Ailes de la Liberte

- Ты меня недопонял, - протянул Ривай, скрестив руки на груди. Его рубашка все еще была полностью расстегнута; с выставленным напоказ телом он, казалось, чувствовал себя комфортнее. На поверхности кожи отсвечивал блестками еле различимый слой полупрозрачной пудры, заставлявшей его кожу сверкать под проливающимся на сцену светом, что уже делало его вид не просто небрежным, но и вызывающе смелым. Эрвин сидел напротив, выпивая сызнова наполненный стакан бренди. Он был лишь вторым по счету - пил мужчина медленно, чтобы помнить его вкус и ощущение на языке как можно дольше, когда окажется далеко отсюда, там, где нельзя будет обойтись без трезвости мыслей. В последнее время хороший бренди стал катастрофической редкостью, а шампанское и вовсе исчезло с полок баров. - То, что я здесь работаю, не значит, что тоже участвую в движении, - продолжил брюнет, заставляя Смита задуматься над прозвучавшими словами. - Нацисты захватили твою родину. Твой город, - сказал он с предостережением в тоне. Ривай задрал голову кверху, закатив глаза, как дерзкий подросток. - А тебе Франция вообще не родная. Но вот ты тут, рвешь ради нее задницу, - заметил он, ловко переведя стрелки. - С чего это ты борешься на стороне французов? Ты ведь вообще смесь англичанина и… - он прищурился, всматриваясь в его лицо, - и еще чего-то, не могу понять. “Австрийца,” - закончил Смит вместо него про себя, чувствуя облегчение. - Я борюсь, потому что с нацистами иначе нельзя. Будь это Франция или любая другая страна. Просто так вышло, что я оказался здесь, когда они ворвались. И остался с Майком. Уверен, ты его знаешь. Ривай кивнул. - Знаю. Он француз, парижанин. Рос недалеко от меня. Эрвин помнил, где провел детство Микель - оставленный в прошлом, забытый Майком мальчишка. Он хотел было спросить у Ривая, еврей ли он, но решил не трогать столь щекотливый в свете последних событий вопрос. Он придвинулся к столу и облокотился на его потертую деревянную поверхность. Тот продолжил: - Может, я к вам и отношусь каким-то образом. Но остаюсь в стороне от разборок. Мне незачем бороться с немцами. Пусть нацисты и творят полный беспредел, меня это обходит стороной. Зачем тогда встревать в конфликты? Эрвин стиснул зубы. Он выковыривал грязь из-под ногтей, держа взгляд прикованным к Риваю. Создавалось впечатление, что его вообще ничего не беспокоит, что его сценическое “я” было лишь обычной постановкой, как и у всех остальных. Под прожекторами он казался куда более чувственным к тем рукам, что блуждали по его телу, и губам, которые его целовали, оживая из песни в его исполнении. Теперь же его лицо оставалось совершенно холодным, пока он завершал свою речь: - Мне, монсеньор, в этой борьбе не место. Как и тебе. Но я не стану убеждать тебя или твоих соратников прекратить то, что вы делаете. В конце концов, пока вы здесь, я зарабатываю достаточно, чтоб не искать другую работу. Он замолчал, чтоб сделать глоток, придерживая стакан обеими руками. От алкоголя его голос немного осел. - Тот день, когда закроют клуб, станет днем, когда я вмешаюсь в эту войну. Ни минутой раньше. У меня есть и другие потребности, кроме чисто материальных, и при определенных обстоятельствах твои солдатики неплохо их удовлетворяют. Брови Смита невольно поползли вверх. То, что Ривая интересовали мужчины, было ясно и так, но говорить об этом вслух - совсем другое дело. Ему вспомнились слова Ханджи о том, что в некоторые вечера Ривай перевоплощался с помощью платьев, чулок и белья в женщину, как многие другие выступающие на этой сцене артисты. Эрвин не мог унять воображение, унесшее его в фантазии о том, как бы выглядел Ривай в образе девушки. - Но они наверняка потом осознают, что ты мужчина, - предположил