Алексис
Иллюзия, как за нее ни цепляйся, рано или поздно всегда исчезает. Причем исчезает резко, слишком досадно и даже почти болезненно. Можно хоть до утра тут сидеть посреди леса, всё еще надеясь на чудо, но Алекс не придет, как бы ни было тяжело это осознавать. Саунд: Саунд: Really Slow Motion — Suns And Stars Ночная прохлада, убаюкавшая меня, вдруг сменяется духотой. Порывы ветра становятся сильнее и сильней, наполняясь тихим, затяжным гулом. Он нарастает, ввинчиваясь в сознание, заполняя слух до краев, затмевая всё вокруг. Что это? Дождь? Гроза? Я поднимаю глаза и вижу в темной звездной бездне над головой летящие большие черные тени. Вспышка, сердце срывается в груди в панику, тело подрагивает ознобом, страшный грохот рвет окрестности полигона, разрастаясь громовыми отголосками. Адская дрожь проходит по земле волной, сшибая меня с ног. Тревога всплескивает в крови бурным потоком, сердце совершает кульбит и замирает в ужасе. Звуки сирены боевой тревоги тонут в новом взрыве, раздавшемся со стороны жилых зданий, я вскакиваю на ноги, пытаясь найти в темноте опору, и срываюсь на бег. Кошмарный треск ломающихся деревьев, взлетающие к ним комья грунта, камни, и земля уходит из-под ног. В нос лезет запах пыли, бетонного крошева и гари, идущие с полигона… Я вижу, как стены зданий расходятся трещинами, куски бетона, обломки кирпича и стекла летят в стороны, а на небе высвечивается огненное зарево. Я сейчас, я уже совсем близко, надо хватать оружие и отбиваться, сдаваться нельзя! Это нападение! Новый взрыв, земля дрожит, звуки рвущегося металла и лязга, а с неба сыпятся ошметки подорванных машин и перекореженного металлолома. Меня опрокидывает и что-то тяжелое придавливает мою ногу. Я сначала не пойму, почему я не могу двигаться дальше, ведь надо туда, к ним, скорее! Помочь, не дать им убить всех, мы должны сражаться! Я дергаюсь под чем-то тяжелым и вдруг резкая боль пронзает меня насквозь так, что крика сдержать не получилось. А-а-а-а-а, че-е-ерт! Черт! В глазах расцвечиваются яркие искры. Во рту привкус страха и паники. Мороз ползет по позвоночнику, в ушах стоит звенящая тишина, медленно наполняющаяся криками жуткой боли и ужаса, что холодные мурашки стягивают кожу… От близкого пожара горит лицо и чуть плывет перед глазами, хочется кричать, звать на помощь, жалеть себя, но нельзя позволить себе остановиться. Бля, ну я ведь почти добежала, ведь я уже близко совсем! Так, взять себя в руки, не сдаваться… не сдаваться, твою, блядь, сучью ма-а-ать! Дергаюсь всем телом, попеременно закрывая руками голову от новых взрывов и сыпавшихся сверху земли и обломков. Кое-как освободившись, на коленках, ползком, в сторону оружейки, нужно достать оружие и защищаться. Нога не подчиняется, и от этого жуткий, липкий ужас наползает в первые мгновения просто до чертиков. И никак не отпускает ощущение, что это именно наступившие круги ада. Люди что-то бессвязно кричат в панике, а гул вновь нарастает. От него в жилах кровь леденеет так резко, и так долго не хочет оттаивать — все, что можно сделать, пытаться заново научиться дышать и надеяться, через мгновение услышать звук выстрела нашей установки. И жизнь в такие моменты почему-то не проносится перед глазами. Может, потому что смерть дальше, чем кажется, и можно расслабиться. Может, потому что непривычный и оттого буквально парализующий первобытный ужас так велик, что в голове попросту не остается места на мысли. Где-то совсем рядом ахает взрыв, следом еще один, здания вздрагивают, сквозь выбитые проёмы окон и обвалившейся дыры в стенах, вырываются столбы черного дыма и пламя. Я опять прижимаюсь к земле, втягивая голову в плечи так, что болит шея. На спину летят горящие обломки, остатки стекол впиявливаются в кожу. Теплое, липкое ползет по телу. В нос лезет тяжелый запах свежей крови, паленых волос и мяса. Как они смогли прорваться через силовое поле?! Стиснув зубы, сквозь слезы боли, поднимаюсь на колени, руки шарят в поисках за что можно ухватиться и подняться, но находят только куски бетона и какие-то мягкие, влажные ошметки… Ничего не слышу, мозг отдельно подает сигналы к действиям. Темно. В глазах пыль, едкая вонь гари и чего-то еще разъедает