и тут уж никто не виноват. Нельзя заставить любить, это должно идти от самого сердца. Но, боже ж ты мой, мне так невыносимо жить без него. Мне до одури, до опьянения нравилось, это ежесекундное обмирание в его руках. За ребрами болезненно сжимается от тоски. Солнце моё, я так скучаю! Ну почему всё так вышло? Мне нравилось прижиматься к нему и ощущать себя такой маленькой и защищенной, зарываясь под большую раскачанную ручищу, способную одним ударом свернуть шею, но невозможно нежную. Утыкаться носом в широкую грудь или плечище, вдыхая любимый, самый родной запах на свете Нравилось дарить ему всю свою нежность и ласку, и, черт побери, безумно нравилось, упиваясь наслаждением, получать ее в ответ. И засыпать с ним рядом, чувствуя кожей тепло любимого человека. И просыпаться. Он будил меня, щекоча за пятки, сидя на полу, потому что я снова спихнула его с кровати. Или мягкими, аккуратными поцелуями, медленно разворачивая из одеяла, будто самый долгожданный подарок. И никогда не ворчал, если я, в коем-то веке проснувшись раньше, выливала на себя всю горячую воду из душа, и Алексу приходилось домываться холодной. А просто требовал, пряча улыбочку и таинственно сверкая глазами, немедленно себя согреть. Я скучаю по его шальной, светлой и настоящей улыбке, казалось бы, исходящей из самого центра души и такой жизненно необходимой, словно это самая важная вещь моего существования. Еще притворно бурчал, насупив брови, что между ними появлялась маленькая складочка, чтобы я не вздумала в его кровати лопать шоколад, а я все равно лопала, усевшись посреди нее в позу лотоса, и вся перемазывалась, и Алекс целовал меня в сладкие губы, и облизывал пальчики. А еще смеялся, как всегда беззаботно и заразительно, когда я нацепляла его здоровые наушники, которые вечно спадали с моей головы, что приходилось держать их двумя руками, и прыгала на матрасе, словно на батуте, лихо выплясывая под зажигательную музыку. А потом ловил меня в кольцо своих рук, обнимал и шептал ласковые глупости на ушко, отчего в груди щемило от острого ощущения счастья. А я думала, что с ума сойду от счастья еще там, на «сафари», в палатке, лежа на его груди после совершенно чумового секса, слушая его умиротворенное дыхание, гулкий стук сердца и шум разошедшегося дождя за брезентовыми стенами нашего маленького, но совершенно безумно-упоительного, прекрасного мира. И мне казалось, что наше счастье разрастается уже куда-то за все дозволенные пределы космического пространства. И это так хорошо, так правильно. Когда пили вино из одного стаканчика, потому как второй потеряли в устроенном хаосе, а за другим нужно было лезть в рюкзак, но ошалевшие от близости, отлепиться друг от друга совершенно не могли и хмелели больше от страсти, чем от алкоголя. Я готова была душу продать дьяволу за возможность того, чтобы та ночь никогда не заканчивалась. А утром мы любили друг друга — уже не торопясь, растягивая удовольствие, а счастье распирало изнутри всю мою душу, ставшую размером с вселенную. А теперь там пусто, больно и паршиво… Не смогла я уберечь своего счастья. Всё кончено, наступил кошмарный конец, и легче не становится. И будет ли, и когда? И кажется, что умереть легче, чем разлюбить его. И моя звезда без него погасла. Но ничего не поделаешь, нужно учиться жить дальше. Вот только где сил на это взять? И на сердце слишком тяжело. Я, жмурясь, делаю глубокий вдох, пытаясь немножко отдышаться, спрыгивая с мостков, перебираюсь через ограждения и пересекаю рвы. Впереди водные препятствия и подъём по насыпи. Целый бассейн жидкой, холодной грязи, что еле передвигаешь ноги. Хорошо, хоть боевая форма непромокаемая и термоустойчивая. Оружие вверх, чтобы не запоганить, и только вперед. Крутой подъём в гору, где нас уже поджидает отряд противника, которого нужно спихнуть, оттеснить, выдавить. Чтобы ни случилось — вперед. Всё точно, четко и слаженно. Общение — только жестами, свято