Утро следующего дня
Содрогаясь от очередного приступа, он уже потерял счёт времени. Горячим лбом, что не прекращал кровоточить, прижимался к кирпичной стене, лишь в одном месте не завешанной узорчатым ковром. Та совершенно не спасала, не обдавала так нужной сейчас лёгкой прохладой — казалось, агония продолжается уже целую вечность. Всё это время он только лишь и мог, что хвататься за грудки, сжимать до удушья горло, надеясь, что случайно-таки сам себя прикончит. Несколько дней казались непреодолимым адом, сгоранием заживо, ежесекундно, снова и снова. После приступов оставалась лишь абсолютная пустота, но такая приятная, что ничего и в голову не шло — сплошное наслаждение непродолжительным небытием. Когда тишина перестала казаться спасительной, пришли и мысли, что означало несложную истину — ему вроде бы полегчало. Он пытался рассмотреть потолок, но тот, то и дело уплывал, представляя взгляду только световые пятна. От осознания своего состояния становилось еще дурнее, ведь прекрасно было, когда он даже не понимал, что с ним происходит. На стене часы противно тикали, но это, неожиданно, приводило в чувства. Он хватался за эти тихонькие звуки, как за ниточку, ведущую к реальности — в этот раз его звали только эти треклятые часы. Неприятно. Реальность вся в принципе оказалась неприятной. Дышать — больно, смотреть на свет — ещё хуже, пробовать двигаться — совсем приговор ещё неокрепшему после стресса мозгу. Вспоминать, как попал сюда, в чёртову Францию, в лавку этой долбанной гадалки, Тики, к счастью, даже не пытался. Он уверен, что история выдалась бы очень занимательной, но явно не сегодня и явно не для него. А пока часы отбили ровно двенадцать. Каких именно суток прошла половина от тоже не знал. Спросить пока было не у кого: сама здешняя хозяйка ещё ни разу не объявлялась. По крайней мере, он не помнил. Хотя в данной ситуации полагаться на свою память было в край сомнительно. Он решился приподняться на локтях и, наконец, смог разлепить глаза окончательно. Голова, как полагается, отозвалась протестом на какие-либо нагрузки и резко разболелась. Пришлось отползти к той самой голой стене у изголовья кровати и облокотиться затылком. Действительно, в этот раз это немного расслабило. Он прикоснулся пальцами к шее, присмотрелся — кровь совсем свежая. Лицо даже трогать не хотелось, он итак чувствовал, что оно всё было уже полностью измазано ею. Отчего-то ему не хотелось абсолютно ничего. В кои-то веки. Он посчитал это затишьем перед бурей, но явно моментом решил насладиться. Не могло всё так легко кончиться — его рассудок всё ещё трезв. Ной в этот раз точно претендовал на полное и безвозвратное искоренение в Тики человечности, особенно, считая недавний очень уж близкий контакт с Чистой силой. «Тогда почему я всё ещё в себе?» Неожиданно на задворках сознания что-то щёлкнуло: «Кто я? Ной?» Перед глазами снова поплыло, до ушей доносился смех. Забавно — его собственный, такой гадкий, мерзкий, что очень хотелось вырвать себе язык. Лишь бы не орать. «Нет… Кто такой Тики Микк? Ной или человек?» Паника. Тики наконец-то вспомнил, как это: бояться потерять себя. Окончательно затерялся в коридорах сознания. Где он настоящий? Существует ли вообще настоящая, истинно правильная его версия? Кто настоящий? «Ты». Знакомый голос заставляет открыть глаза. Один неправильно сделанный вдох: густую тишину прорезает громкий кашель, кажется, с кровью. Он зажимает горло, надеясь, что это поможет перестать задыхаться. Удивительно, но он в сознании и всё ещё различает звуки. — Тики, ты идиот, — раздражённо протягивает кто-то, приближаясь к кровати. В мешающихся перед глазами пятнах едва различимо блеснула золотом в полумраке трость. Та