слизистую. Я не могу вздохнуть, словно ребра перетянуло ремнями. Отрывисто выкрикиваю имена, но никто не отвечает, хоть и слышится копошение и возня. На ощупь через обломки, к казармам, под ногами разъезжаются разломанные куски, я падаю куда-то вниз, сильно шмякнувшись о что-то железное. Резкая боль в лодыжке, все ладони в крови и саже. Кожа ободрана. Ужас вскипает по спине, волосы встают дыбом от развернувшегося вида разрушенных зданий по всей территории. Оружейка полностью разрушена, только горстка раскрошенного кирпича. Вся территория в рытвинах и кошмарных, вывороченных воронках. Массивные деревья в огне, их выкорчевало с корнями. Соседние корпуса в мясо, черные руины тонут в языках пожарища, пожирающего постройки и густых клубах дыма. Слышен душераздирающий вой горящих людей, вопли мучений. Я пытаюсь подняться, нужно достать оружие, оружие твою мать! Продать жизнь подороже, блядь! Шевелись же… но на ногу невыносимо больно опереться, кажется, сломана. Слезы, пот заливают глаза. Вдали раздается тихий свист, и земля, содрогнувшись, взлетает вверх вместе со мной, оглушив меня смертельным грохотом так, что из ушей идет кровь. На мгновение меня накрывает темнота и все ощущения и чувства резко пропадают, словно вырубили свет. Но в следующую минуту, адская боль пронзает все мое существо, кажется, я вся состою из боли, будто у меня оторвало все, что можно оторвать. Невыносимая, оглушающая боль. И я, кажется, кричу, я не слышу, потому что из ушей идет кровь, но не кричать невозможно. А может, это просто сип, потому что в рот набивается земля и пыль. Черное небо озаряется вспышками, а там мелькают большие летающие машины. Этого не может быть… Господи, так не бывает. Рядом вновь ахает разрыв так, что меня подкидывает в воздух, швыряет о что-то твердое, а потом засыпает землей и горячим крошевом. Они жгут мое тело, жгут душу. Снаряд влетает в остатки нашей казармы, стены мигом расползаются огромными трещинами и беззвучно осыпаются, как в немом кино. Я уже не могу больше кричать от ужаса и отчаяния, из меня вырываются какие-то нечленораздельные звуки от невыносимой боли, почему я не теряю сознание. Человек не может терпеть такие неимоверные страдания, почему? Где все? Кто-то же должен был успеть спастись! Возле руин мечутся несколько знакомых фигур. Люди выскакивают почти голышом, даже не успев одеться. Оружия нет, отбиваться нечем. Почему наши установки молчат? Где бойцы с блок-постов? Почему зенитки не стреляют? Страшный грохот вокруг полигона, тонет в стене ревущего пламени, черной завесы дыма и заглушающем эхо, разносящемся на много миль. Горящие искрошенные руины встряхивает ударной волной, раскидывая и разрывая человеческие фигурки, словно картонных кукол, кожу будто кипятком окатывают. Я не могу дышать, совсем. Во рту мерзко булькает с медным привкусом. Раскаленный воздух плавит легкие. Сердце рвется на тысячи клочков от обреченности. Тело не желает подчиняться, пошевелиться невозможно, всё отбито, сломано. Конечности трясутся, разодраны уродливыми, багряными бороздами. Как же так, он же только нашел меня! Он ждет. Сказал, что любит, а я… я не могу позволить себе здесь сдохнуть. Не могу оставить его. Ползи, двигайся, надо попытаться хоть что-то сделать. Пальцы непослушные, обожженные, врезаются во что-то, я подтягиваю тело вперед, но в землю безбожно бьёт, как исполинским отбойником, снова отшвыривая меня на обломки и чьи-то останки. Вся разруха устелена пеплом, уродливыми кусками и фрагментами обгоревших тел, хищно поглощаемые пожарами. Удар жуткий, страшный холод сковывает мышцы, всё немеет. Вспышки над головой такие яркие, они все ближе и ближе. Огневой шар летит на меня, я не могу закрыть глаза и отвернуться, сердце замирает, чувствую, как трепет перед смертью расползается по венам, вскипая под кожей. Оглушающий грохот, неимоверный удар, дрожь развороченной огромными воронками, выжженной земли. Слезящиеся глаза застилает мутная пелена, достаточно густая, чтобы ничего нельзя было рассмотреть, а гул в ушах становится так оглушителен, что кажется, будто с минуты на минуту череп попросту разлетится на куски. И с каждой секундой онемевшее тело принадлежит мне все меньше, и