блюдя предрассветную тишину. Старший группы — Себастьян, дает команду к наступлению. Выныриваем из-под насыпи, хватая противника за ноги, резкий рывок на себя, поверженного скинуть вниз и подъём наверх. Кувырок под ноги, вступаем врукопашную и выбиваем всех с высоты, затем выходим к стрельбищу. Да, а стрельбище здесь — это самое невероятное, что я вообще видела. Никаких мишеней, полная имитация поля боя с реальным противником, воспроизведенным голограммами. Оружие боевое, автомат-бластер М/001 SYNDICATE Progect P8*, из нового вооружения, стреляющий пучковыми импульсами. Неплохое оружие, крупный калибр, отдача минимальная, мягкий спусковой крючок, большой магазин. Правда, сейчас патроны учебные, настроенные на отключение голограмм при точном попадании цели в голову. Если схватить снаряд на оголенный участок кожи, остаются довольно большие ожоги, но мы в полной экипировке, да и ренбраслеты всегда имеются. Опускаем на шлемах забрала, заряжаем бластеры, снимаем с предохранителя и… небольшое затуманивание, выдаёт появление врага с головой, как и настоящих киборгов при телепортации. Вся имитация, максимально приближеная к реальности. Погнали! Закатившись по укрытиям, высматриваем сегодняшнюю тактику наступления. Недовольные прут напролом, прячась за препятствиями, явно стремясь выполнить свою поставленную задачу наскоком. Судя по всему, пытаются прорваться к какому-то стратегическому объекту, кои у нас исполняют роль макеты зданий. Да, так и есть, постепенно приближаются к одному из макетов, позволяя вычислить намеченный ими объект захвата. Значит, мы должны будем вступить во встречный бой. Цель — разгромить наступающего противника в которые сроки, захватить инициативу и создать выгодные условия для дальнейших боевых действий. Ну и ладненько, вот и хорошо. — Значит так, ребятки, — из передатчика связи, летит голос Себастьяна, рассредотачивающего бойцов. — Шмель и Плейсед наверх, прикрываете с крыш зданий. — Есть! — подтверждаем мы с Юэном, пробираясь ползком к ближайшим макетам. — Арчи, Мишу, Пат — левый фланг, Фипс, Митчел и Энди — ваш правый. Зажимаете их с двух сторон. Я и Норелл идем в контрнаступление. Всё, вперед! По скобам на крышу, занимать свою позицию. Бластер, конечно, не винтовка и оптики у него нет, но расстояние небольшое, я не промажу. Robar SR21 я тоже получила, но она только для реального боя. Пристраиваюсь на одно колено, глаз ловит цель, палец жмет на курок, выстрел. Внизу кипит бой, пространство разрезают яркие импульсы имитированной плазмы, враг тоже стреляет по нам, но его попадания не чувствуются, их автоматически фиксируют датчики, введенные в наши тела, и выводят всю имеющуюся информацию на компьютер инструкторов, медиков и наблюдателей за тренировками. Наши сдавливают их огнем по бокам, зажимают и отбрасывают назад от зданий, а мы со Шмелем просто выкашиваем всех подряд, кто попадает в прицел, прикрывая ребят. Постепенно все голограммы исчезают, а по стрельбищу разносится белое, густое молоко тумана, медленно поднимающееся выше над землей. Видимость плохая, на нас обычная боевая форма с бронежилетами, шлемами и выкладкой, а не экзокостюмы, с кучей функций и примочек, но по колебанию тумана, определяется какое-то подозрительное движение. — Себ, там что-то есть, — тяну я в связь, — я вижу движение. — Уверена? Где? Нам сегодня что-то новенькое приго… Блядь! Блядь? Сердце ухает о ребра и скатывается в пятки, брови стремительно ползут вверх по лбу, а глаза отказываются воспринимать действительность. Это не блядь, это полнейший пипец! Прямо из клубящегося тумана, начинает подниматься здоровенный робот*. Мы видели таких только на воспроизведенной детальной симуляции, созданной Эрудитами после изучения обездвиженных останков, взятых с поле боя. И то, всё было чисто в теории. Теперь, видимо, пришло время практики. Связь изрыгает грязную матершинку, выпускаем несколько патронов в голову махине, но всё