Ailes de la Liberte

Его мать, австрийка по происхождению, умерла от инфлюэнции, когда ему было всего четыре, но, прежде чем отправиться на тот свет, снисходительно наградила его именем своего отца. Эрвин. На его родном языке оно звучало как “Ирвин”, что, по словам некоей ирландки, переводилось как “белый”. Впрочем, это имя он оставил далеко в прошлом, не давая даже малейшему воспоминанию о нем всплывать в памяти. Уже на протяжении шести лет он не называл себя иначе, как Эрвин. Не Ирвин, не герр Смит и, что самое главное, не капитан-лейтенант. В его голосе еще звучали отголоски акцента, проскальзывающие в едва грубом шипящем “с” и характерном скачущем ритме речи, а когда он пьянел, то округленные долгие “о” его лондонского тона смешивались в резком контрасте с острыми автрийскими “а”. Хотя все и так автоматически принимали его за австрийца из-за внешности, отчего при знакомствах он зачастую сталкивался с недоверительным и даже подозрительным отношением. В таких вопросах ему всегда следовало держаться осторожно. В конце концов, австрийцы сами открыли границы Германии еще в 1938-ом году, после чего сдали все правительство их властям - этого было достаточно, чтоб во всей Европе они слыли врагами, убежденными сторонниками нацистов. Но Эрвин Смит был отнюдь не таким, что его и спасало. Так же, как и доставшаяся от отца, подобно сокровищу, в наследство английская фамилия. Благодаря ей и безупречному знанию языка ему все же удавалось заработать неплохую репутацию. Так, окончательно настроив себя на язык и культуру, привитые влиянием отца, он пересек на скором поезде границу Швейцарии. Janvier 1942 Январь 1942-го - Эрвин, - голос, окликнувший его по имени, вырвал его из грез; далекое зимнее утро растворилось в воображении, стирая вместе с собой образ светловолосого мальчишки. Он отвернулся от окна и столкнулся лицом к лицу с застывшим в дверях мужчиной. - Мои извинения, Майк. Я даже не услышал твоего стука, - произнес он. С улицы доносился хрустальный звонкий смех; кто-то торопил детей, с головы до ног обсыпанных снегом, домой после целого дня игр во дворе. Майк наклонил голову к плечу, встречая взгляд Эрвина, все еще окутанного витающим в воздухе тремя этажами ниже счастьем. - Нана хотела отыскать тебя, пока не уехала. Позвонила мне дважды. Я сказал, что ты, должно быть, здесь, но видимо ты просто не ответил на ее звонки, - он говорил с явным упреком. Все не знал, куда деть руки: то мял в кулаке шляпу, которую нес подмышкой, то приглаживал блестящие пшеничного цвета волосы, разделенные аккуратно, строго по пробору в центре, то поправлял пальто. Когда он почесывал подбородок, неухоженная отросшая бородка щетинилась под его ногтями. За окном группка ребятишек рассыпалась искрящимися в сумерках бусинками по подъездам; некоторое время Эрвин оставался недвижим, не желая отвлекать Майка от его суетливых обрядов. К его чудаковатым привычкам он относился с любезным пониманием. Они сдружились после его появления в Париже шесть лет назад. Тогда Захариус еще называл себя другим именем. Некогда даже теперь, если окликнуть его в особой манере, он отзывался на Мишель. Когда они уединялись с бокалами крепкого вина над ударяющими по сознанию так же, как и этот напиток, решениями, он, закрывая глаза на невесомые мелочи, спускал с языка и это прозвище, и лениво растягивающиеся гласные французского акцента. - Полагаю, я прятался от нее. Она настоятельно хотела убедиться лично, что этой ночью я все-таки явлюсь. Эрвин прошел от окна к стойке для пальто, которая высилась над паркетом рядом с входной дверью. Его выбор в одежде был прост и практичен, типичный для мужчины в его положении: светло-голубая рубашка из жесткого хлопка, черные брюки, подтяжки и неброские ботинки. Они не блистали качеством или новизной, но зато всегда были чистыми и тщательно выглаженными, чего хватало для полного