Премьеры ранней осени

Егор попытался снова задремать, но громкие крики, доносившиеся с детской площадки, не дали этого сделать. Странно, а до этого совершенно не мешали. Он подкатился на своем кресле к самому краю балкона и, прильнув лицом к щели деревянной обшивки, попытался рассмотреть, что происходило снаружи. Взгляд сразу выхватил высокого парня с «хвостом» на голове. Егор не мог рассмотреть отсюда его лица, но почему-то ему казалось, что он улыбался. Хмурившееся с утра небо, в конце концов, разразилось сильнейшим дождем. Но игрокам, казалось, он нисколько не мешал — они продолжали носиться по площадке и с азартом пинать мяч то в сторону одних качелей, то в сторону других. Егор продолжал наблюдать за парнем, только его он видел, не обращая внимания ни на поднявшийся ветер, ни на дождевые струи, залетавшие на балкон. — Ну разве так можно? Нина, его помощница, взявшись за ручки кресла, откатила его вглубь квартиры, даже не поинтересовавшись, хотел этого Егор или нет. — Так нельзя, — продолжала она ворчать недовольным голосом, унося в ванную почти насквозь промокший плед, в который до этого был завернут Егор. Она вернулась с большим махровым полотенцем, которым принялась вытирать мокрые лицо и волосы парня. — Нина, — проговорил он раздраженно, пытаясь вырвать у нее полотенце и уворачиваясь от ее навязчивых рук, дергая недовольно головой, — я не маленький, а половозрелая особь, которая отвечает за свои поступки и в состоянии поухаживать за собой. — Но ведь вы промокли насквозь, — та словно не замечала, что Егору не нравятся ее прикосновения. — Не хватало, чтобы вы простудились. — На дворе лето. Что со мной случится? Егор чуть сильнее дернул на себя полотенце, девушка от рывка не устояла на ногах и уселась ему на колени. Ему было не больно, скорее неприятно, что вторглись в его личное пространство. Нина же словно этого не замечала — она, хихикнув, обвила руками Егора за шею и потрепала его по влажным волосам. Он снова недовольно дернул головой, пытаясь отодвинуться от девушки — с детства терпеть не мог, когда к его волосам прикасались, всегда причесывался сам, а посещение парикмахерской превращалось для него просто в пытку. — Слезьте, пожалуйста, с моих колен, — попросил Нину Егор. Он мог бы ее скинуть на пол, просто толкнув руками, но не хотел в ее глазах выглядеть полнейшим хамом, все же она почти два года ухаживала за ним. Но девушка словно не расслышала, что он сказал — она обхватила лицо Егора руками и жадно впилась в его губы поцелуем. Егор замечал и раньше, что Нина стала проявлять к нему несколько иной интерес, чем тот, ради чего ее нанимали. Он уже подумывал попросить родителей подыскать ему другую помощницу. Но все не мог сформулировать, почему захотелось сменить ее — она была исполнительна, пунктуальна и честна. А теперь явственно осознал — ему неприятны ее прикосновения, приторный запах ее духов, а теперь еще и этот слюнявый поцелуй. Он вполне мог обойтись без всего этого. Ему-то и надо, чтобы убрались в квартире, пропылесосили пол и вымыли кафель в ванной и туалете. Даже перестелить белье на своей постели и приготовить поесть он в состоянии сам. А все остальное абсолютно лишнее. И в поцелуях и объятиях он совершенно точно не нуждался. Нина опустила руку вниз и с остервенением принялась мять пах Егора через тонкую ткань спортивных трикотажных брюк, что были надеты на нем. Тот криво усмехнулся — зря старается. Он не импотент, но ей вряд ли удастся чего-либо добиться — она ему абсолютно не интересна. Егор обреченно вздохнул, прикрыл глаза и перед его взором возник темноволосый парень с прилипшими ко лбу влажными прядями, выбившимися из прически. — Нина, — проговорил он тоскливо, — это все бесполезно. Вы разве не понимаете, что у нас с вами ничего не получится, — и повторил отчетливо: — Ни-че-го. — Извините, — сказала она негромко, — я, кажется, навоображала себе невесть чего. Ничего подобного больше не повторится. Обещаю. Девушка, наконец, встала с его колен, подняла упавшее на пол полотенце. Сначала хотела протянуть его Егору, но потом решила все же поменять на чистое. Она немного постояла рядом с ним, дожидаясь, пока тот самостоятельно высушит волосы, чтобы отнести влажное полотенце в ванную. Она всегда была внимательной, исполнительной и терпеливой и весь этот спектакль с парнем разыграла по просьбе его родителей. Будет очень жаль, если Егор потребует уволить ее, не объяснив причин. — Я вам верю, — улыбнулся Егор, глядя на расстроенную Нину. Они так и не перешли на «ты», продолжая друг к другу обращаться вежливо на «вы». И если бы не ее навязчивое внимание последнее время, Егор был бы ею вполне доволен. — Если вам не трудно, заварите мне ромашковый чай, — попросил он, стараясь дать понять, что инцидент исчерпан. — Я, действительно, промок, можно ненароком и простуду подхватить… Андрея вводили в постановку взамен выросшего актера. В физическом смысле выросшего. По сюжету один герой был старше другого на тринадцать лет, а актеры, разыгрывающие действо на сцене, были почти ровесниками. Спектакль пользовался