тщетно, голограмма не исчезает, значит, нужно искать другой способ уничтожения. Огромная стальная рука, с приглушенным механическим гулом начинает подниматься, направляя встроенное оружие на группу по левому флангу, рука-манипулятор приходит в движение, набирая обороты перед выстрелом. «Бумс», заряд вылетает с пронзительной вспышкой, ребята отскакивают в стороны, укрываясь за заграждениями. Интересно, он чувствительный, или только имитация? Но проверять на собственной шкуре не хочется. — Нужно отключить его силовое поле, — орет связь. Ну да, а то сами мы не догадались, на теории все присутствовали. В настоящем бою, против таких можно совладать только импульсными пушками, чей разряд отрубает работающую электронику, а потом раздолбать ко всем ебеням из установок, а вот в учебном… Из импульсов, применяемых именно на стрельбище, у нас только учебные заряды. Блин, а это означает только одно — нам опять, на себе придется прочувствовать действие импульсного удара. Сердце мучительно сжимается, выстукивает дикий ритм и срывается, словно хочет сбежать, а кожа между лопаток мгновенно покрывается бисеринками пота. О, черт побери, к этому невозможно привыкнуть. Боже, как бы вздохнуть? — Все на отвлекающий маневр, я подберусь и заложу снаряд под него! — орет старший группы, и я вижу с возвышенности, как ребята выскакивают из-за ограждений, вызывая огонь махины на себя. Мы тоже подключаемся, огрызаясь патронами, целясь в голову. Может, это хоть немного нарушит ему видимость. Механизм голограммы немедленно приходит в действие, робот подается вперед, стреляя уже с двух рук. Мать-мать-мать… волосы встают дыбом, по спине ползет морозец, когда вспышки пропарывают расходящиеся сумерки, по всем направлениям. В связь ударят крик минутной боли. То ли снаряды действительно ощутимы и в кого-то попали, то ли «сердешные» инструктора манипулируют через датчики, то ли еще что-то. Один хрен, мне знать этого не хочется. Новая вспышка бьёт в мою сторону, что приходится откатиться и живенько так мельтешить, не давая ему возможности прицелиться и не прекращая отстрела. Себ вприпрыжку скачет по стрельбищу, заваливается за ограждения, постепенно подбираясь к роботу со спины, мы отвлекаем всеми силами, еле успевая уворачиваться от огня противника. Все взмылены, нервы оголены, напряжены до предела. — Порядок, всем приготовиться. Отключить электронику. Сейчас жахнет! — командует связь, и рука тут же тянется к передатчику, и следом к ренбраслету, активируя инъекцию. Удар импульса не слишком сильный, тем более я на достаточно большом расстоянии от эпицентра, но пальцы все равно начинает ощутимо покалывать, словно сводя мышцы, а потом сотни маленьких иголочек жалят тело. Впиваются в кожу, а кровь, будто начинает закипать в венах и разливать там кипяток, вместе с битым стеклом. Я падаю, обхватываю себя руками за плечи и сжимаю, как это делал Алекс на учениях, словно это может как-то облегчить действие импульса. Воздуха не хватает, будто меня заперли в капсуле, не продохнуть. Грудь сводит спазмами, во рту мерзкий солоноватый привкус — прикусила губу. Внутри все пульсирует, каждая клеточка тела вибрирует, дрожит и напрягается. Позвоночник и конечности сводит сильной судорогой, стон боли удержать не удается. Раскаленный воздух давит на легкие. Че-е-ерт, я словно в огне. Огонь везде, внутри, под кожей, во рту, под веками. Но нужно держаться, преодолевая боль. — Эй, все живы, или мне ваши бренные останки на горбу таскать придется? — как только врубается передатчик, в уши летит голос Шмеля. Вот сукин сын, дальше всех оказался от удара, теперь балагурит. — Себа, ты там как? Се-е-еб? Я поднимаюсь на колени, отщелкивая забрало, чтобы вздохнуть. Нет ничего вкуснее свежего, прохладного воздуха. Губы спеклись, в глазах искры. Мышцы еще болят, тело бьёт дрожью, но нужно вставать и двигаться к финишу. Если просрем норматив, то командир Уильямс будет нас гонять утренними