удовлетворения его потребностей в наряде. Смит накинул на плечи неудобный твидовый пиджак, ткань которого раздражала кожу зудом, и поверх него - столь же отвратительное пальто. Он был убежден, что его внутренний дискомфорт не отражался на лице, пока не услышал комментарий Майка, в очередной раз подтверждающий восприимчивость того ко всему вокруг: - Как бы ты не ненавидел это пальто, без него сейчас никуда. На улице жуткий мороз. Но зато там, куда мы собрались, гораздо теплее. А под конец нам вовсе станет жарко. Теряясь в предположениях, Эрвин остановился на догадке о том, что его друг подразумевает алкоголь, который зачастую распивали в этом клубе без его участия. Это место пользовалось популярностью среди его соратников, хотя началось все с Майка и его желания поддержать Нанабу в ее новоявленной тогда карьере. Клуб назывался “Ailes de la Liberte”, что Эрвину казалось ироничным: банда революционеров, к которым относился он сам, прожигала свободное время в кабаре-баре со словом Свобода в названии. Тем не менее, он слышал, что Нанаба весьма успешна в выступлениях и очень талантлива, потому полностью понимал всеобщую поддержку, оказываемую ей со стороны отряда. Она не только пела, но и танцевала - он часто внимал восхищенным отзывам впечатленных после ее небольших спектаклей зрителей. И поэтому, невзирая на непритязательную перспективу напиться вместе со своими сослуживцами в хлам - что они практиковали чуть ли не каждый день - он не мог вечно оставаться в стороне, ради Наны. - Тебе понравится, - Майк прикрыл лицо воротом своего пальто. Ветер бил стремительнее и мощнее в узких улочках, вдоль которых лежал их маршрут. Переулки вели мужчин беспрерывной нитью, пока Эрвин не ощутил, как теряет способность ориентироваться, что для такого преданного изучению карт города человека, каким он был, стало полной неожиданностью. - К какому черту нас заносит, Майк? - спросил он, сдерживая свой голос негромким и ровным, чтоб не привлекать к себе лишнего внимания. Облаченные в обыкновенную одежду и скрытые порывами метели, они были похожи на самых заурядных жителей Монтмартра, но беспечность в их состоянии была непозволительной. Немецкие солдаты обожали по поводу и без проводить тщательные допросы и обыски. Несмотря на то, что поддельные документы еще ни разу не подводили, важно было всегда оставаться начеку. - Нам сюда, - прошептал Захариус и юркнул за угол, потащив друга за собой. - Вход, конечно, не в самом обычном месте. Но зато все нежеланные гости держатся подальше. Его парижский акцент проявлялся как никогда отчетливо, но Эрвин относительно без затруднений разобрал его торопливое бормотание. В переулке не было ничего, что могло бы вызвать в нем интерес. Все пространство, поглощенное опустившимся на землю мраком, переливалось от поверхности подтаявшего льда, под ногами хлюпал потемневший от грязи снег. Смит все хотел уточнить снова, куда именно тот его ведет, но не успел, прежде чем монотонные кирпичные здания расступились перед ними, словно театральный занавес на интригующей премьере, открывая их взору людный внутренний дворик. Его обитателям, казалось, не было дела до снегопада; их согревали объятия домов, оберегающие их от пронизывающего холода. На подвешенных за ветвистыми обнаженными кустарниками крест-накрест прутьях качалась вывеска, мигавшая сквозь снег манящей иллюминацией, завлекающей ко входу. Эрвин снял шляпу в благоговении, чтоб лучше ее рассмотреть; пышные хлопья, кружась над ним, путались в его светлых волосах. - Это оно? Лицо Майка замерло в том же выражении трепета, обращенное к развернувшейся перед ними картине. - Именно, - сделав глубокий вдох, он метнул взгляд к нему и добавил, - Судя по всему, Ханджи нас перегнала. Эрвин не пытался постичь тонкости его чувствительного нюха, но вообразил, что пойманный Майком след - сигареты, которые всегда после захода солнца