Один на один со страхом

      Каждый участник Первого Корабля ценил дни, когда можно просто отдохнуть от суеты работы и вечного противостояния своим врагам.              Те дни, когда солнце возвышалось высоко над головами, а лучи его приятно грели кожу даже под слоями одежды. Те дни, когда каждый житель Корабля мог спуститься вниз, на землю, встать на неё твёрдыми ногами, а потом пойти по каменным дорожкам, по городским улочкам, меж витрин магазинов и окон жилых домов.              Наблюдать за жизнью беззаботных, тех, кто может жить в своё удовольствие и не думать о том, что после очередного поручения более не вернётся назад, к своей семье и друзьям. И только самый ярый безумец упустит такой шанс. Безумец или упёртый ребёнок, не приписывающий себя ни к тем, ни к другим, отрекаясь от так называемой семьи, но находясь с ней в плотных взаимоотношениях.              Именно им являлся шестнадцатилетний Гареки.              Парнишка с чёрными, как уголь, волосами, а глазами бледными, серыми и не столько пустыми, сколько вечно сощуренными, сверкающими злобой и мелкой издёвкой. Гареки всегда стремился показать себя лучшим, помочь команде, которая так трепетно приняла его в свои круги, но вместе с этим старался всё время находиться в стороне, поодаль от других.              Главной его задачей было оберегать Ная. Но для этого он должен, нет, просто обязан был вступить в ряды Циркуса. И пусть у него это не получилось путём учения в университете! Он был благодарен Хирато за то, что пустил под своё крыло неугомонного, на самом деле несмышлёного мальчишку, который способен подсобить только в плане механики и ремонта техники.              Однако поладить толком с участниками Первого Корабля он не мог. Ни с Хирато, который относился к нему, как к ребёнку; ни с Цукумо, вечно пытающейся помочь и как-то втереться в доверие; ни тем более с Евой, заносчивой женщиной, которой попробуй что-то поперёк слова сказать — тут же ответит в двойной мере и по голове. Даже Най, тот, из-за кого он, в принципе, здесь и ошивался, стал в последнее время для него далёким: они всегда рядом, но, если Гареки стоял поодаль, чуть в стороне, то вокруг маленького мальчишки постоянно кружила целая толпа.              Это не нравилось Гареки. Но и сказать об этом он не мог.              И, вроде бы, многие почти сразу же забывали о нём, стоило показать парнише свой характер, но только один человек всегда, абсолютно всегда крутился рядом, сколько бы механик его ни просил проваливать.              Гареки испытывал противоречивые чувства к такому человеку, как Ёги. Блондин его раздражал, нервировал, выводил на эмоции и насилие, но вместе с этим мальчишка уважал его: за силу, за упорство, за способности.              Но больше всего Гареки боялся.              Этот страх не стоял рядом с гневом, испытываемым во время очередного разговора, не стоял рядом с восхищением, когда он видел, с какой лёгкостью «принц» сражался с противниками: так, как сам Гареки, наверное, никогда не сможет. Однако всякий раз, оставаясь наедине или чуть поодаль от остальных, Гареки охватывала некая паника. Но боялся он не обычного Ёги: весёлого, глупого, похожего на ребёнка. Боялся он его иную сущность, как тогда казалось механику, настоящего Ёги.              Пепельные волосы, заносчивый взгляд. А та усмешка! Дикая, колкая. Точно у настоящего зверя! Гареки вздрагивал лишь от одного упоминания об этом, посему был рад, что теперь Принца могли контролировать, и Он более не появлялся: ни на Корабле, ни вне его пределов.              Но не всё, как правило, выходит так, как хочется только ему одному. И Гареки не знал об этом, оставаясь в неведенье, как и все остальные, ведь то была проблема не для одного только юного механика.              