Непроницательные критики

10 лет спустя. Погода радовала тёплыми деньками, а хотелось, чтобы шёл проливной дождь. В нём проще скрыть слёзы. Мы стояли с дядей возле могилы матери, а там, в кронах деревьях, щебетали песни птицы, радуясь началу нового дня. Прошло десять лет, как мы остались с дядей одни, а мама наконец-то обрела покой, оставив нам взамен тревогу, которой она жила последние месяцы. Каждый раз я прошу у неё прощения за то, что не был с ней и вселил в её сердце безутешное волнение, которое её и подкосило. За тот месяц, что я провёл в больнице, её здоровье сильно ухудшилось, а все её разговоры состояли из расспросов о сыне. Она умерла ночью, бесшумно, во сне. До этого она попросила дядю кое-что написать мне, будто знала, что это её последние часы. Её письмо было следующее: «Дорогой Хару-кун, как жаль, что тебя сейчас нет рядом, и я бы не мучала дядю Тору своими прихотями. Ты прости свою маму, что не смогла уберечь тебя от стольких бед. Я хочу тебя попросить лишь об одном: рисуй. Рисуй, что хочешь. Я привезла к дяде свой мольберт и кисти с красками. Не убивай свой талант. Я люблю тебя, твоя мама». Это письмо я столько раз перечитывал, что оно потрепалось по краям, а на сгибах – порвалось. Последняя воля матери началась со слов «прости меня», а за что прощать – я не знал. Но рисовать я начал нескоро. Во-первых, пальцы не могли долго вспомнить, как держать карандаш и кисть, а, во-вторых, охота у меня была отбита в прямом смысле этого слова. Критики (так я стал их называть, чтобы одинаково относиться и к тому, и к другому обидчику) постарались на славу, что даже во снах продолжали преследовать меня и гнобить. Почти каждую ночь меня посещали кошмары, где они измывались надо мной, насиловали, как тогда не щадя и с чувством справедливости. Я просыпался посередь ночи и в мокрых от пота и слёз простынях валялся до самого утра. Когда становилось совсем страшно спать, я принимал снотворное, и ночные видения обходили меня стороной. Дядя беспокоился и не скрывал этого, и по его инициативе походы к психологу возобновились спустя полтора года ночных кошмаров. Я рассказывал доктору о снах, о тревогах, что постоянно преследовали меня, я рассказал о последней воли матери, чтобы я рисовал. - Может быть, пора исполнить волю вашей матери? – умиротворяющим голосом сказала доктор, закрыв тетрадь, в которой она делала заметки, а может быть, просто рисовала каракули, которые рисовал психолог ещё в больнице, а я это заметил и отказался от него. Её вопрос колом засел в моей голове. Я решался, но в страхе отбрасывал карандаши и бумагу, маячил над письменным столом, на котором лежали альбомы, но пролетал мимо, так и не пикировав на стул, а уходил прочь в другую комнату. Доктор на каждом сеансе спрашивала, как мои успехи, но постоянно слышала лишь о страхах, которыми я жил ночью. «Нарисуйте их», - предложила она, и я снова зациклился на её словах. Придя домой, я решился, что нарисую хоть что-нибудь, даже осилил взять карандаш, но он не слушал меня, он рисовал ломанные линии, круги, завитушки, я просто не знал, что рисовать. И лёг спать я злой и, не приняв снотворное, вдохновения не пришлось долго ждать. Мне снилась та самая комната, лестница, что вырастала из пола и вела куда-то вверх за пределы потолка, я видел себя и насилующего меня Итиро, а на полу в крови лежал его лучший друг Хироши. Я кричал, я точно кричал, а критик продолжал вгонять в меня свой орган, покрытый моей кровью. Вдруг тело Хироши пропало, оставив только тёмную лужицу, а он сам уже стоял над нами с Хироши. Кровь с его головы капала мне на глаза, постепенно заливая их, и стало так страшно, что я мгновенно проснулся и подскочил с постели. Я ринулся к столу и в панике принялся искать бумагу с карандашами, а найдя их, судорожно принялся чиркать на листах недавнее видение со стороны. Успокоился я лишь тогда, когда набросок был готов. Мы стояли с дядей у могилы матери и молча смотрели на её выгравированное на камне имя с датой рождения и смерти. Дядя хотел написать и своё имя на камне красной краской, но не стал: его могила ждёт в другом месте. Сейчас дурные сны меня не мучают. Все они уже перенесены на бумагу и хранятся в заветной папке, которую я так и назвал «Кошмары». Психолог поздравила меня от всего сердца, и наши с ней встречи прекратились.