Алекс
Первое, что доходит до сознания — я слышу голоса. Люди вокруг меня о чем-то едва слышно переговариваются, звуки отражаются эхом, значит, я как минимум не в своей комнате. И в следующую минуту я хочу вдохнуть и понимаю, что не могу. Не получается. Чувствую, что кислорода не хватает, и я сейчас просто умру, если не сделаю хотя бы один вдох! Хочу двинуться, потому что инстинкт самосохранения сильнее воли, но и пошевелиться я тоже не могу. Все сознание затапливает желание дышать, что тело мое сотрясается почти уже в конвульсиях от нехватки воздуха, когда кто-то подходит, и в легкие начинает поступать кислород. — Медики, следите внимательнее, система ИВЛ сбилась, — раздается рядом мужской голос. — Да и надо выводить его, уже все закончилось, пусть сам дышит. — Поставить капельницу с реабилитацией? — Да, сделайте. И готовьте его к регенерации конечностей. Надо не затянуть с этим делом, тут случай непростой. Я не знаю, что произошло дальше, потому что проваливаюсь во тьму.***
Ощущаю чье-то присутствие. Первая мысль, что посещает — это Лекси. Она приехала, ее отпустили ко мне проститься перед тем, как умру. Почему мне кажется, что я умираю, не могу понять, но ощущаю себя просто хорошенько отбитым куском мяса. — Кто здесь? — что с глазами не знаю, так как боль испытываю по всему телу, везде, не могу понять, почему не вижу. А хотя, наверное, могу — на глазах повязка. — Я, — решительный, строгий, но такой любимый голос. Правая рука ощущает легкое пожатие. — Эшли, — выдыхают мои губы. Хорошо, что она пришла! — Лежи спокойно, Алекс, теперь все будет хорошо. — Почему я не умер? Я не чувствую левой ноги. — Ее нет. Левую руку тоже пришлось отнять, не собрали. Все нормально, все поддается регенерации, будешь как новенький. — Что с глазами? Зачем повязка? — Голову сильно повредило осколком. Дин говорит, видеть будешь, не переживай. — Ребенок выжил? — С ней все будет в порядке. А тебя Матиас откачал. Не отдал. — Диего. Он… — Да. Он погиб. Сначала Джимми. Теперь Диего. Мы даже на фронт еще не попали, а уже столько народу полегло. Я чувствую, как маленькая теплая ладошка сжимает мою руку. — Дышать не получается. — У тебя сломаны все ребра слева. Но это пройдет все, вот увидишь! — Лекси… Она не… — Нет, Алекс. Ей нельзя. Но она прислала свои показания. — Ты слушала? Что она говорит? — Алекс… Ты отдыхай пока. Восстановишься, все узнаешь.***
Как же это на самом деле противно, когда не хватает каких-нибудь частей тела. Чувствуешь себя ебаным инвалидом, блядь, и такого врагу не пожелаешь. Левый глаз так и не видит, осколок пропорол весь лоб и задел глаз. Дин говорит, что со временем все восстановится, но пока какие-то там нервы и трогать нельзя. С повязкой появилось во мне что-то пиратское, чем-то напоминаю себе Эдварда. Никогда бы не подумал, насколько может быть отвратительным вид культяпки вместо твоей собственной руки. На ногу даже смотреть не хочется. Знаю, что все восстановится, но меня вот просто выносит от беспомощности и ужасно бесит. Как-то странно, что ударная волна пришлась на левую сторону, повернулся я так, группируясь, что ли? Но факт, ногу оторвало сразу, руку раздробило сильно. В голову прилетел осколок, и я теперь месяца на три тут застрял. — Суд отложили, в связи с показаниями мисс Плейсед расследование проверяет новые версии, — говорит отец. За то время, пока я был незрячим, он как-то изменился. Или мне кажется? Лицо его стало еще более суровым, между бровями залегла складка… Глаза больше не источают расславленное серебро, только холодная, жесткая сталь. Видно, не все просто на передовой. Хорошо, хоть сам цел. — Почему же все-таки произошел взрыв? — уже который раз спрашиваю, но мне до сих пор никто не мог ответить, проводилась экспертиза. — Мы ведь все правильно сделали, соблюдали все меры безопасности. — Среди недовольных бывшие Бесстрашные, они знают наши правила и методы. Это была хитрая хуевина, при передаче