В тот день, проводив взглядом участников Второго Корабля, Гареки ещё какое-то время стоял и смотрел, как силуэты их, далёкие и недосягаемые, и вовсе пропадают из виду, теряясь в городских улочках, меж других людей и невысоких домиков. Из груди вырвался вздох. Подросток, махнув рукой на надоедливого Барашка, глядящего на него своими большими чёрными глазами, прошёл дальше по коридору, надеясь как следует отдохнуть в тишине и спокойствие.              Их с Наем комната была небольшой, и даже заваленная игрушками она казалась просторной. Стенной шкаф, из которого, помимо висящих на вешалках вещей, выглядывали головы плюшевых приятелей малыша-альбиноса, бережно уложенных, но теперь выпавших и растерявшихся по полу. Небольшое окно, выводящее на город, лес, поля: с такой высоты, на которой находился корабль, пожалуй, можно было увидеть чуть ли не весь мир! А по другую сторону от него — двухъярусная кровать, на первый уровень которой и завалился подросток.              Прикрыв глаза, Гареки прислушался к тишине, стоявшей на Корабле: такой странной, почти неправильной и уже даже дикой. Он, привыкший прятаться, привыкший жить в одиночестве, понял, что теперь этот покой и тишина были не родными, совсем чуждыми. Живи он один, точно не вынес бы и одного дня. Корабль и его жители стали для него домом, семьёй; тем, чего у парнишки давно забрали.              «Возможно, стоило пойти со всеми», — угрюмо подумал подросток, нахмурившись. Он, конечно, не любил толпы людей, палящее солнце, извечное внимание, которое ему уделяют, наверное, все, кому не лень. Но так он хотя бы не остался один: был бы со всеми, рядом с Наем. Он устало выдохнул. Все мысли приводят к одному.              — Скучаешь, верно?              По спине мелкой стаей мурашек прошёлся холодок. Голос, прозвучавший над самой головой, заставил Гареки резко открыть глаза. И тут же под панической давкой замереть на месте, вжимаясь в собственное одеяло, наверное, всё сильнее и сильнее — так ему хотя бы хотелось думать. Он испугался, конечно! Ещё бы не пугаться, когда сверху на него смотрели два голубых, будто бы стеклянных глаза.              Седые волосы, переливающиеся в лучах солнца серебром, волнистыми прядями спадали вниз, обрамляя бледное лицо и чуть прикрывая узкие, хитро прищуренные глаза. Тонкие губы растянулись в довольной усмешке, когда юноша заметил испуг, отразившийся в серой стали, руки упёрлись в спинку, через которую он склонился. Принц вернулся несколько раньше положенного. Точнее, не совсем он…              — Ты… — начал было Гареки, но его перебил тихий смех Ёги.       — Потревожил? Приношу свои величайшие соболезнования, — не без издёвки сказал пепельноволосый, склонив голову. И, почесав щёку, — предположительно на том месте, где не так давно был наклеен пластырь, — продолжил: — Они все такие скучные, эти… Ребята. Зачем-то бегают, шумят, надоедают. Вот я и решил вернуться. Ты что, не рад?              «Да кто тут обрадуется?» — в панике подумал юный механик, невольно сглатывая слюну. Ему не хотелось находиться в одном месте с этим… Существом? Человеком? Не важно! Главное то, что он был ужасен. Безумен, беспощаден. Настоящий псих! На практике было доказано, что ничего хорошего от него ждать не стоит. Погубит, поиграется, убьёт! Словно малое избалованное дитя, не желавшее мириться с тем, что в этом мире всё так «скучно»!              Скучно… это была, пожалуй, лучшая его отговорка.              Лучшем решением сейчас было: не предпринимать ничего абсурдного. Хотя бы того, что таковым может показаться Ёги. То есть, не лезть на него с кулаками, не пытаться скрутить — всё равно не выйдет, а злить его, как правило, не лучшее занятие. Нужно было играть так, как скажет он. И только в худшем случае хоть как-то действовать.              Гареки сжал руки в кулаки. Он должен… решить эту проблему до тех пор, пока все не вернутся.              — Слушай, Гареки-кун, — вновь подал голос Ёги, склонившись ниже и заглядывая в распахнутые глаза подростка. — Раз ты не спишь, давай сыграем в игру?       — Игру? — переспросил его юный механик. — Какую игру?       — Прятки, — довольно пояснил юноша. — Все ведь любят прятки, не так ли?              Прятки… И тут Гареки осенило. Это невероятно хороший шанс! Он, выбравшись отсюда, мог проникнуть в медицинское крыло! Там, несомненно, должна быть та сыворотка, на случай того, если Ёги вновь «выйдет из-под контроля». Несомненно, она там есть! Ему нужно просто избавиться от пепельноволосого. Уйти в другое крыло, а потом можно будет и быть найденным. Просто время, ему нужно время!              Сев на месте, подросток посмотрел на Ёги, терпеливо дожидающегося ответа на своё предложение. И, разжав и вновь вжав руки в кулаках, он тихо сглотнул и ответил:              — Прятки? Хорошо, я согласен.       — Охо, — Ёги прищурил глаза, расплываясь в улыбке. — Тогда я начинаю считать. А ты прячься. Отсчёт пойдёт от десяти. Устроит?       — Устроит, — кивнул Гареки, поднимаясь с места.              Дождавшись, пока юноша закроет лицо ладонями, механик быстро огляделся по сторонам.              Десять.              Выпрямившись, Гареки уверенно двинулся к двери.              Девять.              На ходу вытянув руку, он уже хотел было открыть выход в коридор, но та ему просто не поддалась.              Восемь.              Подросток удивлённо замер.              Семь.              — Она закрыта! — в некой панике, плохо прикрытой раздражением, воскликнул Гареки.              — Шесть! — более громко проговорил Ёги, делая вид, что не слышит того. У парня вспотели ладони.              Оглядевшись, он попытался найти предполагаемое место для того, чтобы спрятаться. Хотя бы куда-нибудь! Проигрывать ему было неприемлемо! Нельзя! Просто опасно!              Пять.              Окно, кровать, шкаф…              Четыре.              Шкаф!              Три.              Оглянувшись на Ёги, Гареки резко сорвался с места.              Два.              Рука одёрнула дверцу: из шкафа повалились игрушки, пища и шурша, мешаясь под ногами и просто раздражая одним своим видом.              Один.              «Чёрт бы это всё побрал», — со злостью подумал Гареки, стиснув зубы.              — На-шёл, — послышался над ухом тихий, напевающий, до жути довольной и ядовитый голос, заставивший подростка замереть, не смея даже шелохнуться.              «Чёрт бы побрал», — повторно пронеслось в голове.              Он зажмурил глаза, стараясь даже не дышать. Словно любое движение с его стороны равносильно позыву хищника — двинешься, и тебя тотчас сожрут. Сожрёт тот, кто стоял за спиной. Кто с замиранием нависал над своей жертвой, опаляя дыханием оголённую шею и предплечье. Кто, усмехаясь, буквально прожигал своим взглядом; он чувствовал это, словно разгораясь страшным пламенем из самой груди.              Пламя это звалось страхом и безысходностью.              Прикосновение к руке было даже не холодным — обжигающим. Ёги, ухватив Гареки за локоть, вцепился в него пальцами и резко развернул мальчишку к себе. Тот отступился, запнувшись о мягких зверей под ногами, и, болезненно выдохнув, вздрогнул, стоило сильным рукам прижать его к стене. Взгляд серых глаз пал на льдинисто-голубые, сверкающие опаской в полумраке далёкой от окна части комнаты.              Принц расплылся в довольной улыбке, прижимая подростка всем своим телом и нависая у того над лицом.              — Я победил, — сказал Ёги, тихо усмехаясь. — А значит, я заслуживаю награду.       — Мы не договаривались на подобное! — ответил ему Гареки, не скрывая своего возмущения. И страха. — Это было… нечестно! Разве правила в играх приводят к таким исходам?              Подросток не скрывал своего недовольства. Он старался показаться сильным, храбрым. Он не какой-то там трус! Он сможет перебороть это, и тогда Гареки станет полноправным участником Второго Корабля!              Только стоило взгляду упасть на растянутые в широкой усмешке губы, он понял, что не всё так просто.              — А кто сказал, что игра будет честной?              Длинные пальцы больно сжали подбородок — чтобы смотрел, чтобы не отворачивался. Горячее дыхание опаляло кожу, холодные глаза гипнотизировали. Гареки казалось, что от паники, разрастающейся у него в самой груди, он вот-вот упадёт. А стоило Ёги наклониться и впиться своими губами в его, тот и вовсе растерялся, окончательно теряя контроль над ситуацией.              Одна рука сжимала подбородок, вторая цепко ухватилась за талию, притягивая парня к нему, прижимая его плотнее к телу. Глаза юного механика распахнулись в удивлении, и он даже не мог первые секунды пошевелиться — лишь когда влажный язык скользнул по его губам, подростка передёрнуло. Руки, приподнявшись, вцепились в рваную кофту, оттягивая ткань, разрывая её лишь сильнее, зубы сомкнулись друг с другом с такой силой, что, кажется, у него и вовсе свело челюсть. Но он не поддавался: пытался оттолкнуть от себя юношу, напирал на его плечи, но всё было бестолку.              Ёги был сильным, упёртым, и эти его качества зачастую вызывали восхищение и уважение, но никогда Гареки не думал, что именно они станут для него цепким капканом, не выпускающим из своих оков. Что именно из-за этой силы, которой и пытался подражать подросток, он будет вынужден терпеть то, что ему омерзительно, тошнотворно, унизительно. Да, то было унижение, но ничего с этим поделать он не мог.              Каждое движение перехватывалось, каждая попытка вырваться — всё было тщетно. Вздохнуть полной грудь от неожиданного толчка и разомкнуть с тем самым челюсть, как в рот ему ловко проник язык, напирая, углубляя поцелуй, заставляя давиться собственной и чужой слюной, задыхаться оттого, что воздуха в лёгких катастрофически не хватает. И единственным правильным Гареки посчитал именно это — прикусить язык нахалу, ведь ещё чуть-чуть, и он бы точно рухнул на пол, обессиленный, почти подавившийся, если не целиком.              Однако данное со стороны парня Ёги ни коим образом не оценил.              Юноша, резко отпрянув, прижал руку ко рту и скривился — скорее всего, почувствовал вкус собственной крови. Глаза его, до этого ехидно сощуренные, выражающие лишь азарт и предвкушение игры, наполнились злобой и раздражением. И юный механик уже сотню раз успел пожалеть о том, что пошёл поперёк его действий. Быть может, смирившись, он смог бы избежать того, что ждало его впереди?              Схватив за ворот футболки, его буквально потащили за собой. Держа крепко, волоча, не позволяя остановиться хоть на жалкое мгновение. А затем его попусту, как какую-то вещь, бросили на кровать — кажущуюся уже не такой мягкой и тёплой, а жёсткой, от удара о которой осталось пару синяков, проступивших лишь на следующие сутки. И от боли, от неожиданности, от закружившейся от удара о стену головы Гареки нахмурился, откинулся назад, закрывая лицо руками, но тут же вздрагивая, чувствуя тяжесть, навалившуюся на его тело.              Седовласый не медлил ни секунды: забрался на кровать, устроившись коленями по обе стороны от подростка, а затем, упершись ладонями рядом с его головой, наклонившись, загораживая собой свет, идущий от окна. И глаза его вновь загорели странным огнём — страшным, пугающим, заставляющим нервно сглотнуть, но не позволяющим отвести взгляд хотя бы на жалкое мгновение.              — Могу ли я предложить тебе новую игру? — заговорил Ёги сладостным и хитрым голосом, наклоняясь ближе, заглядывая в серые глаза юного механика и стараясь, кажется, того вовсе загипнотизировать. — Обещаю, она будет не менее интересной.       — Нет, ты не… Прекрати! — Гареки повысил тон, уже даже не говоря — чуть ли не крича, отчего Принц, нахмурившись, тотчас заткнул его рот рукой, недовольно цокая и как бы показывая, что делать так нельзя.       — Нас ведь могут услышать, ты этого хочешь? — поинтересовался юноша и, окинув взглядом кровать, как-то разочарованно вздыхая. — Так не пойдёт, поэтому... придётся нам кое-что с этим предпринять.              