Рубеж

Вправо, влево ль руль, Правду говорю, вру ль. Ветра нет парусам. Я себе не верю сам. А.Градский, «Песня о надежде»

Вокруг меня мерно колыхалась тьма, и она же билась внутри. Можно было бы сказать, что я и был этой тьмой, но меня самого осталось настолько ничтожно мало, что подобную формулировку стоило бы считать откровенно ложной. Кажется, здесь было достаточно холодно, но мои органы чувств вообще вели себя мягко говоря неадекватно, поэтому веры им не было. Крайне неприятным было то, что я совершенно ничего не мог поделать — ни шевельнуться, ни вздохнуть, ни хоть бы заставить себя думать отчетливее — напротив, с каждой секундой я все глубже увязал в этом тягучем, темном и холодном, и, что самое страшное — мне было совершенно все равно. — Макс, вставай уже наконец, не то снова в школу опоздаешь! Знакомые интонации и звуки, сложившиеся в ненавистные слова, наполнили меня такой паникой и отчаянием, что я даже умудрился вспомнить, кто я такой: сэр Макс из Ехо, Ночное лицо Почтеннейшего Начальника Малого Тайного Сыскного Войска, а уже давно не тот школьник Макс, которому непременно надо успеть к первому уроку, потому что какой-то недобрый человек этим первым уроком поставил физику, и на сегодня назначена итоговая контрольная по механике. Осознав этот немудреный факт, я вдруг рассердился: кем бы он ни был, этот шутник, посмевший разбудить меня таким негуманным способом, у него явно будет неудачный день. — Ох, Макс, какой же ты смешной. Еще даже глаз не успел открыть, а уже такой сердитый! — жизнерадостный женский голос снова зазвучал у меня над самым ухом, и на сей раз я наконец его узнал. Да так удивился, что и вправду распахнул глаза — убедиться, что слух меня не обманул. На краю пушистого одеяла, в которое я завернулся, как в кокон, сидела сама леди Сотофа Ханемер — как обычно, улыбавшаяся мне так ласково, будто я был трехнедельным котенком, которому пока что только и можно что умиляться, даже не поиграешь еще толком. Сказать, что я удивился, было бы изрядным преуменьшением. До сих пор я, конечно, знал, что самая могущественная ведьма Семилистника по не совсем ясной мне причине интересуется моей жизнью, но не настолько же, чтобы вот так запросто объявиться в моей спальне! И кстати, не то чтобы совсем моей. Я осознал, в какой недвусмысленной ситуации должна была застать меня леди Сотофа, и уставился на нее с откровенным ужасом. Она рассмеялась. — Ой, мальчик, да какое мне дело, кого ты предпочитаешь использовать в качестве подушки! Я и в юности-то не была падка на подобные сплетни, а уж теперь... — она махнула рукой. Затем вдруг посерьезнела. — Но сейчас тебе лучше бы как можно скорее убраться отсюда, Макс. Давай-ка я тебе помогу. Я хотел было сказать, что мне как минимум стоит что-нибудь накинуть, чтобы не поражать такую почтенную леди зрелищем своего обнаженного тела — одежду-то мы вчера благополучно оставили где-то на полу в гостиной — но обнаружил, что на мне откуда-то появилась скаба. — Спасибо, леди Сотофа, из постели я уж как-нибудь способен выбраться сам. — А ты попробуй, — из-за моей спины раздался другой голос. Я обернулся и обнаружил сэра Джуффина Халли собственной персоной. — Что, Вы решили, что зрелище моего насильственного пробуждения — самое интересное из того, что показывают в Ехо нынешним утром, и решили даже друзей пригласить полюбоваться? — ворчливо поинтересовался я. — Лучше бы сводили леди мультики посмотреть, сэр. — Мультики подождут, — отрезал шеф. Я вгляделся в его лицо. Что-то было не так — даже если не принимать в расчет всю абсурдность ситуации в целом. Потом наконец набрался смелости и посмотрел туда, где по моим представлениям должен был быть Шурф. Оба моих сердца одновременно грохнули о ребра и замерли. Он действительно лежал в полуметре от меня, но если бы я не был уверен, что никого другого здесь не может быть по определению, я бы долго опознавал своего друга в этом человеке. Землисто-серое лицо, исхудавшее настолько, будто последний год он провел в каком-нибудь особенно негостеприимном концлагере, истончившиеся, совершенно обескровленные губы, резко обозначившиеся надбровные дуги над запавшими глазами — лишь равномерно поднимавшаяся и опускавшаяся в такт дыханию грудь не давала мне поручиться, что он мертв. — Что с ним? — одни только Темные Магистры знают, каких усилий мне стоило заставить свои губы шевелиться, а связки издавать хоть какие-то, пусть даже и настолько хриплые, звуки. — Именно это мы и выясняем. А ты, Макс, очень нам в этом мешаешь. Так что давай, выметайся побыстрее, — Джуффин казался уставшим и встревоженным, и это пугало почти до потери