затуманенному сознанию кажется просто бесчувственным и ледяным, и я чувствую одну только боль, она будто живая, то опускает, то снова вгрызается в тело, не давая передышки, буквально сжигая меня заживо, выворачивая наизнанку. Каким-то необъяснимым упорством, мне удается вколоть в себя все инъекции регенерации из своего ренбраслета и только тогда позволить себе уткнуться лбом в сложенные руки и намертво сцепить зубы, чтобы не кричать так сильно, как я до этого голосила, заглушая остальные звуки. Это пытка, просто нечеловеческая пытка! Боль везде, вокруг, во мне, ползет горящими углями под кожей, пульсирует в теле, лишая последних иллюзорных крох сознания. Реальность не просто ускользает — она, кажется, и не думает показываться на глаза. Все, происходящее вокруг, слишком похоже на самый плохой на свете кошмар. Не знаю, сколько на самом деле длится эта агония, посреди существования. Не знаю, сколько я лежу в небытие, пытаясь приподняться на локтях, заставляя раздвоившиеся тени в глазах сомкнуться и сфокусировать свой взгляд. Господи, не смотри, умоляю тебя, только не смотри! Но на секунду опуская глаза на смутный образ собственной изуродованной правой ноги, когда в самой жуткой из плывущих перед глазами галлюцинации, понимание того, что именно, на месте моей ноги ничего нет — это реально на самом деле, приходит вместе с застилающей глаза болью и видом красной лужи, стремительно растекающейся по земле. Нет, нет, этого не может быть! Это неправда! Нужно двигаться, укрыться от снарядов. Можно благодарить судьбу за то, что инстинкт самосохранения словно озадаченно заистерил, а тело не вздумало подвести в самый жуткий момент и проявило чудеса выносливости, позволяя даже немного проползти на локтях по россыпи осколков стекла, обломков металла, камня, и горящим углям, обжигающим и пропарывающим кожу. Это не особенно сперва шокирует, я словно действую и чувствую себя, будто во сне из липкого глицерина. Ведь ничем иным этот кошмар никак и не должен был быть. Вперед, только вперед. Нельзя останавливаться, нельзя оглядываться, страшно. Правда, еще страшнее слышать собственные, непрекращающиеся стоны, почти отчаянные и одновременно всхлипывающие, прорывающиеся сквозь крепко сжатые зубы. А вот страха перед ревущем вокруг огнем уже нет, несмотря на то, что в голове мутится и кружится, а перед глазами расплывается ужасная картинка, бредовая, апокалиптическая. Какая-то, ненастоящая. На самом-то деле, можно даже закрыть глаза, ведь плыть и кружиться ухитряется даже непроглядная темнота, застилающая взор, стоит только опустить потяжелевшие веки, и настырно, вопреки всему продолжать движение, невзирая на накатывающие волны выбивающей землю из-под ног, невыносимой, одуряющей боли. Тело начинает колотить в страшном ознобе, то ли от открывшейся картины, то ли от невозможности больше терпеть… Я не могу ни шевелиться, ни думать. Или дело в неизбежной потери крови. Наверное, скоро станет спокойно и не больно, только очень страшно. Совсем-совсем. Тело, пальцы немеют, губы тоже. Голова сильно кружится. Пошевелиться уже ужасно тяжело. Сознание покидает с той же скоростью, что и кровь покидает тело. Вокруг снова становится темно, под щекой ощущается прохлада земли, а губы спекаются и пересыхают. Пытаюсь их облизать, но во рту жгучая пустыня, с соленым привкусом крови. А потом мрак рвется в клочья, и я не могу поверить в то, что вижу. Я вижу его… Он смотрит на меня тепло, чуть надменно, как-то сверху вниз, будто я прислоняюсь к его груди. Чувствую его руку, медленно спускающуюся по моей спине, и становится как-то хорошо и спокойно и даже боль уходит на какой-то задний план. Он переплетает наши пальцы, его ладонь такая восхитительно прохладная и такая… живая. Мягкая. Нежная. Чудовищным усилием воли удерживая себя в сознании или в бреду, чтобы просто не свалиться в холодную пустоту, не могу отвести от него взгляда. Он улыбается грустно и печально. «Алекс», — горько вышептывают губы от обреченности понимания, что, скорее всего, мы так и не сможем увидеться наяву. Весь мой запредельный запас сил истекает, вместе с моей жизнью. Как же так, мы столько еще не успели сделать. Сказать друг другу самого важного