выкуривает одна за другой Ханджи, делая из этого своеобразный ритуал. Они подошли к двери, и Смит кивнул. - Да, точно. Солдаты оставили верхнюю одежду на стойке у входа и направились к обособленной части клуба почти в самом дальнем углу зала. Судя по всему, это было постоянным местом их встреч: напитки уже разлиты по стаканам и мимо них; не вычищенные, в отличие от других столиков, пепельницы; истертая скатерть, пострадавшая от занятной привычки Ханджи стряхивать пепел куда угодно, но только не туда, куда следует. Эрвин уже успел отогреться к тому моменту, когда они умостились за столиком. Он подкатил рукава до локтей и устроился удобнее. Неожиданно, как гром среди ясного неба, над ним прозвучал смешливый голос девушки. - Лучше сразу развяжи и галстук, Эрвин. Тут станет только жарче! Ханджи плюхнулась на диванчик между Майком и Эрвином, хотя сидели они почти вплотную, соприкасаясь коленями, и, к тому же, ее удобному приземлению мешал стол. Без возражений оба послушно отодвинулись так, чтоб она все же втиснулась с их колен на облюбованное местечко. Она носила мужские брюки с подтяжками, перекрывающими полоски ее красной рубашки. С точки зрения погодных условий такой наряд нельзя было назвать практичным, но он полностью соответствовал здравому смыслу Ханджи Зоэ. Ее имя - Ханджи - было взято ею по собственному выбору, а фамилия, по догадкам Эрвина, и служила когда-то настоящим именем. - Хорошо выглядите, - ее лицо озарила улыбка. Она прихватила сигарету уголком рта, чтобы поцеловать их по очереди в щеку, оставляя красные следы помады. С Майком она говорила на по-небрежному быстром французском, из бесконечного лепета которого Смит ухватился за толстые намеки, адресованные Захариусу - она твердила, что ему пора этой ночью признаться Нанабе в чувствах. Лицо мужчины тогда покрылось едва различимым за щетиной румянцем; он промолчал и, притянув к себе очередной стакан со стола, осушил его залпом, чем малость впечатлил Эрвина. - Ах, Эрвин, тебе здесь непременно понравится, - Ханджи переключила внимание на него. - Мы, французы, делаем все совершенно иначе, чем какие-нибудь там австрийцы. - Да, мы с Майком бывали в кабаре еще до всей этой заварухи, - он обратил взор синих радужек к другу, который теперь старался держаться в тени. - В Австрии я тоже ходил по подобным заведениям, конечно, но с тех пор прошло так много времени, что я едва смогу вспомнить хоть что-то. Он солгал. Ночи в клубах Вены вспыхивали в памяти яркими, пылкими эпизодами; иногда он надевал свою старую форму, чтоб вновь ощутить на себе скользящие воздушные движения танцовщиц. - Ну, - протянула девушка, - Тогда это, пожалуй, и к лучшему. Посмотришь на здешних девушек свежим взглядом. Глядишь, возобновишь традицию, а, Майк? Тот ответил немым кивком, мельком глянув на Эрвина. Между ними сформировались отношения, схожие с отношениями старшей сестры и младших братьев, хотя знакомы они были не так долго - лишь с начала оккупации. Тогда она явилась в подвал закрытого печатного издания, где проходили тайные собрания, и предложила свои услуги в воплощении их планов по саботажу и шпионажу. - А когда выход Наны? - Смит решил спасти Майка, снова приманив переменчивое внимание Зоэ к себе. - Она предпоследняя, - та улыбнулась. - Тебе придется проторчать здесь а-аж до этого. Рассеяв окутавший ее сигаретный дым ладонью, девушка потянулась к другому концу столика и прихватила один из полных стаканов, который потом протянула ему. Он недоверчиво покосился на его содержимое, всматриваясь во все различимые свойства, понюхал его и только потом, забрав из ее рук, сделал глоток. - Где они нашли такой идеальный бренди? - чувствуя растекающееся внутри тепло и знакомое жжение на кончике языка, Эрвин невольно заулыбался. Он отставил стакан, схватил бутылку, оставленную на столе, и стал с энтузиазмом изучать ее этикетку. - Мы обычно о таком не