Алекс
Поговорить с Майрой постепенно становится моей навязчивой идеей с той самой минуты, как я увидел ее на заседании суда в Искренности. У них сейчас такое время — все полигоны переходят в состояние полной боевой готовности, а она мотается между ними, чтобы самой все держать под контролем. Я знаю, что она сейчас в штаб-квартире, но эта женщина неуловима, как ветер в пустыне. Вот только-только мелькнула, и нет ее. Ни за одной девицей я не бегал с таким упорством, и когда я неожиданно сталкиваюсь с ней в одном из коридоров, то даже зависаю слегка от неожиданности, после чего хватаю ее за плечи, будто она может немедленно испариться. — Алекс, — строго говорит эта маленькая, хрупкая, молодая женщина с несгибаемой волей, — отпусти меня сейчас же. Это что ты себе позволяешь за панибратские выходки? — Майра, я тебя уже несколько дней не могу поймать, и сейчас ты просто обязана меня выслушать, прошу! — Я догадываюсь, что ты от меня хочешь, но что бы ты ни задумал, мой ответ — нет! — Да, я знаю, я урод и гондон, но я прошу, очень, Майра, мне надо с ней поговорить! Я видел, ты была на заседании! Знаю, я плохо поступал с девушками, но сейчас это совсем не тот случай. — Алекс! — я вижу, что она начинает злиться, но так просто я ее не выпущу. — Какая буква в слове «нет» тебе не понятна? Ты соображаешь, о чем ты меня просишь? Как я могу предоставить тебе возможность поговорить с курсантом? Ты в своем уме? Я столько лет выстраивала конспирацию, мы детей от родителей отрывали на года, ни весточки передать, ни звонка, а ты хочешь, чтобы я тебе свидания устраивала? Ты вообще думаешь… Я никогда не думал, что когда-нибудь сделаю то, что сделал в следующий момент. Может быть, и не сделаю такого больше, но сейчас я просто не знаю, как еще можно добиться чего-нибудь от этой упрямой женщины. Опускаюсь перед ней на колени, она осекается и так оторопело на меня смотрит, будто я совершил что-то сверхъестественное. — Майра, я знаю, что все думают обо мне. Знаю, какая у меня репутация, и что я сам во всем виноват. Но как бы там ни было, со мной случилось то, чего я сам от себя не ожидал! Дороже этой девушки в моей жизни ничего и никого нет и не было. Я готов за нее жизнь отдать, если она, вообще, кому-то нужна, моя жизнь. Через пару недель мы уезжаем в горячую точку, на дальних рубежах, да и время у нас такое… Как мне умирать, не поговорив с ней? Ты же видела — Билли и его подручные, вмешавшись извне, воспользовавшись нашими недостатками, недомолвками, почти разрушили нас, у них почти получилось. Все что мне нужно, только сказать ей, что все не так, как она думает. Я не предавал ее, я не хотел делать ей больно. Может быть, я и сам не отдавал себе отчета, но я хотел быть с ней, Майра. Я не сказал ей этого, а наоборот говорил ей такое, что мне самому жить не хочется! Пожалуйста, я прошу. Майра отворачивается — я знаю, что она слезы прячет. Знаю, что никто и никогда не видел меня на коленях, что ж, давайте, смотрите, вот он я, готов бороться за девушку до конца. Пусть хоть толпа соберется, мне уже все равно. Я чувствую, что сердце ее дрогнуло. — Так! Что здесь происходит? Алекс, что это за спектакль? — черт, вот надо Эдварду так некстати появиться, что у них за способности, и у отца, и у Итона старшего, и вот у него? Появляются, ну совсем вот не вовремя! Майра почти согласилась, чуть-чуть осталось ее дожать. — Все в порядке, Эд. Мы просто разговариваем, — Эдвард уже собирается подойти ко мне, когда Майра перехватыаает его за плечо. — Встань, Алекс, действительно… — Чего это он тут коленки обтирает, разговаривая с моей женой? Один дочь мою обхаживает, а теперь другой еще и на жену зарится? Эвансы совсем охуели? — Эдвард, перестань. Алекс просит за нашего курсанта. Ты же был на суде, и вообще оставь нас, пожалуйста, нам надо все это обсудить. — Никаких свиданок с курсантами! Что это еще за нарушение дисциплины и конспирации? Майра, ты в своем уме? Если один из Эвансов с нашей дочерью шуры-муры крутит, это не значит… — Так! Во-первых, это много значит! Во-вторых, я хочу всего лишь выслушать его! Пойдем, Алекс, не в коридоре же