Длинная линия жизни

Прошло несколько месяцев с того момента, как меня выписали. Я отправился в Эль-Агейлу, где располагалась моя дивизия, за то время пока, я был в госпитале командование нашей дивизией успело поменяться два раза, но особых отличий по возвращению я не почувствовал. По прибытию меня зачислили в экипаж нового Pz.IV F2, с экипажем мне повезло, как и с самой машиной. Коротко говоря о танке: это был стальной монстр, с длинноствольным орудием, которого боялись английские танкисты чуть меньше, чем их кошмар «Ахт-Ахт». Внутри все трепещет, когда понимаешь, что управляешь одной из самых смертоносных машин в этих местах. С экипажем я быстро сроднился, эти парни уже были бывалыми солдатами и встретили меня, как нового члена «танковой семьи». Механик-водитель - Михаэль Ребер, коренастый, молчаливый, с серыми, как туман глазами и белыми, как снег волосами. Я мало, что о нем знаю, лишь то, что он вырос сиротой, а его родители погибли во время Первой мировой войны. Он никогда не начинал разговор первым, а отвечал лишь односложно. Даже выпив он продолжал молчать, лишь смотря на тебя, нахмурив брови. Но он был профессионал своего дела, танк слушался его, будто он был продолжением его тела. Он управлял им как своей рукой или ногой, легко и непринужденно. Сила, данная от природы лишь помогала ему в этом. Он был прекрасным механиком, находил поломки столь же быстро, как и исправлял их. Чаще всего он любил проводить время не с нами, а с танком, копаясь в его МТО или же проверяя другие системы в нем, тогда с ним можно было поговорить, но только о самом танке и если ты переводил на другую тему, то он поворачивал голову и смотрел на тебя с такой укоризной, что становилось даже не по себе. В остальных случаях он просто молчал, глядя куда-то вдаль. Радист-Рольф Кальм, худощавый и бледный, родом из Гамбурга. Всегда веселый, временами вспыльчивый и очень импульсивный. Однажды выпив, зацепившись за пару моих слов, он огрел меня бутылкой шнапса, отправив меня снова в госпиталь, где с утра, протрезвев, просил прощения. Временами он мог просто замолчать и сидеть с видом, словно от него открестился весь мир, но через некоторое время снова веселел и вел себя, как обычно. Заряжающий-Вильгельм Краузе. Человек со звучным именем, но не звучной внешности. Небольшого роста, слегка пухлый и с веселыми карими глазками. Любитель поесть до отвала и так же выпить. Не очень опрятный, неприглядный на вид, он был замечательным собеседником и товарищем. Как он любил рассказывать, вырос он на ферме в пригородах Берлина и решив не продолжать копаться в земле пошел на службу. Командир танка – Томас Шнее. Средних лет, подтянутый и образованный, можно сказать человек-пример. Всегда аккуратно одетый и причесанный, даже здесь, в Африканском корпусе многие солдаты ходили в одних штанах из-за невыносимой жары, он же всегда был в форме. Из-под его пилотки никогда не выбивались пряди его гладко зачесанных белоснежных волос. В свободное время он любил сидеть где-то в тени и читать книги, и глядя на него появлялось странное чувство, чего-то прекрасно законченного, когда его голубые глаза скользили по строкам, то казалось, что он лишь статуя, слепленная гением. Может показаться, что он был самовлюбленным человеком, но на самом деле он был душой компании и мог дурачиться вместе с нами. Как он говорил: «пока мы в тылу, можем побыть немного детьми» и втягивался в наши увеселения. Все лето прошло в ожидании подкреплений и прихода резервов из Европы. Мы изнывали от жары, но иногда улучая момент бегали купаться в водах Средиземного моря, благо оно находилось меньше, чем в полукилометре. Развлечений было мало. Солдаты Африканского корпуса изнывали от скуки. Чтобы хоть как-то поднять их дух, была создана специальная рота пропаганды, которая устраивала концерты и самодеятельные спектакли, показывала фокусы, крутила любимые кинофильмы. Мы часто ходили туда от скуки. Но тут не было женщин. Большинство солдат любило играть в футбол, занималось перетягиванием каната и так далее. Излюбленным развлечением стала карточная игра скат. Армейская полевая газета «Оазис» прочитывалась от корки до корки. Учитывая, что условия приема в пустыне были великолепными, мы могли поймать почти любую коротковолновую радиостанцию Европы и слушали радио с раннего утра до позднего вечера. Даже в глубоком тылу было крайне мало мест, где можно было расслабиться и отдохнуть. В Триполи и Бенгази имелось несколько баров