самая, он её помнит. Сначала пришло облегчение, ещё более снизошедшее, когда стала различима и сама фигура. Однако… — Придурок! — едва ли её вскрик не заставил его ещё больше обезуметь. Голова ответила на яркий звук совсем тупой болью, пуще, чем если бы он бился затылком о злосчастную стену сзади. Пытки и не думали прекращаться, лелеять надежду на скорейшее выздоровление так же не представлялось более возможным. Если она считает, что он заслужил, значит, скорее всего права. Однако согласиться он не может, молчит, кривится от боли, но рта не открывает, едва закусив нижнюю губу. — Как так можно было?! На кой хрен ты… — она выдохнула, всё ещё стоя рядом, с несвойственно ей активной жестикуляцией продолжила. — Просто немыслимо. Кинул всех и вся, аля, ради них самих. Ной называется... Я просто плачу. От смеха. Дебил. Не сказать, что его весьма сильно заботила репутация в глазах давней знакомой гадалки, поэтому слова с должным укором его не задели. Но отпечаток всё-таки оставили. Лёгкий. — И Кросс туда же, мать его, смылся, — цыкнула женщина, убирая руку, которой в порыве гнева едва не зарядила пощёчину. — Откуда ж в вас столько этой губительной человечности… Тики продолжал непонимающе пялиться на воздух перед собой и пытаться отчаянно сложить в уме два плюс два. Отчего она так сильно переживала, он не понимал: да и ни к чёрту. — Этери, — очень вяло, хрипло и тихо, — заткнись. — Да чёрта с два я заткнусь! — она с силой вцепилась в его плечо. — Мрёте как мухи из-за, блядь, какой-то Чистой силы. Сначала один, теперь второй. А если ты бы не проснулся, Тики?! Он не ответил. Потянулся отцепить от себя костлявую изящную руку, что казалось, намертво приклеилась. Фыркнул, наконец, опомнившись, посмотрел в её глаза. Как можно привычнее. Насколько это было возможно. — Без толку, — она выдохнула, убрала к себе руку, потирая запястье. — Сейчас я заварю чего-нибудь от головной боли. И умойся. Приступов больше не будет. — Сколько? — неожиданно даже для себя он переспросил. — Что сколько? Сколько не будет? — она снова цыкнула, но увидев ответный кивок ответила: — Пока ты снова не нарвёшься на Чистую силу. Не нарвёшься в масштабах тяжёлого соприкосновения, как с Джокером Аллена Уолкера. — Разве Память Ноя не должна была сожрать меня окончательно? Вопрос был задан скорее в пустоту. Он не знал, насколько была осведомлена гадалка о простом бытие апостолов, поэтому на ответ не рассчитывал. Возможно, сказал, чтобы не забыть, выгравировать его окончательно в памяти: не обязательно отвечать, главное помнить. Этери шумно возилась у печи, пытаясь, видимо, сварганить какой-то отвар на скорую руку. Интуиция подсказывала Тики, что ноги сами привели его в эту лавку. Он частенько в безысходных ситуациях навещал именно её — призрак прошлого. Пусть, оказывается, она была и не просто гадалкой, а оказалась ещё и подружкой Кросса. От неё такое он мог ожидать. И ожидал. И всё оправдалось. Когда перед носом на столе таки появилась чашка какого-то травяного чая. Прилетело чуть ли не в лицо влажное полотенце. Оно тут же стало бурым, когда мужчина решил слегка протереть своё лицо. Не спеша, он прошёлся к небольшому зеркалу на выемке в стене и пригляделся: чудовище, право. Глаза жёлтые, светятся, кожа тёмная, кровью заляпанная. Пробовать улыбаться тоже идея — себе дороже. Дурно от всего. Противно. Кое как оттёр лицо, вернулся за стол и решил-таки выпить лекарство. Вкус точно, что окончательно вернул в реальность. Как-будто заново ощутил почву под ногами. «Мелисса». Горько. Впрочем, у неё так же всегда было именно горько. Вместо того, чтобы уходить, головная боль решила плясать чечётку на остатках рассудка. — Этери, — ни с того ни с сего он решил