нам разговаривать. Эдвард, ты тоже перестань, не съест же он меня! Эдвард, сверкнув на меня единственным глазом, бурчит, что от этих Эвансов всего можно ждать. А Майра ведет меня в комнату для совещаний. Там я подробно рассказываю нашу эпопею с Билли и Линдси, не забывая щедро посыпать голову пеплом. В конце концов, Майра смягчается. — М-да… Ну ты и наворотил дел, Алекс, нарочно не придумаешь! Не знаю, как тебе помочь, я правда не могу сказать, где полигон, и разрешить тебе туда приехать. Но могу прислать ее в штаб-квартиру на время отпуска. На пару дней не больше. Сумеешь ее выловить, значит, тебе повезло. И еще не факт, что она согласится. — Почему? — вскидываюсь я. — Ты что-то знаешь? Она что-то говорила? — Нет, но… Алексис спрашивала про тебя во время допроса, видно было, что ей очень больно, она переживает. Захочет ли она тебя слушать? Она видела тебя с другой девушкой и чувствует себя обманутой. Я не могу приказать ей ехать в штаб-квартиру. Я могу лишь дать ей поручение. Но она всегда может отказаться. В кабинете повисает молчание. Я понимаю, что Майра не имеет права сказать мне, где полигон, и я не могу туда приехать. А Лекси может отказаться приезжать сюда, ведь если она уехала, почти сбегая от меня, значит, она постаралась всеми возможными средствами вычеркнуть меня из своей жизни. Как же мне хоть весточку какую передать, что ли? — Майра, а ты можешь сказать ей, что я… люблю ее? Что больше всего на свете хочу ее увидеть! — Ну уж нет! — хмурится Майра. — Я вам не испорченный телефон! Сам ей скажешь, если она согласится. Могу видеописьмо ей передать или от руки черкани пару строк, может, она растает? Черт, как же я забыл! Где же она у меня? Я начинаю ожесточенно рыться в карманах, бля, что ж так много-то их в жилетке. Наконец, я выуживаю тонкий продолговатый прямоугольник. — Вот передай ей это. Пусть она послушает. Там все, что я хотел сказать ей. — Ладно, — лицо Майры смягчается, и она берет флешку с моей последней песней. — Но если у вас все срастется, хочу быть крестной твой дочки. Обещаешь? Я могу лишь рассмеяться на это. От облегчения и от вновь вспыхнувшей надежды, я порывисто вскакиваю и прижимаю Майру к себе. — Клянусь, — только бы Лекси согласилась приехать, а там уже можно и об остальном подумать.Алексис
Мысленно матерю всех, кто только приходит мне на ум, за чуть не проваленный экзамен по пилотированию в ручном режиме на тренажере-симуляторе. Блин, ну всего-то надо было проверить связь, внимательно следить за показателями датчиков, системами терморегулирования и герметичностью, да выполнять вводные упражнения по внештатным ситуациям, но, сука, сработала аварийная система, инструктора сымитировали нам миленький пожарчик на борту, и воздушные системы отказали. Черт, чуть не задохнулись все и не завалили тестирование. Ироды. Сдерживая болезненные стоны, поднимаюсь на нужный мне этаж административного корпуса, одной рукой судорожно цепляясь за спасительные перила, чтобы не особо шататься после тяжелого дня. — Командир Уильямс, младший капрал спецподразделения Алексис Плейсед, по вашему приказанию прибыла, — вымучено докладываю я, мечтательно поглядывая на стульчик. Да, успешно закончив экстерном следующий курс, я действительно получила следующее звание, Майра не обманула. — Лекси, — Майра поднимает глаза от бумаг, заваливших ее стол, — есть новости из штаб-квартиры. Алекса оправдали, в деле убийства Громли открылись новые обстоятельства. Аарон не погиб, он, оказывается, выжил, и Алекс на него даже не покушался. По мере того как слова Майры доходят до моего издерганного сознания, сердце долбит в груди метрономом, и с каждым новым ударом проваливается все ниже и ниже, в щемящую пустоту в животе. Господи, дай мне выдержки, чтобы не осесть на пол прямо здесь от облегчения, что этот булыжник свалился с моей души. Твою мать, оправдали, слава богу! Не расстреляют, разобрались, как же здорово! Я прикрываю на несколько секунд глаза, стараясь удержать глубокий вздох. Живой! Самое главное, что живой, а остальное наладится как-нибудь. Мой демон притворства сегодня в ударе, и пусть у меня