пульса — тех жалких его остатков, что еще бились во мне из последних сил. — Но Джуффин, я не понимаю... Шеф сокрушенно покачал головой, потом сделал едва заметное движение кистью. Невидимая, но чрезвычайно настойчивая сила выволокла меня из-под одеяла и вышвырнула из комнаты, весьма чувствительно впечатав в стену коридора. Дверь за моей спиной захлопнулась. — Не лучшее время ты выбрал для вопросов, мальчик. Леди Сотофа, незнамо когда появившаяся рядом со мной, смотрела сочувственно и слегка насмешливо. — Сам до гостиной дойдешь? — с сомнением спросила она, оглядев мою ошарашенную физиономию. Я попытался было сделать шаг, но обнаружил, что ноги отчего-то отказываются меня держать, и снова привалился к спасительно неподвижной стене. — Все с тобой ясно, герой. Леди Сотофа приобняла меня за талию и неожиданно бодро поволокла за собой, не прилагая к этому никаких видимых усилий. Я же еле переставлял ноги, да и то делал это скорее для вида, чем действительно помогал хоть чем-то. Дотащив мою полубессознательную тушку до гостиной, она проворно сгрузила меня в кресло, а сама принялась хлопотать над жаровней, от которой до меня доносился запах прекрасно сваренной камры. К тому моменту, когда перед моим носом возникла кружка с горячим дымящимся напитком, я успел более-менее проанализировать собственные ощущения и понять, что они мне совсем не нравятся: голова то и дело начинала безобразно кружиться, в глазах двоилось, все звуки казались нестерпимо громкими, а тело отказывалось повиноваться простейшим командам. Если учесть, что еще и в мыслях царил хаос, более всего напоминавший бардак в портовом квартале сразу после прибытия Большой Флотилии из Шиншийского Халифата, дела мои явно были плохи. — Ты пей, мальчик, — ласково сказала леди Сотофа, указывая на кружку. — Это не твой любимый бальзам Кахара, но действует не хуже, а в твоем случае — даже лучше. Я поспешно сделал несколько глотков. Неожиданный сгусток жидкого жара прокатился по моему горлу, достиг желудка, почти мгновенно заполнил все мое тело — мне показалось, что еще пара секунд — и огонь начнет капать с пальцев и течь по вискам, как пот — и вдруг все прекратилось. В голове прояснилось, противный туман перед глазами рассеялся, а жуткая слабость, овладевшая было моим телом, начала поспешно отступать. — Спасибо Вам, леди Сотофа, — с чувством сказал я, наслаждаясь тем, как легко, оказывается, произносить слова. — Вы мне жизнь спасаете. — Ну надо же, угадал! — восхитилась она. — Сколько тебя знаю, не перестаю удивляться твоей интуиции. — Это просто фигура речи, — растерянно пробормотал я, смущенный таким напором. — Нет, Макс, это констатация факта, — строго сказала эта непостижимая леди. Я решил, что спорить — не лучшая стратегия в сложившихся обстоятельствах, и кивнул. Сейчас надо было разобраться с другим. — Что произошло? Мне показалось, что моя собеседница смутилась. — Прости, Макс, но рассказывать тебе я ничего не буду. Не мои это тайны, да и не хочу я влезать в ваши мальчишеские игры. — Игры?! Кажется, ей удалось найти кнопку, отключавшую последнюю толику моего и так не сказать чтобы безупречно работавшего самоконтроля. Я вскочил, опрокинув столик в лучших традициях сэра Луукфи Пэнца — кружка с волшебным лечебным снадобьем полетела на пол, рассыпаясь сотнями осколков, на мягком кеттарийском ковре появились несимпатичные пятна — несколько раз пронесся туда-сюда по гостиной, пытаясь хоть немного успокоиться, потом наконец остановился, с силой обхватил себя руками. Надо все рассказать. Она не может не понять. К Темным Магистрам все секреты, какое значение они имеют сейчас, когда он... Ох, нет, никаких однозначных определений, Макс. — Вы не понимаете, — глухо начал я. — Сэр Шурф, он же... Я... — Я все понимаю гораздо лучше, чем ты думаешь, мальчик. Я же все-таки женщина, хоть и ведьма, — леди Сотофа улыбалась сочувственно, но одного взгляда на нее мне хватило, чтобы понять: никаких ответов на вопросы мне не светит, даже если я сейчас упаду перед ней и стану умолять на коленях. Вернее, особенно если я так поступлю. — Хорошо, — к собственному удивлению, я вдруг почти успокоился. Подошел к креслу и уселся обратно, виновато оглядев учиненный разгром. Ох, и достанется мне от Шурфа, когда он увидит этот бедлам... Да, вот именно так — «когда», и никаких сомнений. Леди Сотофа небрежно повела рукой, и керамические осколки, усеявшие пол, сложились обратно, снова став цельной кружкой, столик вернулся на место — вот разве что только остатки камры с животворящим снадобьем так и не появились в чашке, но оно и к лучшему — не хотелось бы мне допивать что-либо, только