детонатора электронная система фиксирует это, и запускается механизм самоликвидации. И, к слову, эту систему нельзя было отключить, она снабжена защитой. При попытке ее изолировать, она все равно взорвалась бы. Тут не угадаешь, — негромко говорит отец, и в его голосе сочится боль по потерянным солдатам. Мне, как никому, известно, что не любит он терять людей, а за последнее время мы потеряли очень многих. Я слушаю показания Лекси снова и снова. Впервые в жизни мне не хочется бесноваться, орать, мебель крушить. Отчаяние наваливается таким бременем, что все эти эмоции, что раньше я так неосмотрительно демонстрировал, кажутся идиотским детским садом. От безысходности я впадаю в некое состояние тягучей, мрачной прострации. Она сказала, что приходила ко мне той ночью. И нашла меня в постели… с Линдси. Ну твою же мать, как? Как такое могло произойти? Сколько же я выпил, что потащил Лин в койку, и даже сам этого не помню. Однако у следствия появились зацепки, если я был с Линдси, она может знать, что я делал всю ту ночь, возможно, она станет моим алиби.***
Но Лин говорит, что у нас было свидание, что я пришел к ней, повел ее в свою комнату, а потом, спустя три часа, она от меня ушла. Что я делал всю оставшуюся ночь, она не знает. Получается, что я был с Лин, потом когда она ушла, встал, оделся и пошел убивать Громли. Бред какой-то феерический. — Да, бред, но пока ничто не может опровергнуть ее версию, Алекс. Да, она видела тебя той ночью, а когда у нее спросили, почему она сразу не сказала, что была с тобой, говорит: «не хотела его топить». Бабы… — тянет отец во время очередного визита ко мне. Он похоже смягчился после взрыва, но все равно смотрит осуждающе. Да я и сам не могу до конца понять, как я мог оказаться с Линдси в постели, как такое могло произойти? Но хоть стало понятно, почему уехала Алексис. Если уж она меня ревновала, когда я девиц целовал при встрече, то, застав меня в постели с другой девушкой, а уж тем более с Линдси. Что на меня нашло? — не устаю я задавать себе вопрос. Идиотство какое-то! И сделать ничего нельзя, Лекси у Майры, на секретных рубежах. — Тут что-то не так, Эрик, — отчаянно проговариваю я, глядя на отца единственным глазом. — Лин надо допросить с пристрастием. Либо она что-то недоговаривает, либо врет. — Почему ты так думаешь? — сощурившись и пристально меня рассматривая, спрашивает отец. — Я не мог в тот вечер потащить Линдси к себе. — Да ну? — Эрик скептически поднимает брови. — И что же тебе помешало бы? Я знаю, что он мне не поверит. Никто мне не поверит, ну, может быть, только Матиас и Кевин. Мат в курсе всего — и ссоры, и моих отношений с Алексис, надо с ним сначала поговорить. Матиас, страшно довольный, что видит меня живым, сказал: первое что он сделает, когда я смогу устойчиво стоять на ринге, это набьет мне морду, за то, что я доставил ему столько хлопот. О том, как он меня откачивал, мы не говорим, но надеюсь, когда-нибудь я тоже не дам ему сдохнуть. Мат очень внимательно слушает меня, ни разу не перебив и не задавая вопросов. — Ты прав, хрень какая-то. Хотя, зная тебя… Алекс, все вписывается в твой характер. Ну, посмотри со стороны. Ты два месяца встречался с девушкой, вы сильно поссорились. И ты потащил в постель другую. Ты же всегда так делал, вспомни! — Да, но с Алексис все было по-другому! — Как с ней было «по-другому»? Ты-то, может, и думаешь, что все было по-другому, однако твои действия говорят об обратном. — Ты тоже мне не веришь? — Я тебе верю, потому и рассуждаю тут с тобой на эти темы. В ином случае даже слушать тебя не стал. Да и Лин последнее время все с Билли тусовалась, который, в свою очередь, как ты утверждаешь, отдал Лекси дубликат цепочки. Не верю я в такие совпадения, хотя комбинация — не подкопаешься. Эх, жаль Кевин уехал на полигон, он бы помог нам. — Кевин… уехал на полигон? И Аниша с ним? — Ты не знаешь? — лицо Мата становится серьезным, брови сходятся