***
Началось все на последней Ярмарке Жатвы. Глупо и неправильно началось. Впрочем, Фарлонг порой думала, что все, что с ней происходило, начиналось неправильно и как-то очень уж неожиданно. Праздник для Мойры и Эми Ферн, ее лучшей подруги, прошел бурно. Девушки веселились как могли, а количество выпитой медовухи все росло. Под конец раскрасневшаяся, не то от смущения, не то от алкоголя, Эми перешла на вино и беседы о парнях, чего в любой другой ситуации не произошло бы: Ферн знала, что Мойра на дух не переносила подобные разговоры, предпочитая молчать или переводить все в шутку. Эми, глуповато хихикая, то описывала воображаемый идеал, то переходила на обсуждение Бивила, в симпатии к которому она упорно не признавалась, а Фарлонг активно поддерживала тему, в красках описывая свой идеал. Вот только идеал этот никак не предвещал всего, что случилось потом. Последним воспоминанием для Эми были пьяные песни и танцы на крыше. Видя состояние подруги, Фарлонг в начале забрала вино, после чего отправила Эми домой. Сама же вооружившись ополовиненной бутылкой, одними песнями не ограничилась. Окончательно захмелев, девушка решила не упускать возможность высказать новую партию гадостей Моссфелдам, выигравшим в очередной раз ярмарочные бои. Не остановило ее ни позднее время, ни закрытые замки: состязание воров всегда давалось ей лучше всего. Дальнейшее же почти стерлось из памяти. Будь Уил Моссфелд чуть трезвей, он бы выставил Фарлонг за дверь, решив, что та издевается, прознав о его секрете. Может даже пригрозил бы тумаком, чтоб неповадно было. Слишком уж двусмысленным было ее появление. Девушка, сжимая полупустую бутылку вина, едва стояла на ногах и, похоже, не собиралась никуда уходить. Уже под утро Мойра обнаружила себя под боком у спящего Уила. Фарлонг попыталась восстановить цепочку событий, но все было как в тумане. Кажется, в начале, она выпалила все заготовленные насмешки. Потом пару раз чуть не упала, в процессе облив Уила остатками вина. Что ж, это хотя бы объясняло отсутствие его рубашки. Одежда Мойры, к ее облегчению и удивлению все еще была при ней. Выбравшись из объятий Уила, по-хозяйски прижавшего ее к себе, девушка поспешила покинуть дом Моссфелдов. Она готова была сгореть со стыда: мысль о предстоящих насмешках и особенно реакция друзей пугала. Следующие несколько дней Мойра старательно избегала встречи с Моссфелдами. Братья, которые почти всегда ходили вместе, казалось были заняты тем же. Должно быть, как подумала Фарлонг, Уилу не меньше нее хотелось, чтобы никто не узнал правду. Еще бы! Главный задира Западной Гавани, высокого о себе мнения, и тут вдруг Фарлонг. Все в округе знали, что Мойра с друзьями и Моссфелды всегда враждовали, при любом удобном случае обмениваясь "любезностями". Никто в Западной Гавани уже и не помнил, как все началось. Никто, кроме самого Уила, но он не торопился признать правду, находясь в растерянности. Моссфелд ненавидел себя, когда не понимал, что происходило и как ему быть. Уил терпеть не мог, когда все сложно, а он не контролирует происходящего. В такие моменты он всякий раз срывался на окружающих. И чего этой дуре Фарлонг не сиделось дома?! Она точно издевалась, иначе быть не могло. От таких, как она, вечно одни проблемы.***
Моссфелд напомнил о себе через неделю, когда Фарлонг этого меньше всего ожидала. У девушки была привычка порой уходить на болота. Здесь удавалось побыть наедине со своими мыслями. Дейгун как-то обмолвился, что ее мать была друидом и, хоть сама Мойра и не выбрала этот путь, близость природы и уединение помогали ей почувствовать себя рядом с матерью, которую она совсем не помнила. Никто, кроме Дейгуна, показавшего приемной дочери эти места, не знал, где каждый раз пропадала Фарлонг. Девушка, обычно невероятно подвижная, могла сидеть не шевелясь часами, вслух разговаривая с пустотой. Порой ей просто хотелось поговорить, но рядом не было никого, кому Мойра могла бы высказаться. Общительная и жизнерадостная, она, однако, всегда оставалась скрытной, подобно приемному отцу. Каково же было ее удивление в один из таких моментов обнаружить за спиной Уила. Прислонившись спиной к