Достучаться до тебя

Завтра. Как много мы откладываем на завтра, боясь разочароваться в сегодняшнем дне. Страх перед неизвестностью ничем не притупляется, заставляя нас мечтать, что завтра, или через пару дней, жизнь станет проще, или мы станем более опытными, чтобы не попасть в ловушку поспешного решения. А что, если у вас только один шаг, если вы уверены, что он единственно верный? Зачем доверять его времени, когда можно довериться самому себе? Зачем ожидать чуда, когда у вас в руках есть всё, чтобы самому его сотворить? Зачем спрашивать который час, если вы никуда не спешите, ведь можно спросить об этом Завтра. Прошло четыре года, чтобы я нашёл в себе храбрость шагнуть навстречу своей любви. Прошла неделя, пока мои шаги привели меня туда, где в данный момент я находился. Я не знаю того парня, которого трясло при мысли подойти к любимому человеку. Не узнаю в зеркале мой новый образ, с розовым волосами и лёгким загаром. Не помню, кто из них неделю назад выходил из дома, куда он направлялся и кого ему не хватало. Не могу разобрать, кто является дьяволом, а кому больше подходят белоснежные крылья. Передо мной не было всех этих вопросов, никто не просил дать того, что я не имею. Передо мной стояла простая дверь, не нуждающаяся в описании, но то, что было за ней, являлось причиной всех моих мыслей и размышлений. Я смотрел на деревянную поверхность и никак не решался ни постучать в неё, ни войти без спроса. Обычно, в таких ситуациях главному герою советуют действовать по наитию, и недолго думая, взломать все преграды на пути принятого решения. Было одно маленькое, малюсенькое НО: решение этот персонаж принимает не сам, а значит, ему гораздо легче представить последствия своих действий, ведь ему помогает не просто судьба, а личный автор, чёрт бы побрал этих кукловодов. Давайте представим, что бы было, если бы каждый человек рассчитывал свои действия на пару глав вперед, и знал, чем всё это закончится. Зачем далеко ходить, когда за этой дверью есть такой человек. Покамись, все мои поступки зависели от того, какой путь рассчитал для нас Ри. Смогу ли я побороться за право авторства своей жизнью, когда все что в ней происходит, контролируется другим человеком? Допустим, я сейчас ворвусь в эту комнату и наору на этого манипулятора всеми матами, которые я знаю. Или же спокойно зайдя, кинусь вымаливать у него прощенье за мое долгое отсутствие. Что из всего этого не входило в его планы? Как перехитрить автора за право называться человеком, а не одним из его персонажей, даже если он является его любимым. Я не просто обдумывал свои действия, я выбирал комбинацию, при которой моя королева перестанет защищать короля, все это время движущегося то на один шаг вперед, то возвращаясь обратно. Существовал один недостаток обдумывания следующего хода: ваш соперник пользуется этим временем, выстраивая нехилую защиту, которую в силу его ума и привычки рассчитывать, не приведет ни к чему хорошему. А значит, стоит попробовать удивить своим незнанием правил, доводя его ненависть ко всему тупому, до точки кипения. В таком случае, даже самый искушенный игрок, не выдерживая, начнет вдалбливать вам то, до чего, по его мнению, вы не смогли додуматься, и вот тогда можно будет начать новую партию, удивляя его тем, как хорошо вы всё поняли. Легкая, хитрая улыбка, не хотела покидать мое самодовольное лицо, и поэтому вместе с ней я открыл эту чёртову дверь, неспешным шагом переступая порог. Малыш выглядел, как полный «малыш», сидя на подоконнике, положив голову на согнутые колени. Я медленно подошёл с другой стороны и устроился в такой же позе, стараясь не задеть его ноги собственными. Заговорить первым в мои планы не входило, поэтому я просто наблюдал за его реакцией, которой, как и ожидалось, не последовало. Я не мог разглядеть его выражение лица, так как он продолжал смотреть в окно, показывая нежелание меня видеть. Прекрасно, если он намерен добиться от меня извинений, придется ему хорошенько попотеть, объясняя, в чем же я, бедненький, провинился. — Что за херня у тебя на голове, фанатеешь от барби? — всё ещё дуясь, спросил меня сволочь. — Тебе лучше знать, как они выглядят, я игрался с машинками, — посмотрим, придётся ли ему по душе моё умение выводить людей из себя. Хотя с дьяволом я игрался впервые, так как он даже не посмотрел в мою сторону. — Почему бы тебе не продолжить свои мужские игры и не оставить нас, девочек, в покое? — оуч, кажется, всё-таки