сердце пляшет от счастья, я никому сейчас не признаюсь, что безумно рада, до чертиков! Да чего там, в груди поднимается просто первобытный восторг! — А выяснилось кто его пытался убить? — пытаясь совладать с голосом, хрипло выдаю я. — Да. Это был Билли Уотерс, — спокойно отвечает командир. Мне бы ее спокойствие, внутри всё затапливает злобой и ядом. Ну, с-сука, Билли! Молись, тварь, чтобы мы с тобой никогда не встретились на каких-нибудь рубежах! Хорошо молись, чтобы моя оптика не поймала твою паршивую рожу в сетку прицела. Не удержусь, пристрелю, как бешеную собаку. И даже совесть не дрогнет. Еще глубокий вдох. Дышать, еще. И Громли жив, ну надо же, везунчик какой! — Ну, собственно, для меня в этой информации нет ничего сногсшибательного, потому что я никогда и не верила в то, что Алекс будет мараться об этого… Бесстрашного. Спасибо, что передали мне эту новость, командир, — благодарю я Майру. Она могла мне, вообще, ничего не сообщать, ведь на самом деле, меня это не должно никак касаться, с их точки зрения. Но Майра держит меня в курсе событий, касающихся Алекса, за что я ей бесконечно признательна, и не смогу, наверное, никогда достойно отблагодарить за всё. — Разрешите идти? — Сядь, девочка, — останавливает она, жестом указывая на стул. Я усаживаюсь, внимательно глядя на Майру, стараясь гнать из головы плохие мысли. Что еще могло случиться? — Дело в том, что в этом деле открылись новые обстоятельства, такие что… Думаю, будет лучше, если ты все сама выяснишь. Скоро у курсантов отпуск, и я хочу послать тебя в штаб-квартиру с поручением. Черт! Ну зачем? Почему именно меня? А вдруг… вдруг, это он просил? Неужели Алекс меня все-таки ищет? Для чего? Хочет объясниться, или что? Я хочу его увидеть, очень, но это напрочь расходится с моими планами. Я не забыла его, как бы ни обижалась и не гнала все чувства прочь, не смогла разлюбить, но если мы встретимся, то… То что? Я сама не знаю. — Я не могу… Понимаете, я бы хотела не показываться в Яме, потому что… — Я знаю. Тебе трудно, девочка. Но… то, что я тебе скажу сейчас постарайся расценить не как приказ командира, а как совет. Каждый человек в жизни имеет право хотя бы на один шанс. Поверь мне, ему есть что тебе сказать. Она что-то знает или Алекс ей рассказал? Да, скорее всего, он же говорил, что Уильямсы друзья его родителей. О чем он хочет поговорить? Зачем он вновь теребит мне сердце? Прошло столько времени, у него наверняка уже давно новая подружка, а то и не одна. А если нет? Что если у Алекса остались ко мне какие-то чувства, иначе для чего всё это? Но… увидев его, я не смогу удержать себя за той гранью, которую пыталась выстроить все эти полгода. Не выдержу. Он дорог мне. В моей жизни нет ничего дороже и важнее этого человека, но и разбиваться потом слишком больно. — Это слишком сложно все. — Лекси, послушай, — обрывает командир мой вялый бубнеж. — Я все понимаю и знаю, что ты сейчас чувствуешь. У меня ведь тоже есть дочь, и мне было бы очень больно видеть ее в таком состоянии, в каком я вижу тебя все эти месяцы. И я знаю, чего ты боишься. Не стоит давать возможность страху отнять самое дорогое, что у тебя есть. — Боже мой, у меня что, на лбу всё написано? — Это все иллюзия. Никого у меня нет, это обман. — А может быть, то, чего ты боишься, на самом деле иллюзия? — говорит Майра увещевательным тоном, словно она моя мама, а не командир. — Подумай, Лекси, вдруг все, что ты видишь на поверхности, в реальности совершенно по-другому. Вдруг, если ты ухватишься за этот шанс, ты еще сможешь вернуть себе то, чего тебе так не хватает. — О чем она, что на самом деле не так, как мне кажется? Майре что-то известно, о чем я не предполагаю? — Лекси, я видела его глаза, они не могут обманывать. Я никогда не стала бы вмешиваться в твою жизнь, если бы не была уверена, что ему стоит дать шанс. — Я тоже долгое время смотрела в его глаза, Майра. И тоже верила ему. — Да, черт возьми, мне ли не знать какие у Алекса глаза, и как они могут смотреть. Но и своим глазам я не могу не верить. Это всё очень непросто. Как бы я его ни любила, но вновь обжечься, я тоже не хочу. Если