спрашиваем, - отозвался коротко Майк. Уголки его губ теперь были приподняты, отчего казалось, что он вернулся в прежнее приподнятое расположение духа. Зал стал наполняться посетителями. Среди них были и мужчины, и женщины; взрослые и молодые. Многих Эрвин узнал с незаконных скрытых собраний в том самом подвале, а некоторых даже по голосам, чьи отзвуки вместе с помехами улавливал в эфирах местного радио. Большинство из них - французы, но местами монотонная гладь их речи перебивалась разного рода акцентными пунктирами таких же иностранцев, как сам Смит. За столиком стало более людно, беседа постепенно распространилась среди всех гостей, с удовольствием подключившихся к компании. Эрвину сначала хватало знаний языка, чтоб прекрасно обходиться, не сбиваясь с толку, но со временем их языки развязались спиртным, спотыкаясь о слова и фразы, и тогда он окончательно потерял к ним интерес. Толпа стихла, когда объявили открывающий этот вечер номер, и, хотя за его столиком бормотание не унималось, он сосредоточился на шоу. Мягкость клавиш пианино и тонкость струнных слились с резвостью духовых и ударных, полностью вытесняя гудение болтовни из его перепонок. Перед каждым выступлением Ханджи наклонялась к его уху и нашептывала как короткие описания самой сценки, так и сведения об артистах. Так он узнал больше о дуэте изящной молодой девушки и чудаковатого мужчины постарше - Петры и Оруо. То, что на самом деле они не встречаются, а только изображают сварливую семейную пару на сцене с невероятной правдоподобностью. Слушая их песню, блондин переводил ее по ходу в уме, и некогда даже не мог сдерживать смешков. Их раскрепощенное, наполненное язвительным юморком выступление вместе с привкусом бренди окончательно расслабили его: он уже избавился от давящего узла галстука и верхних застегнутых пуговиц рубашки. После этого череда имен и лиц сменяла друг друга не так заметно: Гюнтер, который пел о ночи любви с немецким солдатом, облаченный в кружевное женское ночное платье и бережно уложенный парик (что, понятное дело, вызвало среди зрителей фурор); Дот, тоже выступавший переодетым женщиной, но с комедийным номером - парик то и дело сползал с его головы, либо же его стаскивал стоявший сзади трубач по имени Элд, обличая его лысину гостям, пока сам он пытался кружиться и дрыгаться в безобразном подобии танца. Нанаба вышла на сцену в прозрачном белом платье, под которым изгибам ее тела вторило утонченное нижнее белье. Она вся будто сияла и излучала такой шарм, что Эрвин поначалу замешкался - сложно было сопоставить этот ее образ с привычным ей станом солдата. Она пела чистым глубоким голосом под аккомпанемент мужчины за пианино, держась неприступно соблазнительной, но в то же время игривой, приоткрывая бедро, на котором красовалась приковывающая к себе взоры лента. Он вновь переводил слова песни про себя. Неужели не заметишь ты, моя любовь, Как жажду я этой встречи, жажду встречи с тобой? Когда ты словишь взгляд моих влюбленных глаз? Я готова обнажиться, лишь бы стал моим хоть раз. Пианист делал вид, что совершенно не замечает ее; из-под кончиков его пальцев выплывала сладкая мелодия, повивающая ее трепетное пение. Эрвин украдкой взглянул на Майка и улыбнулся. Тот, зачарованный, не отрывая глаз наблюдал за ней, как за самым идеальным творением на свете, невзирая на ее широкие плечи, мальчишеские черты и короткие волосы. Толпа недовольно бурчала в адрес пианиста, их возгласы, не прекращавшиеся на протяжении всего выступления, заставляли Смита смеяться. Наконец, к концу песни мужчина развернулся на своем сидении и посмотрел на Нану, которая стояла перед ним уже полуобнаженной. - Прости, детка, ты что-то сказала? - кинул он небрежно. Эрвин чуть не согнулся пополам от смеха. - Тебе стоит остаться, Эрвин. Ради последнего номера, - Ханджи прервала его неутолимое веселье. - Да? - он повернулся к