уточнить, — а ты ведь знаешь, почему последний раз был припадок? — Знаю, — едва ли её голос казался уже раздражённым. Хоть она и действительно успокоилась, Тики постарался чуть-чуть обдумать свою следующую реплику. — Тогда почему Ной воспринял это почти так же, как если бы меня насквозь проткнул Коронованный Клоун? Она устало опустилась на стул. Медленно развернулась к нему, оставляя при этом свою трость опираться на седалище. Сделала пару жадных глотков воздуха, и главное, очень демонстративно. Он навострил уши, считая, что сейчас скорее всего последует важная информация. — А вы что, настолько заигрались, что не заметили? — под грозным взглядом Тики она всё-таки продолжила. — Она уже слилась с Сердцем и более не является просто сосудом. Считай, это был прямой контакт. — В смысле? — мужчина привычно потянулся к карману, где могли бы найтись сигареты, но искомых там не оказалось. — В прямом. Теперь если Четырнадцатый или Граф захотят уничтожить Сердце, то умрёт твоя подружка, — она замялась. — Хотя, в таком случае погибнет и всё человечество, но я так понимаю, это тебя интересует меньше… — Дай подкурить, — таки отыскав её же пачку каких-то женских лёгких сигарет, он нервно схватил одну зубами. — В общем, — она протянула ему красивую газовую зажигалку, кажется, с гравюрой, — твоя барышня считай первая, кто сумел слиться с Сердцем Чистой силы. Вряд ли она осознаёт, какая мощь находится в её руках. Тики ничего не ответил, блаженно затянулся и откинулся на спинку стула. Прислушался к часам и точно, что понял для себя какую-то простую истину. — В какой момент это произошло? — увидев непонимание на её лице, он добавил. — Я про время. Ты же чувствовала, когда именно. — Около двух недель назад тайные общины забили переполох. Я и сама чувствовала, но не имею столько сил, чтобы сказать с уверенностью, — она замялась. — Энергия Сердца задела не только Чёрный орден, где, к твоему сведению, умерла Хранительница куба. В этот день мировая энергия вздрогнула, ведь до этого оно находилось в состоянии покоя, спокойно поддерживало баланс. Когда девчонка пробудила силу, это ощутили в разной мере все экзорцисты, маги, скорее всего, даже акумы и Нои. Все по-своему. — Говоришь, две недели назад, — протянул мужчина, накрывая лоб холодной ладонью. — Что-то случилось в это время? — На нас напали генералы. Прямо в поместье, — он снова затянулся, прикрывая глаза, мерно продолжая говорить. — Лисса почувствовала, что один из них — акума. Переделанный акума, неизвестного уровня. Я был не в форме, оно оказалось очень… Сильным. Признание своей слабости на тот момент на языке вертелось, но подходящего слова найти он никак не мог. — Когда я услышал, что она назвала это нечто акумой, я попробовал отдать приказ. Однако, без толку. В итоге, Лисса отключилась. И потом… — Пробудилось Сердце? — она нервно стучала ногтями по столу. — Наверное, тогда, да, — очередной кивок в воздух. — Чистая сила меня защитила. Это напоминало барьер. Она не выпускала меня где-то с минуту и защищала. Естественно, я пытался вырваться… Когда сама Лисса снова отключилась, барьер исчез. Резко. И больше это не повторялось. — Я так понимаю, потом тебе стало хреново, — констатировала очевидный факт женщина. — С опозданием, как и в этот раз, — ему делиться подробностями Памяти Ноя отчего-то не хотелось. Она задумалась, всё так же выстукивая только ей известный ритм ногтями по столешнице. Тики пытался абстрагироваться, но удивительно громкие часы и эти стуки очень отвлекали. Он поморщился. — Я думаю, она и сама не знает, чем сейчас является. Распоряжаться этой силой так же не умеет, да и вряд ли можно этому научиться. Чёрт. А время-то поджимает… Он в очередной раз ушёл в себя. Не