задел, его голос звучит раздражительно, продолжим. — Я вообще по девушкам с ума схожу, так что, так уж и быть, поиграюсь немного, — как бы вам передать, каким взглядом меня одарили… м-м… если бы глаза умели разговаривать, я бы давно уже был послан, причём не туда, куда хотел, а поплавать в ближайшее озеро... ну как поплавать? Утопиться. Он встал со своего излюбленного, навевающего меланхолию места и прилёг на кровать, которая являлась моим любимым местом. Пришлось пойти на уступки, так как видеть его в постели, было одной из моих слабостей. Казалось, еще немного и на меня точно начнут орать, но это «немного» еще как-то сдерживало Ри, отвернувшегося ко мне спиной. Как же хотелось обнять этого придурка и не играть во все эти игры, но если бы я проявил такую слабость, в конечном итоге, мы оказались бы в таких же позах, с одним лишь различием, Ри бы ожидал, что я снова поддамся, продолжая мной манипулировать. Мы пролежали так минут пятнадцать. Я уже думал сдаться и попросить прощение, как кое-что привлекло моё внимание. Таблетки, которых я раньше не видел, отбросили в сторону все мои планы, выдвигая вперед любопытство: зачем они? Стараясь не создавать лишнего шума, я привстал на кровати, дабы разглядеть, что на них написано. — Ви-ко-дин, — не осознавая, что читаю это вслух, я разрушил все шансы остаться незамеченным. Дороги назад не было, таблетки уже плотно сжаты в руках Ри, а он нервно смотрит на меня, ругая себя, за свою же оплошность. Когда маты в его словаре закончились, он повернулся ко мне и попытался объяснить, какого хрена он принимает такое сильное обезболивающее. — Спина... У меня иногда болит спина, поэтому я храню их на всякий случай, — да, как же, спина у него болит... Ха, но одно я знал точно, пока он хорошо владеет собой, я никогда не добьюсь правды. — Понятно, ну, надеюсь помогает, — похоже, он не ожидал такого ответа. На меня смотрели как на больного, только что выписавшего лекарство врачу. — Ага, — после этого короткого словечка, последовало пару минут тишины, после которой наступила долгожданный мной, всплеск эмоций. — Какого хрена тебя не волнует, что я принимаю? Ты что, с огненными волосами смыл и любовь ко мне? Я такой идиот, честное слово, отпустил тебя, думая, что делаю лучше, а обнаружил беглеца, вернувшегося с переполненным сердцем, в котором больше нет для меня места. Молодец, Ли Сын Хен, хотел, чтобы он вспомнил о близких, получай. Не подумал, что он может забыть тебя, принимай. Думал, что он любит тебя? Не мечтай, раб, — я, конечно, понимаю, что сам этого добивался, но, как же я просчитался, забыв, как сильно могут ранить слова, сказанные любимым в гневе. — Бедненький, я могу чем-то помочь? — одна мысль глубоко засела в моей голове: "Не останавливайся, ни смотря на всё, что он говорит... это ещё не конец". — Конечно, можешь. Отмени результаты игры, пусть оставшиеся восемьдесят дней обнулятся. Думаю, ты уже научился жить без своего раба… отпусти меня. Всё-таки он был прав, в этим опустошённом взгляде не было ничего от дьявола, скорее пустота относилась к свету, просящему не бросать его, не оставлять одного с непонятной болью, о которой я так стремился узнать. Я должен был остановиться, должен был уверить его в своих чувствах, но уверенность, что я больше не смогу видеть его таким ранимым, продолжая гнаться за ответом, давала сил закончить начатое именно сейчас. — Думаешь, так просто отделаешься от меня? Скажем так, я пойду на уступки, аннулировав оставшиеся дни, но взамен, потрудись утолить мое любопытство, ты же знаешь, как оно мешает мне спать, - я ненавижу себя. Ненавижу за ту боль, которую причиняю ему. Малыша трясло, причём не от злости, которую я ожидал увидеть, а от слёз, убивающих с каждой упавшей каплей во мне остатки человека, кем я не имел право называться. — Чего ты хочешь? — тебя, отдать тебе всю свою любовь без остатка, сделать нас счастливыми, больше никогда не видеть твоих слёз, больше не причинять боли. Вслух же я сказал обратное. — Ты понимаешь, какое тут дело… мне просто интересно, чем же я так плох, что ты вечно от меня шарахался? Ты можешь доверять мне, завтра мы станем чужими людьми, я и думать о тебе забуду. Почему бы не поделиться, мой будущий партнёр будет тебе безмерно благодарен, если я буду уверен, что не вызываю в постели отвращение, — Ри перестал плакать, именно для этого была сказана последняя фраза. Скулы сжаты, руки готовы к бою, а на лице злорадная