я сейчас поверю, а потом окажется что Алекс меня обманет, как жить дальше? Что будет со мной? Снова останусь один на один с жалкими осколками самой себя, день за днем обреченная утопать в собственном отчаянии и одиночестве, или пуля в лоб, чтоб больше не мучиться? — А потом оказалось, что это все обман. Я не могу больше ему верить. Я боюсь подпускать кого бы то ни было, я только-только научилась жить без него. — Разве это жизнь, Лекси? Мне ты можешь не отвечать, но себе ответь. — Я… — Молчу. Ну a что? В точку. Это не жизнь, а жалкое существование. — Ты боишься поверить, и из-за этого делаешь несчастными сразу двоих, — она выжидательно смотрит на меня, и я молчу. А что я могу сказать? Так сразу согласиться? — Хорошо, ты имеешь право отказаться от поездки. Просто подумай над моим предложением. Даже самому отъявленному преступнику дают один шанс на раскаяние. Он очень просил, Лекси, — несчастными сразу двоих? Он просил? Правда, просил? Поверить не могу, значит, Алекс, действительно меня искал? Ему не плевать? — Да… Я подумаю, время до отпуска еще есть, — бормочу невнятно. Ведь подумать есть над чем. И досада, и нежность, радость и что-то еще, наверное, необъяснимая эйфория — весь спектр этих чувств, наматывается цепями вокруг сердца. Как домотаются, я ни слова из себя уже не смогу выдавить. Останется только беспомощно разреветься, размазывая слой горячей соли по щекам. Ну что мне делать, что? Ногами топать, как дитё? Черт, да кого я обманываю? Подумает она, ага… Вы меня лучше привяжите, чтобы я раньше отпуска не сбежала в штаб-квартиру. — Я могу идти? — Подожди. Вот. — Майра выкладывает передо мной небольшой прямоугольник, сделанный из пластика, и я с удивлением узнаю в нем… флешку. — Он просил передать тебе. Здесь все, что он хотел тебе сказать. Просил, чтобы ты послушала. — Спасибо, Майра, — цепко хватая теплый пластик, прячу в карман униформы. — Я действительно ценю все, что вы… делаете. Выудив из тумбочки в спальне свой плеер, я удираю от чужих глаз подальше, спрятавшись на одной из учебных полос для вождения техники, и уже битый час, не решаюсь никак вставить флешку, включить запись и услышать его голос. Не знаю почему, но мне так страшно. Сердце сжимается от тоскливой тревоги. Что он там записал? Какое-то послание, объяснение всему случившемуся? Трясущимися пальцами, мне кое-как удается вытащить старую флешку, с его же голосом и песнями, которую мне записывал Джимми еще в середине инициации. Голос, который впитался в меня, влился, стал со мной одним целым, с самого первого дня моего пребывания во фракции. Который помогал мне держаться на плаву все эти мучительные недели. Не давал мне сломаться. Перед глазами мелькают фрагменты наших совместных репетиций, как Алекс смотрел на меня каждый раз, когда я пела, словно я для него некое божество. Наше выступление на музбитве. Тогда каждый куплет, каждая строчка из песен, звучали лишь для него одного. Только для Алекса, и это было важно. И он это знал. От окатившей волны воспоминаний, меня бросает в жар. Боже мой, чего я так боюсь? Какого черта?! Быстрые манипуляции, пальцы тянут тонкие проводки к ушам, едва слышный щелчок кнопки «play». Все обрушивается, затягивает в сумасшедшую, пульсирующую воронку, лишает рассудка и хоть какого-то, мало-мальски логичного понимания. Я ожидала что угодно: его привычного, но так недостающего «детка», может, извинений, или раскаяния, самобичеваний, но только не этого. Алекс записал мне песню. Для меня. У него немного другой голос, ниже обычного, даже хриплый, но в нем столько отчаяния, будто оно невыносимо давит изнутри, на такого сильного, выносливого и уверенного мужчину, и никак не может выплеснуться наружу. Почти во всех предыдущих песнях Алекса, скрыт безрассудный вызов, дерзость, некое хулиганство, но здесь… Эта песня похожа на исповедь, будто душа выплетает тончайшее кружево, или таинственное покаяние.«Я не могу отменить того, что привело нас сюда, но точно знаю, что есть нечто большее, чем наши ошибки».