он вслух. Парень придерживал стакан в ладони, его пальцы покоились на толстом стекле, чистые и утонченные. Обычно работники подобных заведений постоянно были замызганы гримом, в особенности остатками макияжа, который они накладывали перед выходом, под ногтями или на кончиках пальцев - в этом не было ничего обидного или зазорного. Но на его ладонях не было ни единого следа, как и на его лице - ни следа эмоции. Он изогнул тонко подведенную черным карандашом бровь, наконец хоть как-то пробив свою невозмутимость. - Ты ведь не настолько глупый, чтоб считать, что все солдаты предпочитают женщин. В словах Ривая прозвучало колкое снисхождение, будто он скрытно насмехался над ним. Эрвин внимательно разглядывал его. В самом деле, щедро нанесенная на бледное лицо пудра смягчала его черты, а фигура напоминала о тех девушках, за которыми солдат когда-то ухаживал. Вспоминая каждую из них, он только сейчас заметил, что отдавал предпочтение маленьким, рафинированным дамам. Впрочем, может и нет - он давно не был ни с одной, но ему вполне хватало мыслей о мягких изгибах тел и длинных шелковистых кудрях. - Что ж, такие мужчины никогда далеко не продвигаются. Да, я о них знаю. Но их образ жизни нетерпим и аномален, он идет вразрез с общественностью. Ривай снова закатил глаза, опуская жирно подведенные тяжелые веки. - Tu dois te moquer de moi, - пробормотал он на раздраженном выдохе. - Ах, вы, англичане. Если тебе кажется, что к ним относятся менее терпимо, чем к таким, как ты, то ты еще больший дурак, чем я предполагал. Помнишь, я сказал, что выучил английский, oui? Как, по-твоему, я его выучил? Его акцент огрубел, более явный то ли из-за укоряющего тона, то ли из-за вдруг пробудившейся в нем неприязни француза к англичанину в целом, а не конкретно к Эрвину Смиту. Об этом Эрвин, конечно, не переспросил. Вместо этого осушил свой стакан наполовину и посмотрел выжидающе на парня сквозь толстое стекло. - Занимаясь любовью с англичанами вроде тебя, - ответил Ривай на поставленный собою вопрос. Эрвин прочистил горло, неторопливо опустив стакан. - Ты выучил английский, пока занимался с мужчинами любовью? Незаметно для него тот сумел подобраться ближе через небольшой разделяющий их столик, не сдвинув стула ни на миллиметр с места. Солдат счел это чересчур нескромным жестом, но все его остальные мысли затерялись в поглощающей близости Ривая. Голос артиста опустился на октаву, но даже шепотом среди стоящего в зале гула он звучал твердо и отчетливо. - Мы играли в игры, - он нашел глазами взор мужчины и вцепился в него мертвой хваткой. Даже не пытаясь быть излишне тактичным, разъяснил, - Один из них делал все, что я захочу, если я хорошенько просил об этом на английском. Я учился всем грязным словечкам у других, чтоб потом он услаждал меня, как только пожелаю. А другой согласился сделать меня своим учеником, но у меня возникла маленькая проблема - совсем не хватало на его уроки денег. Безразлично пожав плечами, Ривай опустил глаза на свои руки, но потом снова обратил их к Эрвину из-под длинных приопущенных ресниц. Теперь он говорил будто улыбаясь, хотя губы застыли прежней ровной линией: - Вот я и отдавался ему. Уверен, что в конце концов сделка оказалась выгоднее для меня из нас двоих. И после него было немало других. Чаще всего именно англичане - сильные, властные, не особо отличающиеся от тебя родом деятельности, soldat. Щеки Эрвина покрылись румянцем; он был благодарен стоявшей в помещении духоте, что в случае вопросительного взгляда служило бы ему подходящим алиби, и надеялся на то, что тускнеющее освещение все-таки скроет цвет его лица. Выражение Ривая не сменилось - не ясно, заметил он или нет. Он откинулся на спинку стула, подбирая