покосившемуся дереву, он молча наблюдал. Лицо Мойры залилось краской: она не знала, как давно Моссфелд следил за ней и что успел услышать. Привыкнув к безлюдности этих мест, Фарлонг совсем забыла об осторожности. — Ты что тут делаешь? — Мойра старалась скрыть нарастающую ярость. Девушке казалось, что кто-то вторгся в ее личную святыню, осквернив ту своим присутствием. Моссфелд же был невозмутим. Даже привычная ухмылка куда-то пропала. — Как ты вообще нашел меня? Только не говори, что ты следил за мной. — Следил. — Моссфелд, ты это сейчас нарочно или... — Мойра хмурилась, но пыталась держать себя в руках. Не хватало еще сорваться, чтобы потом Уил все разболтал. — Я это сейчас или, — передразнил парень, напомнив себя самого, хоть Фарлонг и не заметила привычной злобы в его голосе. — Кстати, у тебя отвратительно получается делать вид, что ты не злишься. — Не очень-то и хотелось, — соврала Мойра, скрестив руки на груди: она не готова была к такому разговору, так что теперь ощущала себя совсем беззащитной. Все заранее продуманные ответы куда-то вылетели из головы — слишком нетипично вел себя Моссфелд. Девушка не ожидала последующей почти мирной беседы, постоянно подозревая какой-то подвох. Но даже подколы, казалось, были по привычке, а не с целью задеть. Однако прекратить вражду официально никто не хотел. На что Моссфелд с Фарлонг заключили договор: для всех остальных все останется по-прежнему. Уил не мог прилюдно признать, что Мойра нравилась ему еще с детства, да и самой Фарлонг он решил ничего не говорить — пусть думает о примирении что хочет. В детстве очень уж часто ныне покойная мать Моссфелда, всегда мечтавшая о дочери, ставила прилежную девочку ему в пример, да и в Западной Гавани ее любили. Уже тогда девчонка, подобно живому серебру, умудрялась быть везде. Вокруг нее всегда было шумно. Мойра каким-то неведомым образом умела расположить к себе. И это злило Уила. Он не любил, когда кого-то ставили ему в пример, стараясь изо всех сил хоть в чем-то отличиться, чтобы обратить на себя внимание вечно занятой матери: оставшись без мужа, женщина вынуждена была растить троих сыновей одна. Старшему Моссфелду приходилось много работать, стараясь хоть как-то заменять отца, и присматривать за братьями. Так что маленький, озлобленный, как ему казалось, безразличием матери, Уил не придумал ничего лучше вражды с Мойрой. На что последовал незамедлительный ответ. Фарлонг уже тогда не терпела, чтобы в споре последнее слово оставалось за кем-то другим. Да и за словом она в карман не полезет. До драк доходило редко, да и доставалось чаще Бивилу и неуклюжему, напоминавшему медвежонка, Уорду. Мойру Уил, хоть и не сознавался, старался не трогать. Эта девчонка хоть и крутилась, как змея, не давая никому попасть по себе, все равно казалась ему слишком хрупкой: такую зашибешь — не заметишь. Лучше он потом кинет в Мойру желудем или лягушку за шиворот положит: лишь бы никто не догадался, что она и ему самому нравилась. Детская глупость с годами только крепла и приобретала новые обороты. Закончить все в одночасье было подобно признанию своего поражения. Мойра прикрывалась тем, что Эми и Бивил ее не поймут, хотя в душе она прекрасно знала, что это не так. Да и Уэбб с Уордом не стали бы препятствовать перемирию. Первый, в общем-то, был милым парнем, а второй — не самым умным, во всем слушающим старшего брата.***
С Ярмарки Жатвы минул почти год. Фарлонг сама не заметила, как ее отношения с Уилом переросли из пьяной глупости во что-то большее. — Знаешь, — Мойра хитро прищурилась. — В этот раз мы вам обязательно наваляем. — Неужели Старлинг наконец научился драться? — поправив девушке выбившуюся прядь волос, Моссфелд улыбнулся. — Попробуйте, — Уил подмигнул, — но успокаивать огорченного Уорда, если что, будешь ты. Я бы не стал так рисковать — мой брат ну очень ранимый. — Вот увидишь! Еще и Кормика превзойдем! — в её глазах был озорной блеск. Кормик был местной знаменитостью, а перед каждой Ярмаркой его имя было особенно на слуху — некогда он был первым, кто выиграл все четыре состязания. С тех пор многие молодые жители Гавани стремились повторить его успех.