Трогательное, до самого сердца, признание. Я правда нужна тебе? Ну почему же ты мне не сказал об этом? Я невыносимо скучаю. Просто невыносимо. Ты иногда снишься мне, и все эти сны были пронизаны светлой радостью, теплом, любовью. В них ты держишь меня за руку, переплетая наши пальцы и заглядывая в мои глаза, шепчешь что-то ласковое. На каждом новом вдохе кажется, что сердце вот-вот разорвется, не выдержав напряжения. Со стоном я роняю голову на руки, запуская пальцы в волосы, вцепляясь в них. Мне нужно сделать хоть что-то, чтобы хоть на секунду заглушить это нестерпимое тоскливое жжение в груди. В глубине души, может, ты никогда не признался бы в этом даже себе самому, но там, в самом сердце своего внутреннего мира, ты искал любви. Я же видела, чувствовала. Ты хотел познать это волшебство заботы, душевной теплоты, чудесного ощущения нужности, необходимости, желанности, а потом что-то случилось, но сейчас… Ты просишь верить. Тебе, а не собственным глазам. А потом тоненькая, звенящая, как струна, мысль звучит в глубине сознания: а что, если всё не так, как мне кажется? Ведь я хочу верить, желаю доверять, но если бы ты только знал, хоть на минуточку мог представить себе, как мне страшно. Я боюсь верить людям, открываться им, чтобы больше не падать в темную бездну, не испытывать предательства, помня, как вырвавшаяся из сердца боль перехлестывает через край. Говоришь: «Ты — все, что мне нужно». Это сложно, слишком тяжело, но… Я действительно хочу тебе верить. От этой мелодии по моей коже отправляется в путь целый батальон мурашек. А потом внутри распускается красивый цветок, и становится так горячо горячо, будто там открывается какой-то источник, который согревает, расплавляет застывший лед. В груди щемит от нежности, и я уже несдержанно плачу, задыхаясь и свежим воздухом, и чувствами своими, сходя с ума от желания увидеть, целовать его, прижаться к нему, обнимая, и верить всему, что он скажет. Верить до последнего. Каждое слово — он кладет передо мной свою бесценную жизнь: Хочешь? Бери! Не хочешь — ломай. Будто она только моя. Вся моя. Черт знает почему, но это важно и волшебно. Каждая строка — невесомый поцелуй, исцеляющий душевные раны. Нежный, чуть касающийся. Помню, ты меня так целовал, давая ощутить, что я дорога тебе. Именно такими осторожными прикосновениями, ты будил меня, после нападения на Дружелюбие, ласково перецеловывая каждую ссадину и порез на моем лице, ладонях. Слышать твой голос, чувствовать все те эмоции, которые наполняют тебя, переживания, отчаяние, неравнодушие, тревога, забота, тепло, искренность — быть живой. Верить. Чувствовать. Быть. Я хочу быть живой, но это возможно только рядом с тобой! Солнышко, как же мне тебя не хватает! Потрясающий коктейль ощущений вытесняет из моей вселенной все — горечь, обиду, печаль, боль. Даже воздух. Мне нечем дышать. Но это важнее, чем дышать. Я так люблю тебя, и где-то там, глубоко внутри, намного слаще…Алекс
На тренировке я чувствую на себе чей-то пристальный взгляд. Осторожно оглянувшись, понимаю, что на меня, не сводя глаз, хищно смотрит Кейти. Ч-ч-черт, вот только этого не хватало, я так устал от всех этих разборок, чувства вины, и теперь меньше всего мне хочется только истерик тупой дуры… Кейт подходит и пристраивается рядом на беговой дорожке. — Привет, Алекс! — томно ведя плечами, говорит она, а мне хочется чертыхнуться. — Что тебе нужно, Кейт? Поверь, я не хочу говорить тебе гадости, но мне сейчас не до разборок. Так что давай не будем… — Я просто хотела попросить тебя помочь мне с растяжкой. Ты ведь инструктор, насколько я помню? Самое интересное, что за время тренировки неофитов, я действительно стал замечать за собой способность видеть ошибки и недочеты в тренировках. Видимо, правы были наши девчонки, когда смеялись, что инструктор — это диагноз. — Нет. Я больше не инструктор. Я собрал группу и уезжаю на дальние рубежи. Подойди к кому-нибудь другому. — Может, все-таки поможешь мне по старой памяти. Все инструкторы сейчас заняты, ведь у нас много резервистов прибыло из других фракций. — Слушай, Кейт, — я останавливаюсь и прямо смотрю ей в глаза. — Понимаю твою обиду, я действительно обошелся с тобой некрасиво, но и ты, между прочим, не