популярностью, и не снимать же его из-за такой мелочи, как возраст, тем более что в театре молодых и талантливых было хоть отбавляй. И пусть до этого у Андрея не было главных ролей, режиссер решил его попробовать — надо было когда-то начинать. — Я не понимаю, — возмутился Андрей, одергивая коротенькие шортики и маечку, не достающую ему до пупка, — почему я должен играть в этом? По пьесе герой ходит в джинсах и в рубашке. — Это ты у главрежа спроси, — отмахнулся от него Виталий Иванович, режиссер-постановщик спектакля. Ему давали установки, он их выполнял. Андрей уже знал, что везде на афишах режиссером хоть и значился директор театра, он же главный режиссер, а на самом деле за каждую постановку отвечали вполне конкретные люди — постановщики. Главреж только принимал или пытался улучшить спектакль, если ему что-то не нравилось. Он же утверждал костюмы. Идти к главрежу было бессмысленно — он так видел. А то, что актеры видели свои роли несколько по-иному, его интересовало мало. Они должны были выполнять то, что он им скажет, причем дословно. — Тебе не понравился костюм? — раздался из полутемного зрительного зала голос Сергея Михайловича, главного режиссера. Андрей готов был провалиться сквозь сцену — он не заметил, в какой момент тот появился в зале и наблюдал за репетицией. — Чем он тебе не понравился? Сергей Михайлович, несмотря на степенный возраст, легко взбежал по ступеням и подошел к Андрею. Тот снова одернул задравшиеся по самое не хочу шорты. — Он мне маловат, — проговорил Андрей возмущенно, — когда я сажусь и раздвигаю ноги, то у меня все вываливается наружу. И он плюхнулся на стул, демонстрируя то, что ему конкретно не понравилось. — Вот, — он сделал взмах рукой возле своего паха. — А майка, та вообще какая-то пошлая. Сергей Михайлович рассмеялся, глядя на недовольное лицо Андрея и его надутые губы, словно у ребенка, которого лишили сладкого, и он готов вот-вот расплакаться. — Мы играем драму, — сказал он, просмеявшись. — Трагедию. И если не будет смешных или казусных деталей, то зал утонет в зрительских слезах. Ни тебе, ни мне, ни уж тем более Виталию Ивановичу этого не нужно. И отвлечь зрителей от страстей, происходящих на сцене, сможешь только ты. Ты должен заразить их своим оптимизмом, молодостью, сексуальной энергией… — Но у меня все выпадает наружу… Какой тут оптимизм? Я вынужден непрерывно поправлять шорты руками, — смутился Андрей. — А ты отвлекись от них. И плюнь на то, что твои гениталии может увидеть зритель с первого ряда. Остальным же, сидящим дальше, уже ничего не будет видно. Ты должен влюбить каждого в этом зале в себя, чтобы ему захотелось содрать с тебя эту майчонку и насладиться красотой твоего тела, будь то женщина или мужчина. В этом спектакле ты главный. На тебе все завязано, на твоих шортиках и маечке. Если ты сыграешь неубедительно, зритель тебе не поверит и на спектакль не пойдет. Андрей почти согласился с Сергеем Михайловичем, но, вставая со стула, шорты все равно поправил. Тот его поймал за руку. — Не смей этого делать, — сказал он строго. — Подумай, какая деталь смогла бы тебя отвлечь. Андрей задумался, но так ничего и не придумал — шорты занимали все его воображение. — А я, кажется, знаю. И Сергей Михайлович пропустил длинные пряди сквозь свои пальцы. — А если тебя подстричь? — спросил он. — И давно ты ходишь с длинными волосами? — Давно, — кивнул Андрей. Мысль, конечно, у главрежа хорошая, но расставаться со своей привычной прической ему не очень хотелось — он и забыл уже, как выглядел с короткими волосами. — Но я бы не хотел… — А раз не хотел бы, — перебил его Сергей Михайлович, — то забудь думать о шортах и майке, попытайся с ними сродниться. Можешь обувь подобрать по своему вкусу, но это должны быть белые кроссовки. И он ушел, оставив Андрея и Виталия Ивановича одних на сцене. — Ну что, продолжим репетицию? — поинтересовался режиссер, стараясь не глядеть в сторону Андрея. Он знал, что тот пребывал в прострации. Они все обычно пребывали в прострации после бесед с главрежем. Спустя несколько минут Андрей кивнул, словно только что услышал вопрос Виталия Ивановича. И, о чудо, он совершенно перестал задумывался о шортах и майке, полностью отдавшись страстям, разыгрываемым в пьесе… — Нет, — вздохнул Андрей, поздно вечером возвращаясь с репетиции домой, — эта пьеса не для бабушки, она этого не поймет. Того и гляди, еще мне запретит в ней играть. Он прошел по двору, по детской площадке, где буквально накануне гонял мяч с мальчишками — лужи после ливня еще не высохли. Его голова непроизвольно повернулась в сторону балкона на первом этаже. В окнах света не было — либо уже спал, либо смотрел в темноте телевизор. Андрей постоял немного под балконом, борясь с соблазном запрыгнуть снова на него и заглянуть за колышущуюся от легкого сквозняка штору. Немного времени у него есть. Он добрался до дома быстрее обычного, коллега подбросил, это значит, что бабушка начнет названивать лишь через пятнадцать минут и жаловаться на подскочившее давление. — Чего ждешь? Смелее, — услышал он чуть с хрипотцой знакомый голос.