в одну линию на переносице. — Чего? — Кевин уехал один. Без нее. — Она его все-таки бросила, — вот черт, стало быть смерть Джимми стала для нее ударом. — Я не знаю, что там произошло, но она во фракции. — Вот черт, и тут не слава богу. И Кева нет, он мог бы помочь! Ладно, попытаемся своими силами обойтись. Надо бы за Лин последить. Что-то тут нечисто! И бармена попытать, может, он видел, кто ко мне подсаживался в тот вечер. Надо было сразу это сделать. А Билли? Он как-нибудь себя проявляет? — Билли отправился проходить лидерскую инициацию. Такие дела… — Вот же еб твою мать! Все-таки допущен. Вот хуйность же блядская! Все против меня, если Билли станет сейчас лидером, никто никогда ничего не докажет, у него явно есть какие-то покровители, иначе он не вел бы себя так нагло. Кевин обещал его прижать, но вот — уехал. Что же он бросил все это дело на полпути? Или перепоручил кому-то? Одни вопросы, и я тут еще валяюсь как кусок мяса, ни сесть ни встать без чужой помощи! Противно, мерзко, не говоря уж о том, что все через боль. Валяясь бесполезным обрубком на больничной койке, я многое успеваю переосмыслить и переоценить. И каждую минуту, о чем бы я не думал, все мои мысли возвращаются к ней. Алексис. Лекси… Как она? Где она? Что с ней? Ей тяжело, больно, страшно? Или наоборот, избавившись от меня, она почувствовала облегчение и уже давно нашла мне замену? И никто ничего не говорит мне, будто бы сговорились. Кристину можно было бы поспрашивать, но она уехала на ближний полигон, практиковаться в условиях настоящего, реального боя. Кевин уехал. Оно понятно, о секретных полигонах нельзя говорить, можно выдать место дислокации. Но, мне-то что делать? Как быть? Скоро у Лекси день рождения, первый ее день рождения с момента нашего знакомства. С кем она его проведет? Наверное, у нее там новые друзья, а может, уже и новый парень. К физической боли от таких мыслей примешивается еще и отчаяние. Надо быстрее восстанавливаться, может быть, со временем получится что-то узнать, но без ноги, даже зная, где она, я ничего не смогу. Только вперед, блядь, Бесстрашные не сдаются, твою мать!***
Следующие несколько недель становятся для меня сущим адом. Наращивание частей тела муторное, долгое и мучительное дело. Не раз и не два, я вспоминал Кевина, когда он предупреждал меня не терять свои конечности. Ни нога, ни рука не хотят быстро и беспроблемно включаться в работу. Рука долго не слушалась, нога, вообще, не сгибается. Сцепив зубы от изнуряющей ноющей боли, бегаю на дорожке, молочу груши, чтобы быстрее включиться в строй. Новости о военных действиях приходят неутешительные, хоть нападений и терактов больше не было. Бесстрашные пережили две атаки на наземные базы, несколько раз отряды патрулирования натыкались на войска недовольных. Не сказать, что были серьезные стычки, все больше обстрелы, да один раз зажали наших в котел, но быстро подошло подкрепление. Все происходит в вялотекущем режиме, все так же мы больше теряем людей на патрульных вылазках, чем в открытых битвах. Вести партизанскую войну долго, тяжело и затратно, как в материальном плане, так и в плане человеческих ресурсов. Но выбора нам особого не предоставили. Все области нашей структуры работают, в том числе и секретные, чтобы быстрее вычислить, где скрывается основное логово недовольных. Но пока это неизвестно. В зале реабилитации я сегодня работаю уже четвертый час. Мысль о том, что надо скорее восстановиться и возвращаться в ряды солдат, служит неплохой мотивацией. И… Я все еще надеюсь на встречу с Алексис. Я должен сказать ей, что никогда в своем уме я не стал бы так поступать. Может, мы и не будем больше вместе, если она действительно решила, что я ей не нужен, но я должен все рассказать. Я не был по ту сторону, как любят рассказывать многие Бесстрашные, вроде бы они видели свет и все такое. Я просто провалился в темноту, а потом вышел из нее. Но боль, физическую, изнуряющую, я