Эта женщина будет моей

В доме царила странная тишина, казавшаяся еще более нереальной от непогоды за окном. На землю в один миг обрушился ливень, подсвечивающийся молниями; то и дело раздавались раскаты грома, и Кате, смотревшей на буйство природы, вдруг стало не по себе. Отдаленный поселок, тишина, гроза… Показалось, что не осталось в этом мире ничего и никого, все исчезло, стерлось с лица земли, и она осталась одна наедине со своими страхами. Жуткое, непривычное ощущение беспомощности, неспособности что-то предпринять, чтобы выпутаться из казавшейся безвыходной ситуации. Совсем как тогда… Деревянные половицы негромко заскрипели, и Катя, вздрогнув, обернулась. В царившем до того безмолвии этот звук показался неестественным и даже пугающим. — Ничего, что я… — негромко произнес Дмитрий и нерешительно остановился возле двери. Он понимал, что поступает сейчас совершенно неправильно — он не имел морального права приходить поздно ночью к жене друга. Пусть даже в своем доме; пусть даже она уже не считает себя женой Стрельца. Просто не должен был. Но в то же время как-то необъяснимо чувствовал, что ей необходим кто-то рядом. — Проходи, — негромко произнесла Катя, и по ее тону Скрипач понял, что прав. Сейчас она не строила из себя железную леди, какой привыкла выглядеть даже перед мужем, сейчас она была похожа на растерянного потерявшегося котенка, который не знает, куда идти, как вернуться в прежний мир, такой уютный и привычный. Пусть Лаврова и была отличным оперативником, профессионально распутывавшим хитросплетения чужой жизни, но вот со своей разобраться не получалось. Влюбиться в бандита, выйти за него замуж, даже помогать ему, чтобы не попался… Наверное, такое невозможно для нормального человека, и Катя не раз корила себя за слабость и непрофессионализм, даже за глупую, неправильную любовь к человеку, с которым у нее не могло быть ничего общего. К убийце, к преступнику, к тому, чья жестокость не обошла и ее. За все приходится платить, вот и она заплатила сполна и за глупость, и за предательство офицерского мундира. Заплатила своим счастьем, которое в считанные минуты разлетелось на осколки, которые больше не склеить. Катя не замечала бежавших по щекам слез, тем более она забыла о присутствии Скрипача. И только почувствовав его за спиной, резко обернулась. — Катя… — он совершенно естественно притянул ее к себе за плечи, внимательно глядя в блестевшие от слез глаза, — я знаю, все это банально и дурацки… Но жизнь продолжается, что бы ни случилось, даже когда кажется, что ничего хорошего больше никогда не будет. Это не так, Кать. Все проходит, как говорится. И это пройдет. Катя молчала, не пытаясь вырваться из теплых, осторожных рук, обнимавших ее. Почему-то совсем не казалось неприличным и двусмысленным, что Скрипач, босой, в одних джинсах, прижимает ее к себе, одетую тоже весьма скудно. Может быть, ей вдруг стало наплевать абсолютно на все. А может, она просто не чувствовала с ним смущения, совсем как с братом, перед которым не может быть стыдно. Странно, необъяснимо, как быстро этот человек стал ей близок и даже… наверное, дорог. — Прости, — выдохнул он ей куда-то в макушку и поспешно отстранился. Он корил себя за эту вольность, поняла Катя, он считал неправильным, подлым приближаться к жене друга даже просто чтобы поддержать. И внезапно вспыхнувшая ненависть ко всем этим правилам, к понятиям, к чести, о которой и не могло быть речи в этих кругах, вдруг толкнула Катю невидимой рукой. Девушку буквально захлестнула нелогичная, непонятная ей самой ярость. Захотелось разрушить все, что еще было, уничтожить, смять, сжечь, как сжигают мосты, когда уходят, чтобы больше не вернуться. — Дима, — позвала она тихо. Скрипач резко обернулся. Наверное, что-то в ее голосе насторожило его: девушка заметила, как он подобрался, совсем как тигр перед прыжком. Снова что-то хищное мелькнуло в этом обаятельном, обманчиво интеллигентном и спокойном парне. «А ведь я играю с огнем», — мелькнуло в голове у Кати, но эта мысль, как ни странно, возымела совсем противоположный эффект. И, словно ныряя в безумный водоворот, Катя шагнула к Дмитрию, вновь оказавшись к нему вплотную. Почти выветрившийся аромат терпкого парфюма и жар разгоряченной кожи окончательно сорвали предохранители. Ненависть смешивалась с болью и отчаянием, переплеталась с желанием ощутить чью-то нежность, заботу, а больше всего хотелось сломать все, что еще осталось у нее сейчас: поддержку единственного человека, который мог ей помочь, того, кто всегда считал ее верной женой, неспособной на предательство. Преданные тоже предают. — Катя… — произнес Скрипач растерянно, когда ледяные пальцы до боли вцепились в его плечи, и не договорил. Горячие губы с солоноватым привкусом слез впились в его губы жадно и в то же время отчаянно-нежно. Растерянная, несчастная, утратившая все, что было ей так дорого… Словно прочитав его мысли, Лаврова еще крепче сжала его плечи, прижалась к нему так тесно, насколько возможно. — А вот жалеть меня не надо! — почти выкрикнула она. — Мне не нужна твоя жалость! Если бы ты знал, как я ненавижу… Его, Князя, Туза… Тебя… Вас всех! — Тогда зачем все это? — спросил он негромко, даже не пытаясь остановить ее ладони, бессмысленно терзавшие своей нежностью его спину. Если бы она только могла представить, каких усилий ему стоило спросить это спокойно; как сложно ему было не сорваться вслед за ней, не обрушить ее на кровать, стоявшую за ее спиной… — Мне интересно, что ты будешь чувствовать, когда переспишь с женой друга. — Скрипач никогда не думал, что Катя способна говорить так спокойно-цинично, буквально бить наотмашь словами. — Мне интересно, все ваши «понятия» только слова или убийцы тоже способны испытывать что-то человеческое? Да мне просто интересно, бывает ли еще больнее и противнее, чем мне было тогда. — Ты пожалеешь, — он наконец перехватил ее руки, с силой сжал в своих. — Не надо, Катя. Ты ведь совсем не такая. Так будет только хуже. Не надо. — Откуда тебе знать, какая я? — усмехнулась девушка ему в лицо. — И хуже мне не будет, уж поверь. — Не говори так, — твердо глядя ей в глаза, произнес Скрипач, но взгляд Кати оставался прежним — отчаянным, с горечью потери, которую невозможно ни вернуть, ни восполнить. От этого взгляда его сердце, сердце человека, не задумывавшегося о жалости, разрывалось на части. И теперь уже он сам привлек ее к себе, гладя по встрепанным волосам и что-то успокаивающе повторяя. Она, такая решительная еще несколько мгновений назад, вдруг обмякла в его руках, вздрагивая всем телом. Железная леди окончательно похоронила свои чувства и теперь могла только оплакивать их. В эти мгновения она была уверена: больнее просто не может быть.