Одиночество

      Последние несколько дней она ничего не делала.       Ну как, ничего. Спала. Ела. Больше по привычке поддерживала себя в форме.       Но, даже делая упражнения, она думала вовсе не о дыхании и не о счете.       Все её мысли были тут. В удобном глубоком кресле перед экраном, где она безвылазно проводила всё время, наплевав на то, что должна была заниматься совсем иным. И пусть над головой нависала кара... какая уже разница. Она и так пошла наперекор инструкции, спася этих двоих.       И теперь сидела, не в силах оторваться от изображений, передаваемых сразу десятком наружных камер. Иногда чуть поворачивалась — и автоматика послушно укрупняла интересующий её фрагмент, выхватывая крупным планом то обрамленное рыжими прядями лицо, то упрямо сжатые губы, то холодно-льдистые глаза...       Она смотрела на них и не могла насмотреться.       Люди, такие же, как она, во вселенной не были редкостью. Разрозненные островки давней колонизации, давным-давно утратившие даже память о том, откуда пришли их предки, они все были родственны друг другу. Даже могли иметь общих детей, если только планеты, на которых они поселились, не меняли их уж слишком сильно.       Но здесь был не тот случай.       Рыжий здоровяк вызывал у неё невольную улыбку. Сейчас он был тихим, подавленным, даже говорил все время почти шепотом... Но даже этого хватало, чтобы понять, насколько шумно-веселым и громогласным он может быть в хорошем настроении. А уж то, насколько точны и в то же время порывисты были его движения, полные сдерживаемой силы, приводило девушку в восторг. Он вообще, наверное, раньше лучился этой странной внутренней силой, которая выплескивалась даже из столь гигантского сосуда.       Второй был другим. Худой, жилистый, достающий своему спутнику макушкой лишь до плеча, он казался обманчиво хрупким. Но стоило взглянуть еще раз, и приходило понимание, что это всё обман. Такой пройдет дольше, чем иные силачи, выдержит то, что не выдержат они. Извернется, совьется змеёй, проскользнет куда надо, а потом распрямится, будто пружина — и пойдет дальше все такой же прямой и обманчиво-спокойный.       В светлых глазах сейчас плавали лишь крохотные льдинки этого спокойствия. Тонули в тёмной воде отчаянья и усталости, чёрным омутом затягивавшей обоих.       Она не знала, в чем причина. Они почти не говорили. Компьютер уже давно расшифровал язык, и она всё понимала — но что узнаешь из пары слов? Лишь раз Рыжий обмолвился, что от него: «Будто второй кусок оторвали». Он имел в виду исчезнувшую магию, но что было первым?       Их хотелось удержать. Понять, осознать, что же с ними случилось. Может быть, это было безумием? Или просто жаждой хоть какого-то общения, накатившей после столь долгого одиночества? Она не знала. Просто торопливо прыгнула во флаер, поняв, что у них закончились припасы. И с дурацкой улыбкой наблюдала за их ошарашенными лицами. Ну да, в этих землях же царит зима, а она не поленилась слетать далеко-далеко, где листва еще зеленела вовсю, и набрать зрелых плодов.       Выходить к ним она боялась. Очень не хотелось, чтобы с Рыжим опять случился удар, так напугавший её саму. И одновременно растрогавший почти до слез. Здоровяк так беспокоился за Мелкого, как она про себя окрестила второго, что это трогало что-то внутри. Ласкало, будто прикосновение куска шершавой ткани.       А потом ткань стала сталью, острой, зазубренной.       И она сидела, сжавшись в комок, глотая слезы, не в силах отвести взгляд от экрана.       Почему?       Она ведь видела и не такое. Порой такие обычаи встречала — что там двое мужчин, разделивших постель. И ведь не обращала внимания, все проходило мимо неё, рождая лишь чисто научный интерес. А тут... От того, как ласков был Рыжий, её била крупная дрожь. И почему-то детская, глупая и иррациональная обида.       Да кто они ей были, в конце концов?! Ну спасла, ну пожалела пару аборигенов, случайно оказавшихся в горах около спрятанного корабля. Поддалась минутной жалости, решила, что столь малое нарушение правил спишут за её в остальном безупречную работу. Думала, уйдут, как отогреются и подлечатся — ведь шли же куда-то.       А они...       Мозолистые руки Мелкого лежали на узких мужских бедрах — и это было неправильно. Неправильно, неправильно, неправильно-неправильно-неправильно-о-о!       Она сидела и ревела взахлёб, закрыв лицо руками, будто это чем-то могло помочь. А когда душившие слезы чуть утихли, и она смогла проморгаться — то истерика накрыла уже с головой, потому что пришло одиночество. То жуткое одиночество, которого не ощущалось даже здесь, на корабле, где она действительно была одна.       Это одиночество и заставило её бежать сюда. Бежать от людей, бежать от семьи, от всего, потому что душу рвало и крутило от одного взгляда на счастливые пары. У них ведь кто-то был, а у неё — никого. В последние годы она даже на базу почти не залетала, благо корабль был вполне автономен. Просто не могла себя пересилить, осознавая, что позорно ударится в слезы, едва увидит, как хоть за руки держатся или взглядами обмениваются.       Наверное, это действительно было безумием — но никто не находил причин. Сильный псионик, прекрасный сотрудник... Послужной список вызывал восхищение — только потому её и взяли в Дальнюю разведку всего лишь после полугодового переобучения. Добровольцев у них хватало, но мало кто выдерживал долгие одиночные полеты.       Она сначала хотела слетать лишь пару раз. Рэй ведь подсказал дельную идею, как она тогда думала. В одиночестве разобраться в себе, осознать, что ей нужно.       Рэй... Когда-то давно она думала, что любит его. Почти идеальный мужчина — добрый, ласковый, заботливый, но твердый, если то требовалось. О нём мечтали все свободные девушки, а он выбрал её. И какое-то время она была счастлива — пока не обнаружила, что невнятная тоска, терзающая сердце всю жизнь, никуда не торопится исчезать. Рэй был умен. Хотя днями она и улыбалась, врала, что всё замечательно, но он видел заплаканные подушки. И нашел в себе силы отпустить её. Сначала на один полет. Потом и совсем.       Это было легко, куда легче, чем видеть сейчас двух мужчин, сжавшихся, будто потерянные дети.       Какой-то первобытный, звериный вой рвался из груди, не контролируемый рассудком. Короткого укола она даже не почувствовала, размазывая по лицу слезы.       Лишь потом, когда успокоительное подействовало — не скоро, что было странно и плохо, — она лежала в кресле, обессиленная припадком, и думала, что так больше нельзя. Наплевать на все инструкции. Наплевать на всё.       Так больше продолжаться не могло.