очень хорошо успел прочувствовать. Не то, чтобы я боялся боли, вовсе нет, я понял, что возможности человека не безграничны, и что силы вполне могут кончиться, и тогда ты станешь беспомощным и зависимым. А хуже этого быть ничего не может, даже смерть кажется спасением на фоне беспомощности. — Ты надорвешься так, Алекс, — раздается позади меня насмешливый голос. Поворачиваюсь и киваю Эйми; она улыбается, все понимает. Я страшно благодарен ей, она практически вытащила меня, пока я валялся обрубком на кровати, помогла восстановиться. Особенно признателен за ее деликатность: ни разу, ни словом, ни жестом, ни взглядом, она не выдала жалости или других эмоций, кроме обычной поддержки. Она действительно профессионал, неплохой медик. — Мне надо прийти в форму как можно быстрее, ты же понимаешь, — я отворачиваюсь и продолжаю тренировку. Она подходит и увеличивает нагрузку. — Тогда работай на пределе возможностей и не вздумай себя жалеть, — она внимательно наблюдает, как функционируют конечности, спрашивает об ощущениях, задает новые параметры. Ни слова сочувствия, ни намека на то, что я ее пациент. Солдат. И никак иначе. — Сегодня у тебя окончательные тесты. Пройдешь их, отпущу тебя домой. Ты рад? — Ах, черт, — заслушавшись ее, пропускаю маневр и сбиваюсь с ритма. Соскочив с тренажера, сделав еще несколько движений по инерции, я стараюсь отдышаться. Три месяца я провел в медкорпусе и совершенно заебался. Первым делом, как окажусь в Яме, полезу на крышу, не могу больше. — Это просто отлично, Эйми, спасибо. Я думал, навсегда здесь поселился. — Ты очень быстро восстановился, Алекс, гораздо быстрее других солдат. Я бы сказала, феноменально быстро. — О чем ты?! Кевин восстановился за месяц, а я тут уже три! — У Кевина совсем другая ситуация была, он тоже восстановился быстро, но вспомни сколько он ездил на реабилитацию. И долго говорил, что рука будто не его. — Эйми, — я, поставив бутылку из которой прихлебывал белковый коктейль, подхожу к девушке. Во мне смесь самых разнообразных чувств, от благодарности до эйфории, но все равно, что-то новое поселилось в душе. Я смотрю на нее и вижу в ней медика, друга, Бесстрашную, кого угодно, но только не девушку, с которой у меня были… хм… отношения. Мне совершенно не хочется ее тискать или обжимать, мысль об этом даже какой-то чужеродной. Я подхожу и хочу поцеловать ее, но в последний момент передумываю. Эйми смотрит на меня с улыбкой, и наверное, с какой-то потаенной грустью. — Я тебе страшно благодарен, что возилась со мной столько времени, помогла мне. Как мне еще выразить свои чувства? — Для врача слова благодарности от полностью выздоровевшего пациента все равно, что бальзам на душу, — улыбается она, глядя на меня с теплотой. — Не надо мне от тебя ничего, Алекс, просто живи и будь. Остальное приложится. — Ну, в свете того, в чем меня обвиняют и за что, по всей вероятности, расстреляют, боюсь, труды твои будут напрасными, — горько ухмыляясь, говорю я ей. — Скоро будет суд, там все и решиться. — Главное, что ты пойдешь на этот суд целый и даже вполне себе здоровый. Алекс, все будет хорошо. Вот увидишь! — С чего ты так решила? Тебе что-то известно? — Эйми бросает на меня короткий взгляд и отворачивается. — Я пока не могу тебе сказать. Единственное, что твои друзья с тобой, Алекс. У тебя очень хорошие друзья, они тебя не оставят. — Да, ты права, конечно, но Мат тоже под следствием, Джимми с Диего погибли. Кевин уехал, бросив тут всех и все. Анишка ни с кем общаться не хочет. Почти все разъехались, кроме тебя и Рори почти никого не осталось тут. — Кевин уехал, да. Но он сделал многое для того, чтобы расследование было максимально достоверным. — Еще раз, спасибо тебе за все. Не знаю, что еще сказать. — Если ты обнимешь меня, Алекс, я тебя не укушу. Обещаю. — Иди сюда, — я распахиваю объятия и улыбаюсь ей. Левая рука еще едва заметно подтормаживает, но в общем и целом, физически