ней, забава его улыбки сменилась выражением любопытства. Майк, едва оправившийся после охватившей его пылом сценки Нанабы, тоже вмешался в их диалог: - Ривай закрывает вечер. Он тут звезда. - Он очень талантливый и не любит повторяться, так что номера практически всегда новые, - объяснила Зоэ. При упоминании о нем ее голос наполнился почтением, будто знакома с этим Риваем она была не понаслышке. - Иногда он переодевается женщиной. Потрясающе поет, умеет на пианино играть и, если не ошибаюсь, на скрипке, - она кинула в сторону Захариуса неуверенный взор, но тот кивнул в подтверждение ее слов. Не успел Эрвин ответить, как зал разразился аплодисментами. Мужчина, нет, скорее парень, стоял на сцене миниатюрным силуэтом. Он был один, потому Смит не мог сравнить его рост с кем-либо другим, но было похоже, что Ривай не был бы выше его груди. После мелькнувшей мысли о груди, Эрвин скользнул взглядом по его полностью расстегнутой рубашке, открывавшей его светлую чистую кожу взглядам зрителей. Подтяжки, сброшенные с плеч, свисали у бедер. - Il faisait chaud, - произнес он, скользя взглядом по собственному телу, продвигаясь к центру подиума. В ответ послышался гул смеха, что со стороны вовсе не соответствовало бесстрастному лицу, с которым он проговорил эти слова. Эрвин ловил каждое его движение, когда он повернулся к ним спиной, чтоб обсудить что-то с оркестром. Угольные, как казалось издалека, глаза снова пронзили взглядом гостей. Их истинный цвет было сложно различить из-за полу-опущенных век, томно прикрывавших радужки. В пряности этого взгляда сочетались похоть и декаданс. Артист объявлял свою песню на французском, но Эрвину почему-то было сложно отслеживать ход его речей. Вздохнув, он подлил себе еще бренди, намеренно избегая глаза сослуживцев. Когда Ривай запел, вся комната словно оказалась в вакууме. Никто не смел произнести ни слова, как это было во время других выступлений. Никто не отводил взгляда, не делал глотков, не затягивался сигаретами. Эрвин боялся даже дышать. Он слышал эту песню раньше не раз: и по радио, и на пластинке, и на уличных концертах еще до оккупации - она была не просто известной, она не поддавалась течению времени. Но он еще ни разу не слышал ее такой. Во всех интерпретациях она звучала незамысловатой песней о любви, но в исполнении Ривая ее мотив охватывался огнем желания, сменяя простые, светлые чувства неистовством жажды. Певец блуждал ладонями по своим рукам, груди и шее; скользил сантиметр за сантиметром по оголенной коже, зарывался пальцами в волосы, нарушая их нетронутый порядок. Все это время он не отводил взгляда от публики; занимался любовью своим тенором, более чувственным, чем тот голос, которым он протягивал слова приветствия. Его голос был бесподобен, красив; Эрвин нарек его этим эпитетом в уме, прежде чем сумел остановить поток собственных мыслей. Эта красота была не той, которой дышали цветущие бутоны диких цветов или блистали улыбки хорошеньких дам. Это была притязательная красота любовника в моменты высочайшего блаженства. Эрвин тяжело сглотнул и выпил еще, внимая. Он - мое все. Так нежен и сладок, безумен слегка, Пусть некогда жизнь непосильно горька, Нас не коснутся бедствий химеры, Погаснет тоска, и с ней - огорченья От губ его сладких прикосновений. Песня еще никогда не звучала такой степенной и стремительной в одно и то же время. Последний куплет Ривай исполнял разгоряченно живо, сцепляя руки вокруг своей шеи, проводя большими пальцами по линии челюсти. Когда песня завершилась, публика буквально взорвалась. Эрвин впервые аплодировал так охотно и искренне. Ханджи рассмеялась. - Я же говорила, - она тоже энергично хлопала. - Он просто нечто, этот Ривай! Присвистнув, она воскликнула: "Refais nous l'amour, Rivaille!" - что было не единственной намекающей на секс бравадой в адрес артиста. После того, как все вернулось на круги