тревогами, еще пару недель, чтоб неповадно было. Или загонит всех в оружейку, выдаст по ящику патронов и заставит все свободное время набивать обоймы. Да, он очень оригинален на наказания. Пальцы плохо слушаются, цепляясь за скобы, главное, не наебнуться. Сходимся внизу с группой, голограмма исчезла, ребят потряхивает, но вроде все оклемались, только Себа не видно. Он был ближе всех к удару, значит, где-то за ограждением валяется. Подобрав старшего, парни подхватывают его под руки, и мы направляемся к концу полосы. Остается завершающий кросс по территории полигона и все. Теперь только бегом. Рассвет лениво лижет своими бликами небосклон, освещая всю зону полигона и близлежащую местность. На первый взгляд, ничего особо-секретного, полигон — как полигон. Огорожен высоким забором с ограждением от воздействия скримменов, хотя их здесь замечено не было. Накрытый, словно куполом, силовым защитным полем. Оснащен противозалповыми системами. Вокруг растянуто множество вооруженных до зубов блок-постов с зенитными установками и импульсными пушками. Сама база наземно-подземная. Сверху расположены наземные здания — казармы, корпуса, административный комплекс, огромные площадки для тренировок, стрельбища, стадионы, наземные, лесные и водные полосы препятствий. Огромная оружейка с всякими вкусностями. Ангар с беспилотниками и боевой техникой, и учебные полосы для ее вождения. Ехали мы сюда довольно долго, почти сутки перекладными путями, с небольшими остановками по пути на другие базы, для смены транспорта. Видимо, чтобы наше передвижение невозможно было отследить. Я даже не знаю, как далеко мы расположены от города, в изматывающей дороге время потеряло счет. Да и плевать мне было, куда нас везут. Но, наверное, место назначения находилось вдали от боевых рубежей и военных частей Бесстрашия. В первую остановку, драгстер заехал в закрытый ангар. Потом нас провели через подземные ходы, и вывели в какую-то лабораторию с кучей компьютеров, непонятных агрегатов, какие-то проводки, пищащие аппараты, которых я в жизни-то никогда не видела. Но задерживаться было нельзя. Кончилось все тем, что нас водворили в светлый, чем-то химически-резко пахнущий большой кабинет. Там оказалась куча медиков, которые тут же вцепились клещами в ничего не понимающих новобранцев. В мыслях укладывались только отдельные обрывки фраз про проверку на датчики слежения и медицинское обследование. Полное. Мало того, что выкачали хрен знает сколько крови, просветили насквозь всем, чем только можно, да еще чуть наизнанку не вывернули, разглядывая как под микроскопом в поисках маячков и передатчиков. Я ощущала себя такой несчастной, что если б кто-то обнаружил у меня смертельную болезнь, наверное, и не особо-то расстроилась бы. Настолько мне было паршиво. А потом я бросила жалеть себя. Ну его к черту, как-нибудь справлюсь. Может, сбежав как можно дальше, мне наконец станет легче. А пока что я еще ничего не знала и гадать не собиралась. В конце концов, нам, совершенно изможденным, дали поесть, переодеться, снова вывели в ангар, посадили в драгстер, и мы продолжили путь. Рано утром остановились на первом блок-посте, для очередной проверки, а затем уж и прибыли на сам полигон. Еще на сутки нас заперли в карантине, где я и провалялась, не двигаясь, тупо пялясь в потолок. Тяжело было привыкать к новым знакомствам, людям, лицам. Сложно было общаться, к чему я совсем не стремилась. Даже не разговаривала ни с кем несколько дней. Ребята косились в мою сторону. Ну, конечно, все же из Бесстрашия, и все знали о том, кто я — очередная «брошенка» лидерского сына. Но не лезли и не приставали с вопросами и подъебками. Ничего, дальше стало чуть полегче, прижилась и попривыкла. А наутро за нами пришла чета Уильямсов. Майра подробно рассказала, для чего мы здесь и что от нас требуется, устроила отряду экскурсию не только по наземной части полигона, но и самой секретной — подземной. Там-то