сигарету, оставленную на краю стола по прибытию. Не особо отвлекаясь на Эрвина, который уткнулся носом в свой стакан, приклеившись губами к краю, он зажег спичку. Прикурив и сделав долгую затяжку, он сжал сигарету зубами и кончиками пальцев погасил огонек. Осторожно положил спичку в центр стола между ними и вернул взор к лицу собеседника. - Это очень лестно, монсеньор. Подобный шок, я бы даже сказал робость по отношению к такому девианту, как я, от такого идеального и правильного тебя. - Что, позволь мне спросить, это должно значить, Ривай? Их взгляды столкнулись в немом противостоянии, словно все это время они готовились к назревающей борьбе, изучая друг друга, подмечая детали и рассчитывая силы, как два ярых оппонента. - Ты ведь здесь, не так ли? Более того, ты угостил артиста бурлеска выпивкой. Вряд ли кто-то другой пошел бы на это, не имея определенных намерений. Так что, позволь мне спросить, это значит, монсеньор Смит? - То, что во мне проснулось любопытство, - Эрвин принял вызов. - Ты красиво пел… Тот хмыкнул, перебивая его. Его зрачки расширились в тумане сигаретного дыма и хищно сверкнули. - Я пел о мужчине. И я знаю, что твоего французского хватило бы, чтобы это понять. Ты живешь в Париже как минимум три года, ведь после оккупации вряд ли смог бы сюда попасть. Челюсть Эрвина сжалась. - Я очень хорошо понимал, о чем твоя песня. - Тогда тебя не волнует то, что на этот номер меня вдохновил изумительный секс, которым, кстати, я занимался с мужчиной? - Да. - Тем не менее, распивая со мной бренди, ты кидаешься словами déviant и pas toléré. Если я уж так сильно отклоняюсь от нормы, от правил, то что можно сказать о тебе и твоих дружках, а? Коммунисты. Евреи. К ним тоже толерантности особой не проявляют. Монсеньор Смит, ты говоришь как полный лицемер. Нет… - он на секунду задумался над словами, произнося с триумфом. - Ты оправдываешься. Эрвин нахмурился, но Ривай не дал ему возразить - он замолчал лишь на мгновение, чтоб долго затянуться. - Знаешь, что я о тебе думаю, Эрвин? Внезапное обращение по имени привлекло его внимание. Он выпил еще, зажмурившись, выпрямился и сел ровнее, в то время как Ривай наклонился вперед, опираясь на локти. Это дало ему почувствовать себя выше, сильнее, чем парень напротив. Того это, впрочем, не впечатлило: он лишь закатил глаза на его псевдо-мачизм. - Думаю, ты просто боишься признать, что тебя привлекают мужчины, - его глаза блуждали по лицу солдата. - Что женщины никогда тебя не удовлетворяли, а это, как ты сказал, любопытство - желание узнать, каково это. Эрвин сглотнул свой напиток слишком шумно и почти подавился; он сдержал кашель, который бы раскрыл истинное сомнение и раздвоение его чувств, пробудившееся в нем после тирад Ривая. Бренди изводил его глотку, но он старался вернуться к невозмутимости в лице, не нарушая цепи пристальных взглядов. - Каково что? - переспросил он. Ривай, к его удивлению, выдавил усмешку, самодовольную и насмешливую. - Любовь мужчины. Ты, похоже, из тех, которые любят все держать под контролем, но стоит тебе попробовать, как это в миг бы изменилось. С мужчинами все совсем иначе, они сильнее. Поцелуи крепче. Ты не думаешь о том, что невзначай сделаешь больно. И сосут они гораздо охотнее. Он говорил об этом с такой легкостью, что когда пришла очередь Эрвина высказаться, он не смог подобрать слов сразу - они бились в мятеже в его сознании. Он сжал губы в тонкую полоску, расслабил насупленные брови в настойчивых попытках оставаться неуязвимым и нетронутым услышанным, хотя знал уже наверняка, что жар в щеках его уже выдал. Нагнетенная тишина нарушилась бодрыми нотами следующего произведения оркестра. Люди вокруг закружились в танцах, лавируя меж столов и стульев, обращая