зря так ему эти чёртовы тики осточертели. Интуиция. — Время, — мужчина произнёс это слово, будто пытаясь распробовать его звучание. — Тысячелетие. Сценарий конца света, точно. Он резко рассмеялся. Хрипло, наигранно, почти без улыбки на лице. Этери не удивилась, привыкшая ожидать от него всего, чего угодно. — Они никогда не рассказывали мне о настоящих намерениях семьи… Действительно, даже когда он притащил тело Роад обратно в особняк, после стычки с Апокрифом. Как бы он не пытался выяснить, что за дурдом творится вокруг, чем он сам связан с этим всем безобразием — его как будто всегда обделяли. Даже Вайзли. Причём, если в случае с ним, скорее всего, тот делал это во благо, то остальные члены семьи, казалось, точно что-то скрывали. Принципиально от него. — Почему? — спросила она. Он словил себя на том же вопросе заданном самому себе. С тех пор, как Тысячелетний окончательно сошёл с ума, всё пошло наперекосяк. Он не уверен, что раньше всё было идеально: однако, хотя бы вид того самого единства сохранял веру хоть во что-то. И пускай он участвовал в этой дьявольской мистерии только из-за скуки. У всех были свои планы, все преследовали свои цели. Только он один остался в дураках. — Patrão fora, dia santo na loja**, — прошипел он, туша окурок прямо об ладонь. — Придётся навестить моих дорогих родственников немного раньше положенного. На его лице отразилось привычное нахальное, хитрое выражение. В нём была и капля злости, свойственная любому недовольному Ною. Вот только гадалке давно хотелось обсудить этот момент: она привыкла к этому взгляду, вот только никогда бы не подумала, что он станет таким только из-за того, что его вывела собственная семья. — Тики, ты заметил? С тех пор, как появилась эта девчонка, ты стал более… Мягким, — она одарила его снисходительным взглядом. — Когда Вы тогда пришли это тоже было заметно, но не так. Правда. И эта красная нить между вами… Ничего не хочешь мне рассказать? Ты обещал ещё тогда. — Я не хочу делиться этим. Это даже не моя история, чтобы я мог спокойно рассказать её тебе, — он вмиг расслабился. Оправдываться не в его стиле. Ему никогда не было охотно объяснять причины своих действий: для него это неправильно, он не обязан отчитываться. Однако, он знал её слишком много времени и слишком много раз она его выручала, чтобы просто её игнорировать. Да и взамен на свой интерес можно было услышать интересную информацию. — Это только предлог. Когда-нибудь я всё равно узнаю об этом, — она немного обиженно отодвинулась. — А вот насчёт твоей мягкости… — Не начинай про общение с людьми. Я наслушался этого за всю жизнь. И от тебя тоже, — он цыкнул, предвкушая её речь. — Я не об этом, — она встала и прошлась к своему массивному стеллажу с разными книгами. — Энергия Сердца она светлая и чистая, несмотря на то, что оно вполне может нести вред, как и себе самому, так и окружающим. Энергия Сердца, если говорить метафорами — голос Бога. Мужчина снова закурил и тут же заинтересованно обернулся, буравя женщину взглядом в спину. Она даже почувствовала давление его ауры. Она вытащила книгу: она всегда в них показывает подтверждение своим словам. Уже привычка. — Материя, несущая в себе разрушительную силу, способная на самое высшее колдовство — исполнение желаний, — она немного прищурилась, приближая к себе книгу. — Но она не делает это бескорыстно. Божественная сила, возможно, может исполнить любое желание, однако сама она содержит в себе энергии душ мёртвых людей. Тех, чьи жизни оборвались раньше срока. Полегли во имя религии и её благих помыслов. Из неизвестных источников. Исследователь М-р. Оуэн. 1880. — Забавно, — протянул Тики, слыша знакомую фамилию. «Какая ирония, чёрт тебя