Парень не успел опомниться, как с него стянули футболку, как ею, скрутив, заткнули ему рот, связывая крепким узлом на затылке, выдирая несколько волос. Кляп оказался крепким, от него сводило челюсть и резало уголки рта, а банальная попытка избавиться от мешающего предмета была тут же перехвачена — руки его, сложенные друг с другом, завели над головой, упирая в подушку и сжимая крепко: так, чтобы уже точно не вырвался.              Всё происходящее казалось ему абсурдом. Прикосновения сухих губ к оголённой коже, горячий язык, проходящий по местам коротких, но болезненных укусов. Пальцы, ласкающие живот и бока, а затем и вовсе вцепившиеся в застёжку на джинсах, медленно, дразняще расстёгивая ту. И взгляд исподлобья, которым его всякий раз одаривал Ёги, стоило подростку издать хотя бы малейший звук — то было подобно самой настоящей пытке.              Седовласый оставлял на худых плечах следы от укусов, совсем не заботясь о том, что кто-то это мог увидеть — всё же, носил парень исключительно открытую одежду, особенно в тёплое время суток, бодрствующее сейчас на улице. Он прикусывал, оттягивал кожу, оставлял следы от засосов — где-то маленькие, почти незаметные, а в иных местах старательно-большие, чтобы даже сам Гареки смог их увидеть.              Одна рука придерживала запястья, в то время как другая, холодная и влажная от пота, проходила по груди, рёбрам и крепкому напряжённому животу, обводя контур пупка и щекоча бока, отчего парень то и дело извивался в стороны, лишь бы уйти от этих прикосновений. Но сколько бы он не старался вырваться, сколько бы не вырывал сжатые чужими коленями ноги, всё было бестолку. Слишком слаб, слишком никчёмен. И он ещё пытался называть себя воином? Слабое дитя, не более.              Зажмурившись, Гареки отвернулся, утыкаясь носом в собственное плечо. Лишь бы не видеть, лишь бы не чувствовать. Это было унизительно, тошнотворно, ему хотелось провалиться сквозь землю. Не могло то быть реальностью! Не могло то быть по-настоящему! Хотя кто объяснит ему, где правда, а где так называемая иллюзия, созданная если не его воображением, то личностью Принца?              Но стоило молнии оглушительно в устоявшейся тишине комнаты зазвенеть, как мысли подростка тотчас испарились из головы, оставляя после себя лишь оглушающий звон, вызванный паникой и неверием в происходящее.              Гареки попытался что-то сказать, остановить, вырваться, но каждая попытка сопровождалась хищным оскалом на тонких губах юноши. Ёги игрался, делая всё нарочито медленно, но вместе с тем страшно спеша — он не задерживался на одном участке слишком долго, проходил дальше, оставляя тёмный след на ключице, груди и один на животе. Заведённые руки пришлось опустить, прижимая их к телу подростка, а сам Платиновый, опустившись и устроившись меж раздвинутых ног, с удовлетворением посмотрел на испуг, плещущийся в металлических глазах ещё совсем ребёнка. Но ничто его не останавливало: просто ничто не могло его остановить.              Хотя, данное утверждение можно было смело оспорить…              Чувства, накрывшие его — Гареки думал, что не сможет с ними совладать. Они сковали его по рукам и ногам, не позволяли двигаться, не позволяли сделать хоть что-то. Но теперь, когда кровь ударила в голову, когда гнев затмил и стыд, и страх, и беспомощность, он не мог лежать, точно тряпичная кукла. Он должен был отстоять себя, свою гордость! Должен доказать, что выбраться из ситуации, — даже такой абсурдной, — можно!              Сжав ткань зубами, Гареки поднял одну ногу вверх, а затем, пока насильник не успел опомниться, что есть сил ударил его: вначале по голове, затем по лицу. Ёги, не ожидавший такого стечения обстоятельств, не просто растерялся — упал на пол, хватаясь за место удара и тихо заскулив, точно подбитый пёс. И подросток, свободный, довольный своим деянием, не мог не усмехнуться — то была чистейшая победа, и теперь осталось только сбежать, только найти способ выбраться. Да хоть выломать дверь! Но оставаться один на один с этим психом было равно самому настоящему самоубийству.              