тесный зал в танцпол. - Я не гомосексуал, Ривай. Если это то, на что ты намекаешь. - Я совершенно ни на что не намекал, только упомянул секс с мужчиной, Эрвин, - протянул он беспристрастно. - Или ты думаешь, что я не заметил, как ты покраснел? Как смотрел на меня, когда я пел? - вся ситуация в целом будто перестала быть для него интересной. Ему наскучило сопротивление мужчины, что побуждало в том только более сильное стремление отстаивать свою позицию. Внешне Смит выглядел таким собранным, как никогда, давая профессиональной выдержке стиснуть его в своей хватке - тогда держать голову гордо поднятой было проще простого даже в самых накаляющихся ситуациях. Даже тогда, когда слова и мысли мельтешили в голове порочным хаосом, ему удавалось сохранять свою независимость перед ними. - Я уже говорил. Твое пение привело меня в восторг. Ничего больше, - он тщательно подбирал слова, скатывающиеся с кончика его языка стеклянными осколками, и не выпускал Ривая из плена своего строгого взгляда, ловя плавные движения его рук: как он подносил сигарету к губам, затягивался, втягивая щеки, и потом отточенными движениями сбивал пепел в пепельницу. Потом, вздохнув, выскользнул со своего места и поднялся; зрачки Эрвина еле поспели за его движениями, но сам он не пошевелился. - Тогда мне здесь делать нечего, - прошептал парень, убрав спавшие волосы с лица. Он сжал сигарету уголком рта, чтобы свободными руками прихватить свой стакан и не свою бутылку. Вдруг в Эрвине пробудилась ревность к своему бренди. Он встал следом, но Ривай успел скрыться за дверью у сцены, уже совершенно не обращая никакого внимания на недавнего собеседника-оппонента. Грудь Эрвина разрывало от раздражения. Он все еще сдерживал злобу под железным контролем, потому решение присоединиться в поглотившее артиста закулисье счел трезвым и взвешенным. На двери не было замка, который мог бы его остановить, только выведенная вручную на табличке надпись “défense d'entrer”. Быстро отворив ее, он стал стремительнее пули обходить полуобнаженных танцоров и стойки с одеждой, разражая стоявшие в воздухе клубы парфюма и сигаретного дыма. Никто не попытался остановить его, спросить кто он или что он здесь делает. Сзади послышался свист и какой-то несвязный похабный выкрик, которые он пропустил мимо ушей, словив наконец Ривая взглядом. Тот застыл перед приоткрытой дверью, расположенной в самом конце длинного коридора, и покосился на своего преследователя с медленно наползающей на губы усмешкой, прежде чем войти в свою гримерную. Оставив дверь распахнутой настежь. - Теперь мне все ясно. Ты желал уединиться со мной, - кинул он появившемуся в дверном проеме Эрвину. Скинув с себя рубашку, он теперь аккуратно складывал ее, демонстрируя мужчине плавные изгибы своей спины в неторопливых движениях. Солдат отвел взгляд, столкнувшись с отражением его профиля в висящем справа от них зеркале. - Ты забрал мой бренди. “...И это единственная причина, по которой я сюда пришел.” Ривай резко развернулся на каблуках и встретил его взор. Выражение его лица впервые за все время их беседы было столь напряженным, недоверчивым. Он отложил сложенную рубашку на трюмо, где были рассыпаны всяческие флаконы духов, тюбики и коробочки с косметикой, три черных парика разной длины и укладки, шляпки и заколки. В углу возвышался платяной шкаф, за открытой дверцей которого виднелись опрятно повешенные платья, брюки и рубашки. - И ради этого ты преследовал меня до гримерной? Ради бренди? Злосчастная бутылка стояла на тумбе за его спиной, недосягаемая для Эрвина. - Даже не представляешь, на что я способен ради бренди, Ривай. Я уже три года не пил приличного бренди, - проговорил он ровно. Эти слова должны были быть шуткой, но Ривай даже