подери, Апокриф». — Далее значится, — она перевернула страницу. — Энергия способна на полный переворот мировых рамок и канонов. Она способна на исполнение любых желаний, даже самых смелых и нечистых. Равно пропорционально она может исполнять самые светлые желания: даже превратить тёмного апостола в светлое создание; изгнать дьявола; очистить сознание павшего в грех человека. То, что принято негласно называть «Сердцем», не имеет цели: оно поддерживает баланс между светлыми и тёмными силами, так как желание обеих сторон одержать победу является равным. — И к чему ты это? — он устало смотрит в её сторону, но не конкретно ей в глаза. — Сердце способно обратить тебя в человека. Слова, сказанные шёпотом, эхом разнеслись по пустой комнате. И даже, кажется, ровная струйка дыма от сигареты на секунду дрогнула. — Оно уже меняет тебя. Ты стал человечнее. Ты забыл о своих двух сторонах, за которые хватался всю свою жизнь, даже до того, как стал Ноем. — Замолчи. — Стоит только девчонке захотеть, по-настоящему, ты сможешь стать человеком. А она захочет. Ведь… «Любит меня». Тики кажется, что это звучит омерзительно. — Заткнись, — он с силой ударил кулаком по столу. — Мне всё это не нужно. Даже эта чёртова любовь, дьявольское сердце. Ни-че-го. Тихий смех заставил её вздрогнуть. Этери позволила себе испугаться. Они больше не говорили. В следующий раз, когда гадалка уходила за продуктами, вернувшись, уже не застала Ноя.Тем временем на окраинах Пула*
В комнате, где окно было завешено плотной шторой, почти не пропуская свет, давала шанс что-то рассмотреть только одна единственная свеча на столе. Седой юноша, удобно примостившись — закинув ногу на ногу, сосредоточенно рассматривал старый, потрёпанный блокнот. С ним приходилось обращаться аккуратно, ведь у того едва ли страницы не отваливались от одного прикосновения к ним: прямо-таки норовили обратиться прахом прошлого, унести с собой все тайны его обладателя. Каждый раз просматривая записи, он ловил себя на мысли, будто его учитель написал их специально для какого-то особого дня. Как будто бы он знал, что рано или поздно всё это кому-то пригодится. Конечно, возможно он сделал это из дальновидности или для самого себя: кто знает, что случится с ним завтра, а самое важное — продуманно, всегда под рукой. Впрочем, Аллен не понимал, как блокнот, который столько времени оставался при Кроссе, тут резко был так халатно утерян. Не хотел верить в то, что его так нагло дважды подкинули прямо ему под нос. Задумавшись, он не заметил, как случайно перевернул блокнот прямо к заднему форзацу. Сделав глубокий вдох, он всё всматривался в не очень разборчивый почерк и потёртые чернила. Руки его уже подрагивали, когда он дошёл до последних строк и на бумагу упала одна предательская капелька. Он потёр рукой виски, незаметно вытирая несколько выступивших на глазах слезинок. Свеча на столе слегка подрагивала от его тяжёлого дыхания и попыток сдержать всхлипы. «Учитель…» У Аллена перед глазами пронеслась вся жизнь, только стоило ему в очередной раз шумно выдохнуть. То, как ещё молодой Мариан дружил с ним и Маной, то, как они занимались интересными исследованиями, как вместе выбирались по вечерам в город выпить, поговорить о великих планах. То, как когда он был маленьким мальчиком, он взял его к себе в ученики, как выхаживал, пока он отходил от проклятия Маны. Несмотря на то, что Кросс просто ненавидел отдаваться в чём-либо, ненавидел узы, которые связывали людей и делали все их решения опрометчивыми: он не оставил Аллена одного. Он знал, что мальчишке суждено умереть примерно тогда, когда тому стукнет примерно пятнадцать лет: но он создал ему жизнь, настоящую, наполненную друзьями и радостью каждого нового