и проходит почти вся наша жизнь вне боевых тренировок. Научно-исследовательский испытательный центр по подготовке бойцов, куча секретных лабораторий, оборудования, камер, комплекты всевозможных тренажеров, капсул, агрегатов, модулей, функционально-моделирующие стенды, учебно-тренировочные натурные макеты и закрытые зоны с новыми разработками. Залы компьютерных симуляций пилотирования боевой техники. Есть сложное гидротехническое сооружение, содержащее большой комплекс технологичного оборудования, специальных систем, аппаратуры и механизмов, где проводятся разного рода эксперименты на модульных установках, сборка различных фрагментов деталей, монтажно-демонтажные работы, ликвидация аварийных ситуаций и другие виды деятельности. Новобранцев учат не только физической выносливости и моральной устойчивости, но и профессионализму в отработанных до автоматизма сложных действиях. Каждый наш день — невозможный труд, но мы знаем, на что идем. Знаем, ради чего всё это. И, конечно же, никогда даже и в мыслях не были готовы к тому, что нам предстоит. Но, ставки сделаны, господа, ставок больше нет. Ведь если за дверью сейчас спокойно, если не слышно, как там громыхают орудия, как умирают люди — это не значит, что нет войны. И если мы отступим сейчас, ничего не кончится. И это мы прочувствовали очень скоро, ведь первая ночная тревога была ни разу не учебной. Едва только сумерки сгустились на небе и стали немного темнее, я поняла, что такое война. Всего за несколько минут вокруг полигона воцарился кромешный кошмар. За черной пеленой дыма, вспышек ЗСУ, ни черта не видно было, только слышно оглушающие залпы орудий, взрывы, жуткие крики и грохот снарядов, врезающихся в силовое поле. И адская дрожь земли. Мы отстреливались, ища глазами надвигающиеся мишени, среди густого тумана и едкого дыма, заволакивающие окрестности, сжимая в похолодевших пальцах оружие. Рывком глотая воздух и отдавая свою жизнь на волю Господа, реакции, судорожно вспоминая, чему нас учили во время инициации, чтобы накатившая паника, страх, чертовы скачущие мысли и екнувшее сердце не стоили нам головы. А после боя наш командир скупо, ну, как умел, хвалил за нас то, что никто из новобранцев не спрятался, не сбежал, а до последнего огрызался патронами, хоть и нападение, по его словам, было совсем слабенькое. А я смотрела на черные, пластиковые мешки с погибшими, и меня от ужаса и усталости ноги не слушались. А вскоре пришли первые новости из города. Оказывается, пока мы ехали на полигон, на штаб-квартиру Бесстрашия напали недовольные, многие погибли. Информация была скудной — несмотря на то, что с тех пор прошло уже много времени, никакой конкретной информации о погибших, о состоянии фракции не было. Только общие сведения — нападение отбили, фракция разрушена, много жертв. Вот тогда то я и прочувствовала в полной мере, что такое страх за тех, кто тебе дорог, как можно сходить с ума от неизвестности. Меня било крупной дрожью, выедало изнутри от ужаса из-за того, что я не знала, как там ОН — не ранен ли, не покалечен, не убит ли… Пока Грейс, вдоволь насмотревшись на мою тоскливую, бледную физиономию не заявила, что если бы лидерский сын погиб, то об этом уже всем бы было известно. Так-то оно так, да вот только новости приходят к нам сюда, на полигон, в час по чайной ложке. Как? Как задвинуть свои чувства как можно глубже? Не быть, не видеть, не вспоминать, не любить. Забыть и жить дальше? Нет, невозможно, никак, не получается. Он мне всю душу разодрал, испоганил, предал, вышвырнул! А я его все равно люблю! Сигнал о пересечении финиша был еле услышан сквозь шум крови в барабанных перепонках, рваном дыхании и топоте тяжелых подошв о плац. Выстраиваемся в шеренгу, пытаясь унять сердцебиение, уже совсем рассвело — на часах почти десять. Успели. Командир вновь обходит весь свой отряд, внимательно осматривая, но даже за суровым выражением лица проглядывается