не хмыкнул. Зрачки Смита забегали по общему убранству комнаты, подмечая ее безупречную чистоту, прежде чем опять вернуться к парню; взгляд глиссировал по его силуэту, и Эрвин не смог не остановить его на дорожке темных волос, видневшейся чуть выше края его брюк - это было чем-то, что он не ожидал увидеть на Ривае. Блондин поспешил отвернуться. Только теперь в зеркале заметил, какими на самом деле красными были его щеки, и насколько неестественно синим в освещении гримерной переливались глаза. Ривай не смеялся над его провальной попыткой пошутить тогда, но зато засмеялся сейчас. Отрывисто, низко и хрипловато от ядовитой смеси вина, сигарет и бренди. Он обернул пальцы вокруг горла полупустой бутылки и отвел ее еще дальше за себя. - Ну тогда иди и забери, Эрвин. Из едва заметных искор в его глазах разгорелся дьявольский огонек. - С чего это? Вопрос не застал Ривая врасплох, хотя он бы и не проявил удивления так, как другие люди: подняв брови, приоткрыв рот или распахнув шире глаза. Все жесты и поступки Ривая подчинялись ему и формировали скрытный язык, осилить который можно было бы за годы и годы практики. Но Эрвину удалось уловить что-то похожее на удивление в почти незаметном вздрагивании его нижних век. - Тебе ведь так не терпелось забрать эту бутылку, что ты приплелся за мной аж сюда. А ты, между прочим, нарушил правила, ворвавшись в гримерную. Так что я не могу просто так тебе ее отдать. В комнате повисло молчание, и за дверью, в коридоре, тоже было тихо - будто вдруг все решили исчезнуть, чтоб не потревожить их уединение. Игра оркестра доносилась из зала ненавязчивым эхо, отчетливо слышалось лишь басистое постукивание большого барабана. - Ты заинтересован во мне, Ривай? Поэтому ты не прекращаешь домогаться и так настаиваешь на том, что я жажду секса с тобой? Эрвин вспомнил тот раз, когда победил отца в шахматы впервые. И еще тот день, когда получил повышение в армии. Тогда старший офицер сказал ему: “Du bist immer zehn schritte vor allen anderen, Smith”. Ты всегда на десять шагов впереди остальных, Смит. И теперь эти слова вселяли в нем непоколебимую уверенность в себе. Ответ Ривая прозвучал не сразу, словно он впитывал в себя сказанное Эрвином слово за словом, пробуя на вкус. Между ними затянулось молчание, которое реяло в пространстве комнаты временным умиротворением. - Мне лишь любопытно доводить тебя до предела. Если уж ты полон решимости, что увлечен лишь женщинами. Но я не хочу тебя, Эрвин Смит. Это предположение просто смехотворно. - Предположение, да? - Эрвин изогнул бровь. Он сделал шаг навстречу, окунаясь полностью в духоту комнаты. Из-за яркого света в помещении было еще жарче, чем в общей гримерной. - Предположение, - Ривай утвердительно кивнул. Они продолжали прожигать друг друга взглядами; Эрвин требовательно вытянул руку вперед. Ривай небрежно покосился на нее, но в следующее мгновение отвернулся к зеркалу и начал снимать с лица макияж. - Я не собираюсь тебе ее отдавать, англичанин. Слов назад не беру. Хочешь получить - приди и забери. “До чего же досаждающий”, - подумал Эрвин. Он наблюдал, как тот тщательно счищает с кожи блестки и пудру, чернила с век и бровей, сочный вишневый блеск с губ. Он даже словил себя на том, что не просто наблюдал, а таращился, когда пересекся в глади зеркала взглядом с собственным отражением. Впрочем, сам Ривай либо не замечал, либо не придавал этому значения. Эрвин глубоко вздохнул, проведя пальцами по взмокшим от пота волосам на затылке. Ему отчаянно захотелось принять ванну. Опьянение от трех стаканов бренди, проглоченных им еще за столиком, давало о себе знать сейчас. Позже, решил он, в своих действиях станет винить именно свою нетрезвость. С начала оккупации он выпивал за