дня. А ведь мог просто бросить его, оставить при смерти, пока в том бы не пробудились гены Ноя. Мог. Однако, почему-то поверил в него. И продолжал верить до последнего в мальчишку, который в итоге оправдал все его ожидания. И исчез, оставив наконец долг обещания и передав всё в его руки. — Аллен? — на его плечо легла небольшая тёплая ладонь. — У тебя всё хорошо? Он дёрнулся, тут же опомнившись, и ещё раз незаметно вытер влагу, снова выступившую на глазах. Знакомый очень приятный голос отозвался в голове негромким неприятным эхом, почему-то вызвав разливающуюся, ноющую боль. Он снова выдохнул, громко, пытаясь резко привести себя в чувства. Нашедшееся послание буквально выбило землю из-под его ног. — Да, Лина, — он пытался сказать это намного более уверенно, но слегка подрагивающий голос выдал его с головой. — Всё… Хорошо. Она не стала спрашивать больше, только подошла немного ближе и слегка приобняла со спины. Аллен не мог сосредоточиться, постоянно мысленно возвращаясь к словам, оставленным ему Марианом. Они эхом отзывались в голове с каждой минутой всё больше, как будто кто-то норовил изжарить ему мозги этими тяжёлыми фрагментами прошлого. Линали поглаживала его по волосам, ничего не говоря, смотрела на едва подрагивающую от их дыхания или от лёгкого сквозняка свечу и уповала на то, что рано или поздно друг поделится с ней своими переживаниями. Он ведь так привык держать всё в себе, что пытаться выяснить причину было практически невозможно. Поэтому она молчала. Надеялась. Мелисса не знала, сколько времени они просидели в таком положении, когда застала комнату открытой и увидела их там вдвоём. Конечно, ей совершенно не хотелось прерывать их уединение, а если с Алленом что-то и произошло — Линали точно справится сама. Поэтому обладательница Сердца решила не испытывать судьбу и просто подождать, пока друзья сами не явятся поговорить с ней. Облюбовав самый большой подоконник в коридоре гостиницы, она уселась на него, закинув даже ноги в не очень-то чистых сапогах и облокотилась на стенку. Пейзаж за окном не радовал, снова вернулась серость и лёгкий, постоянно идущий дождик. Вот что зима выдалась такая, что весна: погода как будто бы чувствовала атмосферу, чувствовала весь кошмар, что творился и мире и вторила этому, как бы подчёркивая вездесущее уныние. Мелисса распахнула достаточно великоватое пальто, мужское, и добралась до водолазки. На той висел тот самый старый медальон, что когда-то отдала ей старая гадалка. Каким же удивлением для девушки было, когда Тимкампи, выплевывая блокнот Кросса, ещё и преподнёс ей её потерянную драгоценность. Она и совсем про него забыла, даже не помнила, когда могла потерять. Свойств его она тоже толком-то и не знала, как в принципе и мистической цепочки, что оставил ей Тики, когда исчезал. На самом-то деле безделушки безумно мешали ей, особенно когда нужно было куда-то от кого-то бежать, спасаться: следить чтобы не потерять что-либо из украшений было некогда. Она никогда раньше и не носила ничего подобного, не считая единичного случая, чтобы это было привычным. Даже оставила в одной из гостиниц пёстрые сережки, с которыми в ушах вынуждена была бегать аж со свадьбы Тики. Дабы дырки не заросли, пришлось искать в городе какую-то альтернативу: и она нашлась — маленькие позолоченные гвоздики. Подделка, естественно, никакой ценности не представляла, но ей было удобно — это главное. Она решила рассмотреть амулет, что так и манил сине-бирюзовым сапфиром внутри, заставляя подольше задерживать на нём взгляд. Всё-таки было в этой побрякушке что-то более магическое, имеющее непонятную ей силу. Однако вдумываться мешали постоянно путающиеся мысли в голове, то и дело забирая её