Самоубийству… Пожалуй, его поступок можно было приравнять к таковому.              Парень был уверен, что Платиновый потерял бдительность, отвлёкся, заботясь лишь о новополученных ранах. Поэтому, поднявшись, он не думал, что его резко схватят за шею, толкая назад и, всё ещё сжимая ту, вдавливая лицом в подушки. И было чувство, что его попросту душат: воздух не поступал в лёгкие, а своеобразный кляп мешал глотать его через рот. Подросток медленно задыхался, пока хватка на шее не ослабилась, и он не перевернул голову набок, делая долгожданный вдох, от которого даже лёгкие ужасно закололо.              Он чувствовал тяжесть чужого тела на своей спине. Как оно, прижимаясь к нему, грело, тёрлось, вдавливало упирающиеся колени и локти в постель. И от этого вернулись те страх и паника, совсем недавно покинувшие минутного храбреца, который вновь оказался в ловушке.              Сказать то, что Ёги был недоволен и зол — ничего не сказать.              — Нарушать правила игры — это дерьмовая затея, не считаешь? — послышался над ухом грубый, сердитый голос. Однако он быстро сменился короткой усмешкой. — Раз ты не хочешь играть по правилам, устраивающим обоих, будем играть по тем, которые установлю я. Сказать честно, мне не хотелось причинять тебе вреда… Но ты сам на это напросился.              Когда рука, стянув мешающие брюки, накрыла невозбуждённую, но среагировавшую из-за данного действия плоть, Гареки подавился собственной слюной. Из груди вырвался кашель, и он буквально весь жался, пытаясь свести ноги вместе и сжаться в комок — лишь бы не трогали, лишь бы не чувствовать в данной ситуации то, что он чувствует. Это неправильно! Это аморально! Но юное тело, не привыкшее принимать на себя чужие ласки, само поддавалось на встречу, дёргаясь, стараясь уйти, но получая вместе с этим мелкие волны возбуждения и удовольствия.              К великому сожалению, совсем ненадолго.              Ёги в очередной раз усмехнулся, проводя рукой по члену Гареки, возбуждая его, вырывая из худой груди тихие хрипы и невнятные просьбы прекратить это. И юноша почти тут же прекратил, ведь не того он желал: как и говорилось, теперь игра будет вестись по его правилам. А в правилах этих не было поставлено того, что одна из сторон должна получать хоть какое-то удовольствие. Понял Гареки это тогда, когда в него вошло сразу два пальца, смазанных собственной спермой.              Выгнувшись в спине, парень с силой сжал челюсть, отчего ту моментально свело. Ноги его подкосились, и если бы тело не придерживала чужая рука, он бы тотчас рухнул на кровать. Его пробило мелкой дрожью, странные ощущения, — неприятные, тянущие. — заполнили собой буквально всё, но подросток не мог от них сбежать: его держали на месте, а онемевшие конечности не могли толком помочь ему. Ладони сжали подушку рядом с головой, дрожащие колени еле как принимали устойчивое положение, и он даже не мог свести их вместе.              Но это, кажется, ни коим образом не заботило Принца. Он продолжал растягивать зад подростка — неаккуратно, иногда слишком резко дёргая пальцами, отчего из груди юноши вырывалось наигранное «Ой!», сопровождённое довольным оскалом. И его не волновала мольба, не волновал страх и поступившие к серым глазам слёзы — его вообще ничто не волновало, кроме как самоудовлетворения.              Когда пальцы покинули его тело, Гареки облегчённо выдохнул. Ему показалось, что пытка эта, — долгая, мучительная, — наконец закончилась. Однако стоило звякнуть пряжке ремня, на место пальцев пришло иное: то, отчего в голове пронёсся вихрь из панического страха, сопровождённого громким, но приглушённым вскриком — Ёги вошёл в него резко и глубоко: настолько, насколько мог.              