ухмылка, олицетворяющая в себе, возрождённую гневом гордость. — Простите, хозяин, по глупости решил, что соринка в глазу, по вашу честь. Ан нет, не любовью вы руководствуетесь, причиняя мне боль, - он отлучился в ванную, и, ополоснув лицо, вернулся с полотенцем в руках и камнем вместо сердца. Эти пару минут его обращение ко мне на «вы», дали мне подготовиться к новой боли, которую причинят мне его слова. — Это началось после того дебильного матча. Травма не была серьёзной, только вот играть я больше не мог. Что сказать, я был рад до безумия. Не смотри так, ты сам хотел узнать правду. Родители с детства мечтали вырастить из меня отличного футболиста. Что до меня, я просто хотел, чтобы они мной гордились. Помню, когда хотел рассказать отцу, что отказываюсь играть, решив заняться чем-то повеселее. Тогда я мечтал стать танцором, но и эта мечта умерла, благодаря этой травме. Отцу я так и не сказал, потому что, решившись однажды, подслушал его разговор по телефону со старым приятелем. Ты бы слышал, как он меня хвалил: “Мой сын самый лучший, он -победитель, слышишь, его настоящее имя - Сын Ри”. Я ненавижу зависимости, а второе, что входит в этот список – боль. Мой отец до сих пор считает, что я боюсь боли, но это, отчасти неправда, ведь страх испытать её, меня не волнует, но причинять боль - моя фобия с детства, — сев на краешек стола, он проводил по его поверхности пальцами, продолжая вместе с этими размеренными действиями свою уверенную речь. — Как-то раз, когда я ещё не знал о своей ориентации, я обидел одного мальчика. Он любил меня, по крайней мере, так думал и решился мне признаться. Что я тогда почувствовал? А он симпатичный, редко у кого в Корее были такие голубые глаза, но благодаря матери американке, он унаследовал европейские черты лица. Тогда я хотел попробовать, просто понять, почему меня тянет к нему, но в окружении всего класса, тот третьеклашка, кем я был, обозвал паренька пидором, выставляя его скрытые чувства всем на показ. Его родители не знали об ориентации сына, но, услышав об этом от учителей, они перевезли его в Сеул, где отдали в частную военную школу, чтобы воспитать из него настоящего мужчину. Одно неверное решение и я разрушил чью-то жизнь, понимая, что на его месте мог быть и я, так как он реально мне понравился. С тех пор я поклялся, причинять как можно меньше боли, даже, если мне придётся скрывать свою ориентацию до конца жизни. Судьбе, видимо, стало скучно с таким послушным мальчиком, и она подарила мне свободу от футбола, приплюсовывая к моим недостаткам ещё один диагноз - вечную боль. Я не мог объяснить врачам, почему всё ещё находился в инвалидном кресле, ведь, кроме возможности играть, травма ничем мне не мешала. Но была эта тупая боль, которую не смог разглядеть ни один рентген и объяснить ни один врач. Только через пару месяцев я узнал, что ее называют нейропатической болью, когда даже спать на простынях становится невыносимо сложно. Я даже не знаю, как описать это, чтобы ты понял. Это как обострить все твои нервные окончания и проводить по ногам пером, раздражая легкими движениями. Мне казалось, что мои ноги онемели и я никак не могу дотянуться до внутренностей и почесать их. Как ходить по разбитому стеклу, не находя ровную поверхность и секунду для отдыха... — я молча умолял его прекратить, закрывая уши, и отказываясь, и дальше представлять, как же ему было больно, на что он присел рядом со мной на кровати, убрав мои руки от головы с невозможностью вырваться. — Ты хотел узнать правду, так, что же ты? Дослушай до конца. Я попросил врачей не рассказывать моим родителям, а для того, что бы это оставалось тайной, пришлось придумать план, заключавший в себе два пункта. Первое, выздороветь так, чтобы они не знали, как сильно я страдаю. Второе - избавить их от моей боли. Пришлось сыграть маленький спектакль, подкупить некоторых врачей, и вот я уже лежу в больничной палате, и мне, как бы, делают промывание желудка. Я знаю, что им было плохо, видел, как они боятся потерять меня, но это было наименьшее зло, так как добра я уже не видел. Оставалось подговорить врача, и он беспрекословно выполняет каждое мое слово. После попытки самоубийства, родители сразу же согласились сыграть в плохишей, выгоняющих меня из дома. Сказать, что я хотел бы и вправду покончить с собой, ничего не сказать. Я не спал неделями, зарабатывая себе эти круги под глазами, просто невозможно спать, когда тебя всё