ангел. Давай я просто признаю, что урод, и забудем об этом. — Да что с тобой такое? — хмурится она и тоже останавливается. — Алекс, ты ли это? Я всего лишь обратилась к тебе как к инструктору, а ты отбиваешься от меня, будто я претендую на что-то большее. Да уж, ты и не претендуешь? Конечно, теперь, когда Билли в тюрьме, ты решила опять повеситься ко мне на шею. Вот только хрен ты угадала, детка. — Упражнения на растяжку? — скептически спрашиваю. — Серьезно? Ну хорошо, покажи, что у тебя не получается. Кейт ложится на коврик и немного размявшись, переворачивается на спину, сгибает колени и разводит их в стороны, пристально глядя на меня. Я ухмыляюсь. — Ну, и что же конкретно у тебя не выходит? — Лучше бы ты спросил, что в меня не входит, — томно облизнувшись, выдает Кейт с придыханием. — Мне кажется, в этом упражнении кого-то не хватает. Прямо вот тут, — и она проводит рукой у себя между ног, разводя колени еще шире. — Кейт, ничего не выйдет, — все-таки отвожу взгляд, потому что тело предательски реагирует на все эти ужимки. — Ну ладно, — игриво парирует она. — Я согласна, пусть не выходит! А говорят, что парни пошляки! — Забудь об этом, дорогая. — Почему? Ты же расстался со своей блондинкой, этому есть, как минимум, сотня свидетелей. — Кейт тем временем вытягивает одну ногу, а вторую сгибает и прижимает к груди. — Ну же, Алекс, видишь, я не дотягиваю. Помоги мне! Глубоко вздохнув, опускаюсь на одно колено и придерживаю ее вытянутую ногу одной рукой, второй нажимаю на ее согнутую конечность. Она морщится — видимо, слишком сильно давлю. — У тебя устаревшая информация, Кейти. Моя «блондинка» уехала учиться, ясно? А все остальное тебя не касается. — Фу таким быть, Алекс. — Тем не менее… Кейт на время затихает, потому что упражнения как-то не располагают к беседе. На самом деле ей совсем не нужна ничья помощь, а мне в голову лезут ненужные мысли. Вспоминаются тренировки с Лекси — как она пищала от боли по-началу, какой гибкой она стала потом, как хорошо у нее получалось. Почти все наши тренировки подобного плана заканчивались… не здесь. — Алекс, — доносится до меня голос, и я, задумавшись, не сразу понимаю, что это не Алексис. На долю секунды кажется, что Лекси со мной, тут, что она никуда не уезжала и что это наша с ней обычная тренировка. Кейт, пытаясь перегнуться через мою руку, чтобы сделать мостик, изо всех сил старалась не упасть. Я перехватываю ее второй рукой, и она, выпрямившись, обнимает меня за шею. — Зачем ты меня отталкиваешь? Разве я хочу чего-то ужасного? Нам ведь было хорошо вместе. Мое тело помимо воли реагирует на женщину в моих объятиях. Я чувствую, что ее грудь упирается мне куда-то в ребра, и понимаю, что на ней нет ничего, кроме топика. Ч-ч-черт, подготовилась! Сердце начинает стучать быстрее, и я изо всех сил стараюсь не дышать слишком громко и тяжело, не желая поддаваться на ее провокации. Кейт водит пальчиком по щеке, проводит губами по ключице, прижимаясь ко мне бедрами и немного приподнимаясь на носочки. Я чувствую ее дыхание на своей коже, чувствую, как от нее пахнет… женщиной и понимаю, что… это слишком. Даже для меня. Последние полгода я все время думаю об Алексис, и другие девушки, хоть и флиртуют, но мало интересуют меня. Теперь же природа требует своего. Я запускаю руку в ее волосы, и поднимая к себе лицо Кейт, целую ее взасос. Черт возьми, что же я делаю?! Женское тело в моих руках лишает рассудка, Кейт стонет, прижимается ко мне еще теснее, хотя кажется, дальше уже некуда. — Пойдем, Алекс, — жарко шепчет девушка мне на ухо, отстраняясь, — пойдем ко мне! Скорее! — и тянет меня за собой. А мне становится отчего-то не по себе. Я закрываю глаза и понимаю, что отдал бы полжизни, если бы здесь сейчас была Алексис. Это не ее голос. Не ее губы. Тело не ее. И поцелуи слишком надуманные, неживые, будто я целую… куклу. Я стою на месте, пытаясь справиться с дыханием, унять похоть, и понимаю, что не пойду я никуда. Не могу. Если я сейчас пойду с Кейт, то вся надежда на то, что Лекси вернется ко мне, будет утеряна раз и навсегда. — Ну же, Алекс, что ты стоишь, как столб? Я