своя, в зале снова закатились волны гула светских бесед под бодрую музыку в исполнении оркестра, который все еще оставался на сцене. За столиком накалялись пьяные бранные разговорчики о погоде. Сам Смит, хоть и успел уже согреть себя не одним стаканом бренди, был еще совсем трезвым по сравнению с остальным своим окружением. Даже Нана, сидевшая теперь с ними на диванчике, время от времени сыпала звонким матом. Снова преодолимый скукой, Эрвин бесцельно рыскал взглядом по полу. В мыслях то и дело возникало имя Ривая, но он отмахивался от него, пусть и ненадолго. Он уже давно не испытывал такого вязкого растекающегося по всему телу к низу живота желания. С его последней связи с кем-либо прошло уже два года, но до этого момента он не забивал себе этим голову; вдруг его впервые за долгое время накрыло чувство одиночества. Из размышлений его выдернул прозвучавший рядом окрик: - Ривай! - позвала Зоэ. Эрвин поднял глаза. Вблизи он понял, что не ошибся в своих догадках о росте парня - его запросто можно было бы спутать с подростком. Крик Ханджи не застал Ривая врасплох, будто для него он был чем-то привычным. - Bonsoir, Ханджи, - поприветствовал он ее; проводя взглядом по всем, кто собрался вокруг столика, он остановил его на Эрвине, который даже не давал себе отчет в том, что откровенно пялится. Девушка восприняла это как сигнал к тому, чтоб их познакомить, а не к тому, чтоб выручить блондина из возникшей неловкости. - Какая я невоспитанная, - виновато пробормотала она, ослепительно улыбнувшись, с горящим в глазах воодушевлением. - Эрвин, это Ривай, - из снисхождения к его нетрезвому состоянию она перешла на английский. Тот невозмутимо смотрел на Смита, сунув руки в карманы, демонстрируя этим, что пожимать руки не намерен. - Rivaille, c'est Эрвин Смит, - продолжила Зоэ, и он слегка насупился. - Так ты англичанин? Смит ведь британская фамилия? Его акцент был жутко заметен, но слова - безупречны. - Да, - ответил Эрвин, приподняв брови. - Я говорю по английски, да. Тебя это так удивляет, Эрвин? - его губы, переливающиеся розовым блеском, искривились в раздражении. Его голос оказался в разы более пронизывающим, чем солдат мог себе представить. - Извини меня, Ривай. Я не привык к тому, чтоб люди здесь знали английский. По крайней мере, не так хорошо, как ты. - Я выучил его уже давно, - ответил тот безучастно. - И зря. Лучше бы выучил немецкий. Все рассмеялись над его колкостью. Нанаба заявила, что ей страшно не хватает свежего воздуха и, настояв на том, чтоб Майк ее проводил, удалилась из-за стола. За ними потянулись остальные, что отпечаталось разочарованием на лице Захариуса. Компания поредела. На одном диванчике двое были заняты друг другом, увлеченные долгим поцелуем, а Ханджи закуривала очередную сигарету. Эрвин даже не понял, что ему ударило в голову, когда он предложил: - Не хочешь выпить, Ривай? Парень скрестил руки на груди, наклонив голову. - С тобой? У Смита пересохло в горле, он нахмурился, стараясь скрыть свое беспокойство о том, что будет отвергнут его скептицизмом. - Спрашиваю ведь я, не так ли? - Я просто не ожидал этого от тебя. Глаза Ривая, переливающиеся сталью, скользнули по паре любовников напротив. Он еле заметно усмехнулся. - Только не здесь, - он прихватил бутылку бренди и пустой стакан. Не оглядываясь на Эрвина, стал отдаляться от обжитого их группой местечка. Его бедра по-девичьи нарочито покачивались в такт его ходе. Эрвин несколько мгновений в оцепенении внимал их плавным движениям, но потом, тряхнув головой, пришел в себя, поднялся с места и двинулся за Риваем, который вел его к небольшому столику в другом углу зала, вдали от сцены и чьих-либо глаз. Стулья стояли друг напротив друга. Певец уже устроился на одном из них и налил себе полный стакан напитка, выжидающе глядя на своего спутника. - Итак, Эрвин Смит, что привело тебя к французскому сопротивлению?