внимание себе. Отражение в камне плавно забирало её в свои собственные миры грёз, отчего она потихоньку начала расстраиваться. Всё пережитое резко навалилось: будто-то её тут же придавило камнем, весящим целую тонну. Тяжесть в груди усиливалась, как только перед глазами начинали мелькать все события, которые она пережила всего за каких-то две недели. Вечно хмурый и задумчивый взгляд Тики, к которому она уже успела привыкнуть, хоть и знала — он должен быть другим. Это она испортила его взгляд, изменила всё, заставив его отказаться от собственной жизни. «Ради чего всё это?» Ради трупов, что горами лежали в поместье Ноев, когда за ними пришёл неизвестный и очень сильный акума? Ради убитых Ноями людей, обычных людей, даже экзорцистов? Или ради тех, чьи жизни использует Чёрный орден и Ватикан в борьбе с теми самыми Ноями? Ради какой конечной цели? Ведь если Чистая сила победит Ноев, это никак не отодвинет тот конец, который этот мир уже заслужил. Нои… Возможно они по-своему хотят изменить мир, не вести его к тому самому концу, как говорят экзорцисты. Ведь конец в другом… Конец в ней самой. Чтобы ни случилось в итоге, кто бы не выиграл эту кровавую войну, всё закончится одинаково. Никто не сможет просто жить дальше, радуясь каждому дню: если разорвать бесконечный порочный круг, то всех ждёт только мучительная смерть. Все умрут. И Нои, и экзорцисты, и обычные люди. И она, Сердце, Мелисса Оуэн — в первую очередь. «Ради чего всё это?» Ведь Нои убийцы. Тики — тоже убийца. Он убил стольких, что она никогда не сможет назвать даже приблизительное число. Слишком много. Непозволительно много. Да и не только он: Нои, Акумы. Она видела столько жертв, в своём собственном внутреннем мире, что даже не может себе представить, сколько лет должна была продолжаться эта агония, чтобы собрать столько душ. Почему тогда она должна не позволять себе ненавидеть их? Почему она запретила себе даже заикаться в мыслях об их пороках, упорно решив: их можно изменить. Нужно. Не иначе как у неё не было другого решения. Дело вовсе не в любви: дело в Ночи Тьмы. В грядущем страшном конце, который, если не очистить этот мир, просто поглотит их всех, не оставив никого. Так она оправдывала своё желание изменить, несмотря на то, что Сердце не должно хотеть спасения для дьявола. Ей хотелось принять истинно правильное решение, хотелось не ошибиться: в её руках то, что может исполнять желания. Стоит ей только на минуту подумать о чём-то не в правильном ключе, всё может кончиться катастрофой. Разрушительная, омерзительная, страшная сила. Почему именно она должна принимать такие решения? Ведь она любит Ноя. По-настоящему сильно, всем сердцем. Несмотря на то, кто он, несмотря на то, скольких он убивал и продолжит убивать. Любит дьявола, апостола Тёмной материи. Это неправильно. Никак не может быть правильно. Это невозможно. Все её решения априори изначально не могут быть объективно верными, как бы ей не хотелось сделать их такими. Тогда почему Бог дал ей право распоряжаться чужими жизнями? Все эти смерти с самого начала, снова и снова — из-за неё. До последнего она старалась не думать об этом, держать в себе, ведь знает, чем это может кончиться. Теперь сил больше нет. Нет сил не думать о завтрашнем дне, нет сил больше улыбаться: всем эмоциям нужен был выход. Именно поэтому слёзы, что уже ручьём лились из её глаз, она не сдерживала и даже не пыталась вытереть: придавалась самокопанию в немых рыданиях. Надеялась, что Сердце простит её за эти мысли, услышит её молитвы и действительно не станет ничего менять. Больше всего ей не хотелось, чтобы она что-то решала. Она готова была отдать жизнь во имя цели, но для этого эту силу нужно научиться контролировать. Для