Тело подростка пронзила страшная боль, а из глаз хлынули слёзы. Лёгкая пелена возбуждения, нашедшая на него из-за ласк, тотчас испарилась, позволяя встать на её место тошноте и невыносимой муке, пронзающих тело с каждым новым толчком. Коротким, но резким, не способным пройти дальше из-за сжавшихся мышц, рвущихся от каждого такого проникновения. Кажется, такого ужаса парень ещё никогда не испытывал.              Платиновый вдалбливался в лежащее под ним тело со всеми присущими ему упорством и силой. Невзирая на то, что толчки давались тяжело, он продолжал упорствовать. Ровно до тех пор, пока крики не сменились тихими хрипами, а юное тело не осело на кровать: безвольно, будто безжизненно. От боли тело подростка онемело, расслабилось, позволяя насильнику двигаться более свободно, как болезненные волны пронзали его каждый раз, стоило Ёги вогнать член в него до упора.              И он не знал, сколько длился этот кошмар. Сколько времени прошло перед тем, как Принц кончил и вышел из его тела. Как сам Гареки, завалившись набок, смотрел на комнату мутным от слёз взглядом, чувствуя. Как его приводят в порядок — утирают чужую сперму и кровь, приподнимая, заставляют глотать горькие и противные таблетки. Нелепая забота? Нет. Всего лишь заметание следов.              А затем Ёги покинул комнату, и последнее, что видел юный механик, прежде чем провалиться в беспамятство, — это довольная улыбка Платинового и тонка полоска цветного пластыря, которую он показушно сжимал меж двух пальцев.                     ***                     — Гареки? Как ты себя чувствуешь?              Парень приоткрыл глаза и посмотрел на обеспокоенные алые глазки. Обеспокоенный Най, вот уже час как вернувшись на Корабль, ни на шаг не отходил от своего дорогого друга, обнимая его руку и спрашивая о самочувствии если не каждые две минуты, то каждые пять. И всякий раз приходилось отвечать…              — Всё хорошо. Не переживай.              Но Най не верил, хотя Гареки, в самом деле, уже куда лучше, чем, к примеру, часа два тому назад. Тело его не ломило от боли, бёдра не тянуло от разорвавшихся мышц, и даже голова более не кружилась. Можно было смело сказать, что он был абсолютно здоров.              В физическом плане. В моральном он был просто уничтожен.              Оставшись с глазу на глаз со своим страхом, парень не смог ничего сделать. Он не сдавался — до определённого момента. Он был сломлен под тяжестью той силы, что никогда не обретёт сам. От этого было тошно, противно от самого себя, и в груди так нещадно щемило, что только и оставалось, как закусывать губу, сдерживая поступавшие к глазам слёзы. Никчёмный. Ребёнок, попытавшийся выставить себя взрослым. И он хотел защищать Ная? Он хотел отдать свою жизнь Кораблю, чтобы стать сильнее? Черта с два! Никогда ему подобного не добиться.              Альбинос, заметив взгляд своего соседа, тотчас нахмурился: грустно, будто даже обиженно из-за того, что тот не рассказывал ему всей правды. Но не попросил его рассказать обо всём — просто поддался вперёд и легко приобнял механика за шею, прижимая того к своей по-детски хрупкой груди и успокаивающе поглаживая по волосам. И запах сладостей, идущий от мальчишки, успокаивал, расслаблял, почти выпуская эмоции наружу, но Гареки держался.              Держался ровно до тех пор, ока в комнату не заглянул новый, не менее обеспокоенный гость.              — Гареки-кун? — неуверенно и встревоженно пролепетал Ёги, — привычный Ёги, златовласый Ёги, с добрыми глазами, с мелким испугом, почти ребяческим лицом.              Но стоило тому присесть рядом с кроватью, склонив голову набок, как Гареки, крепко стиснув челюсть, прижал Ная к себе сильнее, а из глаз его хлынули первые капли предательских слёз.              Сможет ли он простить его?              Но ведь это сделал не он.              Не он…              А вернётся ли ещё «не он»?