то, как он доволен. Ну и славненько, дайте только немного передохнуть, побольше кофе, и хоть сейчас на передовую. — Ну что ж, молодцы. В норматив уложились, до финиша дошли все. На стрельбище со всем справились. Отряд, экзаменационное прохождение боевой полосы препятствий считаю выполненным. Отдыхайте, через два часа у вас тренировка в трубе, — разгоняет нас Уильямс. — Есть, командир! — рапортует группа, и мы неспешно направляемся в казарму. А на рожах только один вопрос: насколько сегодня будет тяжко? Среди новичков считается, что труба — это исполинских размеров установка не для тренировок, а для экзекуций, моделируемых учеными, чтобы человек учился переносить перегрузки на организм, вызванные давлением и центробежной силой, для повышения выносливости. Испытуемого помещают в специальное кресло, полностью зафиксировав ремнями, и обвесив кучей приборов. Перед лицом экраны со множеством разных лампочек и датчиков, под разными углами зрения, при зажигании которых, нужно их гасить кнопками специального джойстика. Так осуществляется процесс контроля реакции и зрения на сигналы при перегрузке. При этом инструкторы и операторы, наблюдающие за тренировкой, задают вам по связи разнообразные вопросы, дают нехитрые задания по отработке бортовой аппаратуры и наблюдают все время за вашим поведение по камерам. Плюс, эффект барокамеры, имитация теплового воздействия на организм. Кресло вкатывается в саму трубу, и начинается веселуха — в ушах гудит, кости трещат, глаза и мозг вот-вот взорвутся от давления, а все внутренности гуляют от… и к горлу, ну и обратно… бля. — Алексис, — окликает меня Энди, когда я размазываюсь по стене и пытаюсь отползти от трубы в сторону ближайших креслец, одновременно стараясь не выблевать всё содержимое своего желудка на пол, пока перед глазами кружится парад планет. — Тебя вызывает командир Майра Уильямс в административный корпус. Как только закончится тренировка, зайди к ней, — подхватив меня под локоть, Паркер подталкивает к креслу. — Что, всё еще выворачивает? Пора бы привыкнуть, Лекс, дальше нагрузка еще больше будет. — Я привыкла, жрать просто меньше надо, чтобы желудок пустой был. Зато сегодня я все задания на пульте выполнила. — Ладно, — тянет он недоверчиво, плюхаясь рядом. Скребет лысый, темный затылок и лыбится. В такие моменты он чем-то напоминает мне Чеширу. Паркер из нас самый старший по возрасту, а еще он виртуозно свистит, подражая птицам. — Ты помнишь, какой завтра день? — Не-а, и что же за день? — У-у-у, как всё запущено-то! Завтра вечером прем в местный бар, у меня днюшечка! — блин, точно, он же говорил. А у меня в голове только свои мысли крутятся, всё лишнее моментально выветривается. — А нам командование разрешит? — Лекс, ты чего? Мы ж здесь не в рабстве и не в тюрьме, в своё свободное время можем делать что пожелаем, только без фанатизма, — удивляется Энди так искренне, а вот мне чего-то не верится в его слова. Да, не в рабстве, конечно, но если учения или боевая тревога, а мы подвыпившие? Да и дисциплинка тут, скажу я вам, такая, что скоро мы все будем на горшок ходить по времени. Или это просто я не умею радоваться жизненным мелочам и развлекаться. — Ну так че, пойдешь? Я всех наших созываю, так что отказ не принимается. Окей? — Куда ж я денусь от вас, приду, — вру, только чтобы отмазаться. — Ладненько, пошла я «на верх», — тыкаю пальцем в потолок, направляясь на выход из коридора. Интересно, а зачем я Майре понадобилась? В учебе я не отстаю. На стрельбище, как всегда, первая. Да и с техникой у меня дела налаживаются. В компьютерах нас Ларри всех немножко подтянул, а вот в чертежах, еще не очень. Или что-то случилось? Ладно, чего уж гадать, сейчас узнаем. Подземная часть полигона, напоминает мне здоровый улей. Люди снуют туда-сюда под монотонный галдеж и мельтешение. И если в отсеках с тренажерами для обучения в основном все сделано из металла и бетона, уйма железных