на свете. Я так люблю тебя, жаль, что ты этого не услышишь. А он снова вымучено улыбается, словно слышит мои мысли. Как будто он всё знает и понимает, что я хотела бы сказать. «Лекси, только не сдавайся», — его голос будто у меня в голове, я не вижу, как его губы шевелятся. Да я бы рада не сдаться, Солнце! Да вот только не все в моей власти. Я не хочу умирать! Я к тебе хочу. Только с тобой быть, только твоей, поверь! Ты только не бросай меня, держи, потому что пока ты меня держишь, я живая, а если только отпустишь… Я не хочу туда, где тебя нет. Я хочу с тобой куда бы ты меня ни позвал! Ведь я так люблю тебя, Солнышко моё! Его серые глаза с темными колодцами зрачков растут, расширяются, заполняя пространство, гипнотизируя, и наконец утягивают в свою черную, вязкую глубину. Темнота засасывает в свои иллюстрации обреченной пустоты. Открыв глаза, я вижу только зарево пожарища, высвечивающее раскрошенные обломки зданий и когда-то, могучего, густого лесного массива. Вокруг только странная, совершенно мертвая тишина, разбавленная треском огня и моим же вырвавшимся отчаянным, страдальческим стоном, накатившим, вместе с одной из волн одуряющей боли, что слепит глаза, и пробившийся к слуху шум, донесшийся откуда-то сбоку. То ли грохот, то ли многоголосый рев нескольких мощных двигателей, то ли звон битого стекла и бетонного крошева, то ли шорох шагов, то ли резкие хлопки приглушенных выстрелов, прерывающие монотонные и редкие вскрики мучений и вырывающиеся предсмертные хрипы из легких. Матерь Божья, кто-то еще жив. Был жив. Край сознания смутно подмечает серые фигуры, медленно появляющиеся из сумрака размытыми бликами, мелькавшими в темной пропасти моего персонального чистилища. Кто это? А вдруг, это свои успели прийти на помощь? Или враги? Группа зачистки? А может, это смерть? Кто там приходит к умирающим? Но я же живая? Ведь мертвым не бывает так бескрайне-невыносимо больно и панически жутко? Не бывает! Я точно еще живая, но пока не могу понять, к счастью или нет. И признаком того, что надежда покинула эти края окончательно, оставив только топь чернильно-мрачного обречения, становится короткий сухой щелчок перезарядки и выстрел, донесшийся откуда-то слева, прорезавший воздух и оборвавший жуткое выстанывание адской боли. Нас безжалостно добивают, а я не могу даже пошевелить пальцами, они скрючены и разжать их совершенно не получается. Нельзя сдаваться, нужно хоть попытаться что-то сделать, мне есть ради чего жить, есть ради кого бороться, и за это важно держаться до последнего, надо верить! Но прошелестевшие и замершие шаги совсем рядом дают понять и прочувствовать всю острую смесь безысходности и собственного бессилия. Я разлепляю веки, из последних остатков сил поднимая голову. Я не сдохну, не плюнув вам под ноги, ради принципа не позволю себе этого сделать, чего бы мне этого ни стоило. Мне даже уже не слишком страшно, потому что бессознательная боль и уплывающее сознание затмевают это чувство напрочь, оставляя только мерцающие на грани рассудка и видимости, несколько темных теней, окруживших меня. Вот и всё… Все? Да хрен вам! Ярость и отчаяние перед неизбежным вливают в меня столько сил, что рука, нащупав нож и резко взметнувшись, вонзает острое лезвие в чью-то плоть. По нечленораздельным звукам я понимаю, что достигла цели, но теперь уже все равно. Силы совершенно покидают. Я валяюсь бесполезным куском истерзанной плоти и где-то на периферии угасающего сознания до меня доходит почти уже неразборчивый щелчок перезарядки, секунда тяжелой напряженной тишины, а в небе проносится рокот мощных моторов, а потом оно разверзается, будто расходится преисподняя, осыпая на грешную землю сплошной, смертоносный град огня, медленно оседающий сверху, стирающий всё на своём пути. Теперь уже все равно. Не спастись. Только очень жаль… Последнее за что цепляется уходящее сознание — резкий грохот выстрела.Хладный ветер рассвета обдует обломки Разорванных навзничь изнанкой наших истерзанных душ. И надежд. Кто-то будет искать, Кто-то плакать, не веря: подбирая осколки и прах. Что ни света нам белого, ни воздуха Не увидеть более… Всё ими изломано. Ты прости. Не печалься, только это, и правда, конец.