я чувствую себя как раньше. Даже лучше. На лбу, правда, красуется шрам, пересекающий бровь: врачи сказали, что убирать его пока опасно, можно повредить что-то. Так что левое веко у меня действует плохо и все время приопущено. Лекси бы меня, наверное, и не узнала бы сейчас. Вздох подавить не удается, опять я ее вспоминаю. Не могу о ней не думать, даже сжимая в объятиях другую девушку. — У тебя все наладится, Алекс. По-другому и быть не может, — говорит Эйми, отстраняясь от меня и погладив мою щеку. — Ты достоин счастья, как никто. — Я никогда не смогу отблагодарить тебя. — Она высвобождается из моих рук и идет к выходу из зала. — Эйми, ты придешь на суд? — Да, я буду там, — Эйми кивает мне от двери и исчезает в коридоре.***
Музыка: Ждали (Минус) Юта
Первое, что я делаю, оказавшись в комнате, — хватаю портативную аудиосистему и лезу на крышу. Все эти дни я с маниакальным упорством слушал голос Лекси каждый день. Это та связывающая нас ниточка, которую я чувствую. Все еще чувствую. Не могу разорвать. Сначала я слушал, как она пела, переслушал все свои песни в ее исполнении, потом, когда появилась запись допроса. Я внимательно вслушиваюсь в оттенки ее голоса, тембр, вибрацию, каждый раз открывая то одну новую деталь, то другую, будто это как-то помогло бы приблизить момент нашей встречи. Я все пытаюсь разгадать, как она сейчас. Совсем меня забыла или хоть что-нибудь помнит? Или злится и ненавидит? Может быть, презирает? Может быть, я стал ей противен? Или она, как и я, лелеет надежду, что мы увидимся когда-нибудь и все прояснится. Она говорит, а я прикуриваю сигарету, закрываю глаза и впитываю в себя эти звуки, не обращая внимания на слова. Представляю, что она сидит тут, напротив меня и говорит со мной, смотрит на меня. Я ей, наверное, сейчас был бы отвратителен, со шрамом на лбу и не открывающимся глазом. Я пытаюсь представить себе ее губы, произносящие слова; глаза, в окантовке длинных, по-девичьи загнутых ресниц. Когда она закрывает глаза, ресницы они ложатся на ее щеки, как два пушистых веера, и тогда она выглядит совсем как маленькая девочка. Кукольно-красивая маленькая девочка. Ее образ прочно поселился в моей голове, иногда мне кажется, что она где-то рядом, только руку протяни, будто она незримо тут, со мной. Но, возвращаясь к реальности, я понимаю, что ее нет. И, наверное, уже не будет. »…— Мисс Плейсед, вы будете допрошены в связи с расследованием дела об убийстве члена фракции Бесстрашие, Аарона Громли. Он был убит ножевым ударом в область груди, оружие опознано как личное. В убийстве подозревается Алекс Эванс, так как нож принадлежит ему — это известно из свидетельских показаний многих членов фракции, которые опознали в нем личное оружие мистера Эванса. Я прошу вас как можно подробнее воспроизвести события того вечера и ночи, рассказать все, что вам известно. Молчание, довольно долгое. — Мне на самом деле известно не очень многое, — раздается, наконец, ее голос, — дело в том, что… мы… я не знаю… — Мисс Плейсед, все что вы скажете, может быть использовано как против мистера Эваниса, так и облегчить его участь. И то, что вы утаите — тоже. Лучше всего будет, если вы предельно откровенно скажете все, что происходило в тот вечер. Абсолютно все, любая деталь может быть существенной. — Да, я все понимаю. Но, поверьте, Алекс не стал бы… — Мисс Плесед, без предположений и эмоций. Только голые факты. Вас ведь связывают с мистером Эвансом близкие отношения. Это тоже известно из свидетельских показаний. — Хорошо, — голос её немного охрип, но, прочистив горло, она продолжает. — Да, мы с Алексом встречались. Но за некоторое время до того дня, о котором вы говорите, а именно двадцатого декабря, в последний день инициации, мы очень сильно… поссорились. И после этого практически не общались. А вечером, перед моим отъездом, я пришла к нему в комнату, чтобы поговорить. Опять тишина, на этот раз она молчала дольше. — Во