лестниц, коридоров и проходов, что хоть немного похоже на Яму, вот только реки подземной недостает, то остальные помещения, особенно лабораторные и научные, выстроены из толстого стекла и металлопластика и слишком ярко освещены лампами, что режет глаза. Я задерживаюсь возле одной из перегородок, рассматривая новые разработки брони, гидрокостюмов, скафандров и облегченное обмундирование. Оно еще не готово, но скоро ученые будут его испытывать. Кучки новобранцев из Эрудиции и других фракций толпятся в импровизированном холле возле кофейных автоматов, заняв все диванчики. Ковыряются в своих конспектах и записях. Пристраиваюсь к любимому агрегату, скроив злобную физиономию, чтобы никто не докопался. А то любят тут, видите ли, «бесхозных» девушек, так и норовят приклеиться, особенно Искренние, блин. Перед лифтами проверка на допуск, проход по электронным пропускам. Не дай боже забыть его повесить на шею утром, будешь целовать закрытые двери или ходить за кем-нибудь хвостом. Наверху пищеблок, рядом местный бар. Может, и правда все-таки сходить с ребятами? А внутри снова сжимается от тоски, словно цепями стягивают. А ведь и у меня скоро день рождения… Вот только праздновала я его всегда с Томасом, иногда с мамой, а последние три года вообще почти одна. Отец не то, что забывал про него всегда, он вообще, кажется, и не имел понятия, что у его дочери бывают праздники, да и мама последние годы, не слишком стремилась к поздравлениям. Какой-то тяжелый, обреченный вздох рвется из легких, а сердце щемит. Вспомнит хоть кто-нибудь обо мне в мой праздник? Томас вспомнит наверняка, а у меня даже сил не нашлось, чтобы перед ним извиниться за устроенный мордобой в Эрудиции. А Алекс? Пф-ф, оно ему надо? Он и не интересовался ни разу. М-да, вот ты и докатилась, что даже в твой день рождения, никому ты на фиг не сдалась! Что же происходит с моей жизнью? Почему она летит в тартарары? Или там, на небе, какой-то шутник решил, что я недостойна счастья? У меня даже плеча родного рядом больше нет, чтобы попятиться, опереться на него и почувствовать себя кому-то важной, нужной. И живой. А чувствовать так хочется, так необходимо. А способы почувствовать себя живым у каждого свои. Ведь не бывает же так, что на человека может быть всем наплевать? У меня, видимо, бывает. Оттого и дышать трудно, и больно, черт возьми, так больно, что не получается глубоко вдохнуть. В глазах темнеет от отчаяния и злости на саму себя. О, дава-а-ай, снова помечтай о любимом муже и детишках! И порыдать не забудь, а то ж давно не ныла. Все ломается: мечты, судьбы, жизни, люди. И я остаюсь один на один со своей болью, одиночеством и тоской в сердце. Выбравшись на улицу, топаю в административный корпус, в душе нарастает тревога, и как бы я себя ни успокаивала, напряжение все равно висит в воздухе, словно разлитое магнитное поле. Что ж, сейчас всё и прояснится. Стучу, глубокий вдох, дергаю ручку двери. — Алексис Плейсед, боец особого подразделения, по вашему приказанию прибыла, — бодренько рапортую я под сдержанную усмешку командира. — Проходи, Алексис, — делает Майра приглашающий жест рукой, показывая на стул. — У меня к тебе есть один серьёзный разговор. — Что-то случилось, Майра? — горло перехватывает, будто удавку натянули, и пальцы начинают дрожать. Черт. Я сажусь, вглядываясь в лицо начальницы, пытаясь определить тему разговора. — Это насчет обучения? — Нет. Это насчет Алекса Эванса, — сердце делает болезненное «бум», кровь в одно мгновение отливает от лица. Боже мой… с ним что-то случилось. Майра слишком серьёзно следит за моей реакцией, сцепляет пальцы в замок и продолжает: — Дело в том, что Алекс сейчас находится под следствием, ему грозит трибунал и, возможно, расстрел за убийство Бесстрашного в военное время. — Что? Кого он убил? — еле-еле удается мне вымолвить, а мысли путаются в голове, словно стайка птиц. Трибунал. Расстрел. — Его обвиняют в убийстве Аарона Громли.