раздражает. Уже в Сеуле, я нанял Ки, единственного, кто не обратил внимания на мои деньги, которых у меня, если честно, не было. Бороться в одиночку не пришлось, люди отца стали для меня как вторая семья, и даже, если Джон Хён не знал и доли правды, его присутствие в моей жизни и воспоминания о родителях, давали сил жить, даже, если это больше походило на существование. Через год мне стало лучше, физиотерапия подняла меня на ноги, но она не избавила от ночных кошмаров. Я не разделся на забастовке, чтобы не было видно красных пятен от зуда, щедро растираемых моими собственными руками. Хотелось сорвать одежду, потом кожу, пробраться через мясо, и почесать ноющее место. После таких желаний Ки выпросил у знакомого врача рецепт на викодин, что пока не сходило в его компетенцию, в силу того, что он являлся студентом. Полегчало, я начал видеть что-то дальше завтрашнего дня, верить, что однажды проснусь с улыбкой на лице, и больше не надо будет притворяться, что я живу нормальной жизнью, я буду жить ею. Как я тебя встретил, я кажется, рассказывал. Спустя ещё год, я понял, что не просто наблюдаю за твоей заинтересованностью мною, но и сам тобой интересуюсь. Тогда пришла мысль, подойти к тебе и познакомиться, но Ки предупреждал меня, что любое касание, и те чувства, которые я мог бы к тебе испытывать в будущем, так и не появятся, притупляемые болью, которую я обязательно почувствую. Прошло три года после травмы, я понял, что влюбился, и оставалось совсем немного, чтобы курс терапии сделал из меня нормального человека. После нескольких сильных срывов, когда мне пришлось отвыкать от викодина, Ки решил повторить курс, чтобы закрепить результаты. На четвёртый год я уже мог позволить надеть себе майку, и ни один человек не увидел бы, что она мне мешает, так как я в правде не понимал, как она могла меня раньше раздражать. После слов Ки, что я уже могу начать ухаживать за тобой, я и вовсе сошёл с ума от радости. Подговорил Джон Хёна устроить игру, рассчитал все возможные варианты событий. Ты назовёшь это манипуляцией, но поверь мне, иметь три года на размышления - это слишком много, чтобы не знать, как действовать дальше. И вот идёт игра, и я знаю, кто победит, но это не отменяло факта, что ты выглядишь ужасно мило, пытаясь у меня выиграть. Я знал, что ты зовёшь меня сволочью, Га Ин и не такое слышала, но то, что я был твоей сволочью, отменяло моё желание наказать тебя. Чан Сон был против этой игры, все еще думая, что его чувства ко мне что-то большее, чем дружеские. Слава богу, сейчас он смирился, обращая внимание на девушек. Твои друзья были так же интересны мне, просто потому, что хотелось быть близким ко всему, что тебе дорого. Я помогал им не для тебя, а чтобы заслужить их доверие, и они не видели во мне того дьявола, каким ты меня им описывал. Я знал, что ты можешь разочароваться во мне, ведь тебе становится скучно, когда ты узнаёшь о ком-то всё, но другого выхода, как быть с тобой, я не видел. Я знал, что этот день настанет, ничего удивительного, что ты понял, что не любишь меня, я же такой простой, понимаю, как тебе скучно. Я знал, но, почему же мне так больно? Он затих, вспоминая, что этот рассказ для него является последним, и человек перед ним больше не является его хозяином. Он свободен. Свободен от роли раба, но это не значит, что я отпущу его. Ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах он от меня не избавится. Вырывая затекшие руки от того, что он всё это время держал их за моей головой, я повалил его на кровать, нависая сверху и начиная свое объяснение нежным прикосновением к его пересохшим губам. Проведя языком по нижней губе, я не стал торопиться, ожидая, оттолкнёт ли он меня, или же… да, он приоткрыл губы, позволяя мне углубить поцелуй. Такой родной, такой тёплый, куда я от тебя денусь. Неохотно отрываясь от исследований его рта, я посмотрел в любимые карие глаза, заверяя себя, что это был последний раз, когда я видел в них слёзы. — Ты не простой, нисколечко не простой. У кого ещё глаза, как у панды? У кого с такой брутальной внешностью такой нежный голос? У кого самый заразительный смех, убеждающий людей, что они - идиоты, поверив, что они умнее тебя? У кого такие сладкие губы, что мне от одного прикосновения хочется тебя скушать? У меня нет никого дороже тебя, нет никого умнее тебя, никого красивее, никого, кто был рождён специально для меня. Прости меня, моя жизнь не может быть простой. Ты - моя жизнь.