раз едва больше, чем стакан пива - ничто, по сравнению с сегодняшней ночью. Его шаги были неторопливы, осторожны. Он подходил к Риваю, не меняясь в лице, не пошевелив ни одной мышцей, но нарочито громко ступая по паркету. Скрип старой древесины раздавался жалостливо и резал слух, но артист был слишком занят собой, чтоб отреагировать. Когда Смит подобрался совсем близко, Ривай наклонился ниже над трюмо, так что тому пришлось попятиться, чтоб не столкнуться с его бедрами своими. Солдат опустил глаза к исчезающей за тканью брюк коже и обсыпанной редкими едва различимыми веснушками спине. Он сглотнул и взглянул на Ривая в зеркало. Взор брюнета все это время был непоколебимо устремлен к собственному отражению; Эрвин прищурился, не веря проявляемой им вдруг демонстративной безразличности. Когда он сделал еще один шаг вперед, Ривай медленно развернулся к нему лицом. Смит замер. На пути между его протянутой вперед рукой и бутылкой помехой стало его тело; пронизывающие серые глаза впивались в него выжидающим взглядом. С такой близости Ривай оказался еще более изящным, что заставило Эрвина стиснуть зубы, незаметно для самого себя. - Ну давай, монсеньор, - протянул парень, задрав подбородок. На его лице больше не было макияжа, оно слегка раскраснелось от долгого потирания влажным грубоватым платком. Щеки приобрели нежный розовый оттенок, веки утратили свой тяжелый томный вид, но сильнее всего выделялись губы: от трения их чувствительная кожа раздразилась, они чуть распухли и налились более насыщенным цветом. Единственным способом заполучить заветный сосуд было приблизиться почти вплотную и просунуть руку в образовавшееся треугольником пространство между поверхностью тумбы, рукой и боком Ривая. Эрвин решил придерживаться этой тактике. Подобрался достаточно близко, чтоб их груди разделяла лишь пара сантиметров. Он чувствовал тепло, излучаемое телом парня, как тот - его тепло. Дыхание, неожиданно горячее, обдало его и без того пылающую кожу на шее. И тогда он понял: для Ривая это ничего больше, чем просто игра. - Ты пытаешься соблазнить меня, Ривай, - заключил он. Опустил взор, но ему пришлось немного отодвинуться, чтоб не задеть губами крону волос парня. - Я не дурак. Ривай приглушенно рассмеялся, почти беззвучно, помимо шумного дыхания, щекочущего Эрвина у ключиц. - Я не пытаюсь никого соблазнить, люди соблазняются сами. - Ложь. А это - игра, - блондин напрягся, расчетливым движением добираясь до бутылки и обхватывая ее крепко снизу у округлого основания. - Отнюдь нет, монсеньор. И если бы тебя не тянуло ко мне, ты не стал бы говорить таких вещей. Наконец бутылка вернулась во владение Эрвина. Он чувствовал себя излишне легкомысленным, когда, шагнув назад, вновь стал внимать силуэту Ривая в полный рост, кожа на груди которого покрылась багрянцем; Эрвину стало нестерпимо пытливо, от их ли близости. Эта картина запечатлелась в его памяти вместе с изображениями пухлых губ, долгих затяжек сигарет, беззвучного смеха и коротких усмешек. - Я уже сказал, что это меня не интересует. Ривай ухмыльнулся одними уголками рта. Потом молча оделся c выработанной привычкой к быстроте, скользнув мимо заграждающей ему дорогу фигуры солдата. Вся его одежда выглядела новой и качественной, с иголочки. Мягкое дизайнерское пальто блеснуло золотыми застежками, точно купленное в бутиках, походы в которые Эрвину даже не снились. Он прошел к двери, обматывая шарф вокруг шеи и завязывая его так, что Смит невольно вспомнил, как его отец завязывал каждое утро галстуки. - Bonsoir, Эрвин. Хороших снов, - произнес Ривай обыденным тоном, покидая комнату. Он больше не оборачивался, а Эрвин, не успев с ним проститься, так и остался стоять в гримерной с бутылкой бренди в руке.