хочу тебя, пойдем скорее! — Нет, Кейт. Я не могу. Прости. — В смысле не можешь? Я же вижу, ты тоже хочешь, так в чем дело? — Это трудно объяснить. Прости. Пойми, что… Хотя нет, ты не поймешь. Просто… Я не могу. И все. Она встает в вызывающую позу и складывает руки на груди. — Ну. И с каких пор ты стал импотентом, а? Что-то раньше за тобой такого не было замечено. — Кейт. Еще раз, — отворачиваюсь и устало вздыхаю. — Прости меня. И за то, как обошелся с тобой, когда приехал, и за то, что сейчас… Слушай. У меня есть девушка, и она дорога мне. Да, мы поссорились, но я хочу ее вернуть. — Но твой язык у меня во рту говорил об обратном. — Да, — я киваю и беру полотенце, только бы как-то отвлечься, — это не совсем… — С каких пор тебя вообще это волнует? Ты встречался одновременно со мной и Линдси, и что? Тем более твоя, так называемая, девушка, неизвестно когда появится. — Кейт, я не хочу с тобой спорить и что-то тебе доказывать. Сколько раз мне надо признать свою вину в том, что я так опрометчиво связался с тобой, чтобы ты… от меня отстала? — Я от тебя отстала? — возмущенно округляет глаза Кейт и упирает руки в талию. — Это ты набросился на меня с поцелуями! — Хорошо, если так тебе понятнее, да, набросился и сейчас сожалею об этом! — Ах, вот как! Ты просто псих, Алекс! — она выставляет вперед руки, будто бы отгораживаясь от меня. — Долбанный ублюдок! И держись от меня подальше со своими идиотскими идеями и поцелуями! Она разворачивается и выбегает из зала. Фух, бля! Ну надо же, как все непросто. Общение с Кейт оставляет привкус деревянного поцелуя, досаду на самого себя и мерзкую тяжесть на душе. Лекси, как же я скучаю! Зачем ты уехала, без тебя так невыносимо.Алексис
Дни тянутся невообразимо, просто невозможно-мучительно долго. Еще чуть меньше двух недель до отпуска, но каждый час этого времени — вечность. Если бы не задания и тренировки, я бы уже сошла с ума. Потому что дело — это прекрасный способ выкинуть из головы тревожные мысли. Я столько всего передумала, столько разных мыслей, причин и объяснений поведения Алекса влезало в мою голову, сколько я пыталась найти ответов на волнующие меня вопросы, что сил просто не осталось ни на что. Я не знаю, что он скажет мне, и надо ли вообще что-то говорить. Не думаю, что в объяснениях есть теперь какой-то смысл, главное ведь чувствовать. Если мы чувствуем, переживаем, любим, ощущаем необходимость в другом человеке, то остальное неважно. Он ждет меня. Как произойдет наша встреча? Наверное, я все же боюсь, и это «боюсь» будет до тех пор терзать меня, пока я его не увижу, и всё сама не пойму. Одновременно с этим внутри все как-то взволнованно сжимается. Очень часто перед глазами высвечиваются серые, поблескивающие яркой сталью глаза. Иногда они насмешливые, немного презрительные и внимательные, прячущие за своим выражением заинтересованность. Именно такие, как в первые недели инициации, когда мы цеплялись друг к другу по каждому мельчайшему поводу, чтобы всласть покидаться ядовитыми шпильками. И не получается удержать улыбки, вспоминая, как Алекс, в качестве извинений за отрезанные волосы, катал меня на своей спине отжимаясь. А это, его излюбленное наказание «упор лежа» и прут. Иногда его глаза гневные и недоумевающие, по-хищному сощурены, словно он злится, но изо всех сил пытается сдержать себя в руках и не наговорить лишнего, но взрывной характер почти всегда берет верх. Да, много было таких ситуаций, но разве это не подтверждает то, что если человек вскипает сильными эмоциями, то он не испытывает безразличия и равнодушия? Но чаще всего я вижу его глаза с потемневшей радужкой, притуманенные желанием, возбуждением и чем-то особенным. Черные бездны расширившихся зрачков, припущенные завесой ресниц. Они поглощающие, как два глубоких, бездонных омута, в которых я тонула и тонула, не желая спасаться. И мне это безумно нравилось! Нравилось чувствовать этот жгучий взгляд, медленно окидывающий все мое тело, нравилось слушать его прерывистое дыхание и хриплый от желания шепот на ухо, нравилось когда от его нежных прикосновений, кожа покрывалась мурашками, а внутри