этого она и путешествует теперь с Уолкером. И просто надеется, что все души, находящиеся внутри неё, просто поймут. Не посчитают оскорблением её неправильные чувства. Она не заметила, как одна из слезинок ударилась прямо об драгоценный камень на амулете, неожиданно заставляя тот совсем слегка засветиться бирюзовым светом. И с каждой секундой всё сильнее, тот уже даже парил, приподнимаясь над тяжело вздымавшейся грудью. Карие глаза с ужасом раскрылись, она резко закашлялась, когда удивление сменилось из ниоткуда взявшимся вязким страхом. Стало до того тревожно, что она обхватила себя за плечи: такой энергетики она не чувствовала даже от Ноев. Сущее зло. Бесконечная жажда убийства вперемешку с почти явным запахом крови. Металлический привкус во рту. Слишком явное ощущение собственной смерти, как будто её разрубило ровно напополам. Она в последнюю секунду успела отпрыгнуть с подоконника, как на том месте, из разбитого окна, выглянуло огромное ангельское крыло. Она уже поняла кто это, но находясь одной, ещё и борясь с чувством страха, в голове рождалась только паника. Руки дрожали, ноги совсем слабые, норовили тут же подкоситься от переизбытка накативших эмоций. Она не хотела поднимать взгляд, когда увидела туфли на подоконнике. Не хотела называть его привычным именем, это было просто непозволительно. Существо, которое носило лицо её отца, безумно улыбалось ей: она тут же снова опустила голову, пытаясь забыть явный образ, что узрела только что. Трижды себя отругала, что не смогла просто убежать. «Апокриф…» — Ну здравствуй, — он спрыгнул с подоконника, приближаясь к ней с пугающе милой улыбкой. — Наконец я нашел тебя, моя дорогая Мелл. От старого уже непривычно звучащего на языке сокращённого варианта имени по коже пошли мурашки. Оно прямо-таки превращало её в старую себя: застенчивую, аккуратную милашку, которая вряд ли бы стала геройствовать ради чьего-то блага. Её всю жизнь называл так отец: из уст этого чудовища оно звучало непривычно мерзко. Она не могла выбросить из головы его лицо. Такое же, как и всегда: каким она его запомнила до того, как его сбила с ног болезнь. Тогда самым ужасным, что она могла себе представить, было неизбежное одиночество. Однако, его смерть принесла ей удивительную жизнь, пусть очень тяжёлую, но наполненную массой впечатлений. Наполненную дружбой и любовью. Она не винила Чистую силу в случившемся, не винила Сердце, не винила ничего — где-то в глубине души она подозревала, что это расплата за грехи. Вот только какой тяжести они должны были быть, чтобы Бог так наказал её отца, она не представляла. — Здравствуй, querido pai*, — её голос дрожал, но она пыталась выглядеть уверенно. — Ты искал не меня, а Сердце, я полагаю. — Я понимаю, ты столько времени провела в окружении этих дьяволов и нечестивцев, что уже и сама не понимаешь, что говоришь! — ахнул мужчина, остановившись на месте. —Я хочу помочь тебе, дитя моё. Подойди ко мне, моя доченька, моя Мелл. Его слова всё ещё эхом брюзжали в голове, не давая пошевелиться. Её сковывал панический страх, одно неверное движение и тут же случится истерика. Она запуталась. Он говорит совершенно как настоящий, неподдельный — её отец. Во всём теле чувствовалось напряжение и дрожь. Сил развернуться и убежать не находилось, ровно так же, как и оставаться и продолжать слушать его. «Мелисса!» — Что? — на её лице застыло удивление, как только она услышала отдалённо знакомый голос у себя в голове. — Вайзли?! «Наконец услышала! Беги, дура, чего же ты застыла на месте! Он поглотит тебя! Вали оттуда к чёрту!» Разворачиваясь на ватных ногах, Мелисса молилась уже не Богу, а просто в небо. Лишь бы убежать, лишь бы не оборачиваться. «Спасибо, ты вовремя».