и пивных, существовали клубы в Дерне и еще в паре городов. В Триполи на Виа Тассони, дом 4, имелся тыловой бордель вермахта, но большинство «африканцев» его так и не увидело. Дамочек, работавших там явно вербовали среди итальянок, которые соглашались ехать в пустыню, но ни одна не отличалась красотой. Единственные немки, которых можно было встретить в пустыне, были медсестрами. Около 200 женщин работало в тыловом госпитале в Дерне. Их умение очень потребовалось нашим солдатам в ходе предстоящих боев. Другой проблемой являлась вода. Точнее ее недостаток. Когда поставляли свежую воду, счастью не было предела. Пить приходилось по пол-литра в сутки, не больше. Благо итальянцы часто разживались вином, черт знает где они его находили, но на это было все равно, главное факт наличия. Часто воду разливали в канистры из-под бензина, машинного масла и прочего, от чего эти запасы оставались на потом. Пить это было отвратительно, но в условиях отсутствия выбора, приходилось терпеть. В середине августа, уже в сумерках, в наше расположение прибыла почта и по выкрику «Уве Бласс!» я побежал со всех ног к почтальону. Это было два письма от брата и мамы. Я отошел от толпы ожидающих своих писем и зашел в наш блиндаж. Лампа тускло светила, но ее света хватало, чтобы прочитать. Первым я открыл письмо матери: Мюнхен, 21.06.1941 Дорогой Уве, Как проходит твоя служба? До нас дошли новости, что у вас были поражения, и я очень волнуюсь за тебя. Последнее время меня часто мучает кашель, как раньше твоего отца. В доме все так же, но пусто без вас. Каждый день по радио говорят только о наших сокрушительных победах, и я думаю мы скоро закончим эту войну. Помнишь нашего соседского мальчика Ханса? Он уже пошел в школу, время так быстро летит. Когда ты уехал, он был еще маленьким милым малышом, как вы с Клаусом раньше. Очень жду твоего скорейшего приезда! Пожалуйста, ответь на это письмо, как можно скорее, я очень волнуюсь за тебя! С любовью Твоя мама Приятное тепло разлилось по душе, и улыбка поползла по щекам. Как я давно не был дома, мне так его не хватает, того столика, за которым я любил пить чай, того шкафа, в котором я верил были сказочные чудища, доброго лица мамы и озорного Клауса, который всегда находил себе приключения на голову. С теплыми чувствами я отложил письмо и взял другой конверт. Вскрыв его, я начал жадно читать: Смоленск 22.07.1941 Дорогой брат, Как идут твои дела на фронте? Прошел ровно месяц с того момента, как мы напали на советов. Я никогда не видел такого сопротивления, когда мы входили в Польшу, то нам сдавались просто завидев нашу мощь. Здесь же нам приходится отбивать каждый километр огромными потерями. Несколько дней назад, пока мы пробирались через небольшую рощу, на нас напали русские, они бежали на нас с жуткими криками с лопатками и штыками! Они успели убить нескольких наших в рукопашную, но мы успели их всех перебить. Позже мы встретили одиноко стоящий советский танк, которым поливал нас огнем из всего, что только можно. Он даже не замолк после нескольких попаданий по нему и лишь, когда он загорелся из люка показался не человек, а обрывки от него, пытающиеся выползти. Но завидев нас он начал стрелять в нас из пистолета и нам пришлось его пристрелить. Это не люди, это звери! Надеюсь мы возьмем Москву до зимы, но боюсь нам это будет стоить многих жизней. Жду твоего ответа С наилучшими пожеланиями Клаус Бласс «Что, письма из дома? - послышался мягкий голос сзади. Я повернулся и увидел Томаса, он был как всегда одет с иголочки, но в этот раз без головного убора – Мне вот тоже прислали, говорят мол все хорошо» - и он слегка рассмеялся. Но в глазах его читалась грусть. Закусив нижнюю губу, он спрятал конверт в свой ящик и безучастными глазами пробежался по стенам блиндажа и вышел, как-то растеряно. Я не обратил внимания и достал пару листов бумаги и карандаш. Маме я не стал писать про свое ранение, а лишь коротко сказал, что чуть был не ранен, брату же я рассказал все как есть. Закончив письма, я выглянул из блиндажа в ночной мир пустыни. Снаружи было холодно и было видно, как у нескольких костров грелись солдаты. Недалеко от нас в небо грозно смотрели 20-мм Флаки, защищавшие нас от налетов авиации. Так странно, днем удушающая жара, ночью же пронизывающий холод-адское место. Вернувшись в блиндаж, я завалился на свою койку и задремал. До начала ноября все оставалось тихо, были лишь небольшие стычки с британцами и вялые перестрелки на постах.