что-то сжималось сладко, и внизу живота тянуло. И когда, я уже не то что говорить, и думать-то связно не могла, целиком отдаваясь поглощавшим меня волшебным ощущениям, воздух раскалялся до предела, и каждый судорожный вдох давался с трудом. Удивительно, но я никогда не испытывала наедине с Алексом стеснения, словно такой грани между нами и не существовало. Мне могло быть немного неловко, что я начинала нервно ерзать и заливаться румянцем, если он смотрел чересчур испытывающе. Становилось слишком жарко, до дрожи, от окатившей страсти, но только не стыдно. Даже в поезде, оставшись в одних туфлях и ножнах, я чувствовала себя комфортно рядом с этим замечательным мужчиной, как будто так и должно быть, что он создан специально только для меня. И снова, в моих мыслях его глаза кажутся так близко, что он, вот-вот нагнется ко мне, скользнет ресницами по моей щеке. Его губы почти так же близко, стоит только подняться на цыпочки, чуть-чуть, коснуться их, поцеловать осторожно, запустить руки под его футболку, погладить надежную, сильную спину, прижаться к нему теснее, забыть обо всем. Обо всех этих непонятных и неприятных случившихся событиях, от которых избавиться и забыть не получается даже во сне, обо всех тех горьких словах, которыми мы тогда обменивались, стараясь сказать что-то друг другу, но не понимая, что именно, не слыша ни себя сами, и ни того, что хочет сказать другой. Ведь теперь определиться, во что мы верим и чего хотим, гораздо проще. Я знаю все его скрытые искорки эмоций, даже если он их прячет. Да, он такой, никогда не покажет свою слабость, бессилие, или то, что ему больно. Всегда будет ворчать, что я «кудахтаю», затаив дыхание и не отводя взгляда от того, как я, жалея, дую на его разбитые костяшки, но не станет отнекиваться, когда раскалывается голова, а просто положит ее мне на колени, чтобы я погладила ладонью его затылок и лоб, или помассировала виски, поводила пальцами по щекам. Потому что даже самые сильные бойцы и самоуверенные упрямцы ищут отдушину, нуждаются в заботе и ласке. Алекс любит меня опекать и оберегать, как маленькую девочку, но ругается, если я притворно ною, специально, желая чтобы он меня пожалел. А если увидит на мне довольно серьёзное увечье, то тут же станет ощупывать, осматривать, переживать и волноваться. Он такой забавный, когда вредничает. Насупливает нос и смешно сопит, многозначительно так. Хмурит брови, пряча улыбку и смех в глазах. А когда он юлит, то растирает правую бровь большим пальцем или чешет затылок всей пятерней. Алекс не любит бриться, а если я скажу, что он колючий, то обязательно прищурится, словно хитрый кот и начнет тереться об меня щетиной, чтобы я пищала и хихикала, и только потом милостиво соизволит вооружиться бритвой. А еще, ему ужасно не нравилось, когда я утром, опаздывая, устраивала в его шкафу ревизию, безжалостно переворачивая аккуратно сложенные стопочки одежды на полках, судорожно ища там себе хоть как-то подходящую по размеру футболку, и удирала, под недоумевающим и растерянным взглядом, в котором металась явная мысль от «поцеловать» к «придушить» и обратно, оставляя его в гордом одиночестве разбирать устроенный мною кавардак. Я помню, как пробиралась тайком в гараж, когда Алекс там чинил разбитый внедорожник, который я вогнала в столб, и очень терпеливо, сдерживая раздражение, пытался вдолбить в мою память сведения о моторах, карбюраторах, свечах и цилиндрах, пока я растеряно смотрела под капот, хлопая глазами, подавая ключики и замасленную тряпочку, дуясь и закатывая глаза на его ехидные и обидные замечания, и немедленно порывалась сбежать… Но была тогда остановлена суровым взглядом, без тени улыбки и понуро плелась обратно, надеясь, что, может, и впрямь что-то в мозгах и осядет. Да, у него не забалуешь. В моем Солнышке, как только мгновение выпадет, просто синдром инструктора просыпается — куда нажала, нет, не так, слушай внимательней, смотри, запоминай. Сперва обреченно оббурчится, а потом обнимет меня, пачкая машинным маслом, прижимая к себе. Боже ты мой, как же это здорово — просто быть им обнятой! Самое волшебное ощущение…