сколько вы пришли? — задает наводящие вопросы дознаватель. — За несколько минут до отбоя. В районе десяти часов вечера. Дверь в его комнату была открыта, как и всегда. Я зашла и… — И что же? Вы кого-нибудь обнаружили в комнате? — Да, — после паузы тихо отвечает Лекси. — Алекс был в комнате. Он спал. — Он был в комнате один? — Нет, — голос ее дрогнув, становится едва слышным. — С ним была… девушка. В кровати. — Она тоже спала? — Да, но когда я вошла, она проснулась. Мы поговорили с ней, а потом я ушла, — скороговоркой проговаривает Лекси, и я слышу, как она тихонько вздыхает. — А с мистером Эвансом вы говорили? — Нет, он не проснулся. — Что вы делали дальше, после того, как ушли из комнаты мистера Эванса? Кстати, через какое время вы ушли из его комнаты? — Я ушла минут через пять. Девушка, с которой был Алекс, как раз успела выкурить сигарету. Я пошла к себе, в общежитие для неофитов, а утром уехала на обучение. — Вас кто-нибудь видел после того, как вы ушли к себе? — Мои друзья, с которыми мы вместе проходили инициацию, были со мной всю оставшуюся ночь. — Хорошо. Вы знаете девушку, которая была с мистером Эвансом в тот вечер? — Да, я знаю, что ее зовут Линдси, фамилию не помню. — Еще такой вопрос, вы говорите, что поссорились с мистером Эвансом, скажите, что сподвигло вас пойти к нему? — Я просто хотела поговорить с ним. — О чем? — О нашей ссоре. — Вы сами приняли это решение? Или что-то повлияло на ваше решение пойти к мистеру Эвансу в комнату? Лекси долго молчит, в первый раз мне показалось, что запись просто обрывается. Но потом она все-таки отвечает. — Да, пойти к нему было исключительно моим решением. — Спасибо, мисс Плейсед, за ваши показания. Мы с вами свяжемся, если понадобиться уточнить какие-нибудь детали. — Могу я задать вам вопрос…» На этом запись действительно обрывается. О чем хотела спросить Лекси, я так и не знаю. Я выучил эту запись практически наизусть, все оттенки ее голоса теперь мне известны. И та боль, с которой она говорила о Линдси, и тоска, и печаль. Ни одной радостной нотки. Ни одного намека на то, простила она, или все еще злится. Делаю очередную глубокую затяжку и выдыхаю дым, гипнотизируя тлеющий кончик сигареты. Конечно, скорее всего, ей до сих пор больно, откуда ей знать, что я ничего не соображал в тот вечер. Не знаю, сказала ли ей дознаватель о том, что я ничего не помню, или нет, для меня это остается тайной. На суд Алексис не отпустят, это совершенно точно, Майра стоит как скала. Конечно, ее можно понять, с секретного полигона так просто не уехать. Но как же хочется увидеть Лекси. Посмотреть ей в глаза, объяснить, стереть всю ту боль, что она по всей вероятности, испытала. Теперь, когда пришло понимание случившегося и осознание того, что же все-таки произошло, я вижу, что все мои обвинения, все те бредовые мысли о том, что она меня использовала, не любила. Как же все глупо, бездарно! Как все быстро и нелепо произошло. Почему я сразу не пошел к ней, когда понял, сука блядь, что неправ? Чтобы все расставить на свои места. Я не отпустил бы ее, вот так, в ссоре, если бы раньше знал, что Майра предлагала ей обучение. Ощущение, что Лекси всегда будет рядом, поблизости, было таким естественным, привычным, что когда ее рядом не стало, на этом месте образовалась гулкая пустота, которая не спешит ничем заполняться. Мне так без нее плохо, что если бы не надежда на то, что я смогу все-таки когда-нибудь ее увидеть, я плевать хотел на свою жизнь. Мне без нее ничего не нужно. Отщелкиваю докуренную до фильтра сигарету, чувствуя неприятную горечь во рту и на душе. Прокручивая запись сначала, вслушиваясь в ее голос, я закрываю глаза и вижу ее лицо. Она улыбается, чуть смущенно, немного грустно, отчасти лукаво. Огромные миндалевидные глаза смотрят нежно, мягко, так, будто она простила меня. Правда? Ты простила меня, детка? Ты ведь веришь мне? Ведь я… не могу без тебя. Ты — все что мне нужно.