что разлитое по полу, пусть даже такому чистому, как в доме Мастера Пресекающего. — С ним все будет хорошо? — тихо спросил я, не решаясь поднять глаза на свою собеседницу — слишком уж боялся увидеть жалость в ее взгляде. — Я тебе больше скажу, с ним и сейчас все в порядке, — заговорщическим тоном отозвалась она. Я тупо кивнул. В порядке так в порядке, кто я такой, чтобы подвергать сомнению слова столь могущественного существа. К тому же, изгнанная было слабость снова начала заявлять на меня свои права, и противная липкая дымка опять появилась перед глазами. От нее, впрочем, прекрасно помогало одно средство — закрыть глаза вовсе. Кажется, та вспышка злости не прошла даром. — Ну уж нет, спать тебе сейчас никак нельзя. И придумал же мне Джуффин развлечение — с тобой нянчиться... — Устал... очень... — язык ворочался с трудом, а все мысли испарились вовсе. Не сказать, что я был этому не рад, скорее наоборот, но вот почему не думать — это хорошо, не вспомнил бы сейчас и под угрозой расстрела. И тут моя щека взорвалась болью. Я взвыл от неожиданности, распахнул глаза и ошалело уставился на леди Сотофу, которая, морщась, потирала ладонь. — Я что, впал в беспамятство и начал грязно к Вам приставать? — спросил я, кое-как справившись с первым шоком. — Ох, мальчик, если бы это было так — неужели ты думаешь, что я решила бы так быстро это прекратить? — самая могущественная ведьма Соединенного Королевства улыбалась так кокетливо, как улыбаются школьницы-старшеклассницы мальчикам настолько взрослым, что они, страшно сказать, учатся аж на первых курсах институтов. Я невольно улыбнулся в ответ и потер горящую щеку — все-таки приложила она меня от души, и откуда столько силы в этой хрупкой пожилой леди. — А теперь послушай меня внимательно, Макс, — заговорила она, глядя на меня в упор — хотя интонации ее были ласковыми, я почувствовал себя мотыльком, еще живым и трепыхающимся, но уже насаженным на булавку и неспособным сдвинуться с места. — Тебе сейчас нельзя делать две вещи. Первое — ни в коем случае не засыпай. Делай что хочешь, хоть ледяной водой свою горячую голову поливай, хоть вокруг дома трусцой бегай — но не спи. Понял? — Понял, — вздохнул я. — А второе? — Не пытайся зайти в комнату, откуда тебя столь нелюбезно выставили. Ты, конечно, бесстыдно удачлив, но этот старый лис, твой начальник, был очень серьезен, когда запирал ту дверь. Боюсь, даже твоих талантов может не хватить, чтобы проникнуть туда безболезненно. Собрать тебя по кусочкам я, конечно, сумею, но у меня, поверь, есть множество гораздо более интересных занятий. — Не сомневаюсь, — слабо улыбнулся я. И после некоторой паузы добавил: — Спасибо Вам, леди Сотофа. — И за что на этот раз? — испытующе прищурилась она. — За спасение моей жизни, разумеется, — я пожал плечами. — И да, это не фигура речи, а констатация факта. Леди Сотофа рассмеялась. — Такой мудрый мальчик, с ума сойти можно! Она поднялась с дивана, подошла ко мне, приобняла за плечи и неожиданно поцеловала в лоб, будто маленького ребенка, которого отправляют на день к страшной воспитательнице в детский сад, но обещают обязательно забрать домой вечером — или целую вечность спустя. Отступила на шаг — и исчезла — ушла Темным путем, даже не попрощавшись. Я растерянно оглядел то место на ковре, где она только что стояла — длинный ворс даже не примялся, будто и не было секунду назад здесь никого, кроме меня и моих муторных размышлений. Я вздохнул, заставил себя подняться на ноги и вышел в сад. Раз уж спать нельзя, стоит и правда «побегать трусцой вокруг дома», или хотя бы походить: спать на ходу я вроде бы еще не научился, хотя, конечно, никогда не знаешь, когда проявится тот или иной талант. Снаружи, как оказалось, было сумеречно — но не оттого, что небо застилали тучи — напротив, оно было совершенно ясным — а лишь по той причине, что солнце еще не успело подняться над горизонтом. Выходит, я смог проспать всего-то часа три, да еще и разнервничался после экстремальной побудки — немудрено, что я настолько паршиво себя ощущал. В довершение всего, температуры на улице не слишком располагали к долгим прогулкам, да и сырой ветер с Хурона, на берегу которого умудрился поселиться мой непредусмотрительный друг, не добавлял оптимизма. Особенно если учесть, что кроме скабы ничего из одежды на мне так и не образовалось. Хорошо хоть сапоги нашлись в прихожей — судя по небесно-голубому цвету означенных предметов гардероба, я позаимствовал обувь леди Хельны, но не придал этому особого значения: хобби у меня такое в последнее время, заимствовать ее... гм... имущество. Честно выгуляв четыре с четвертью круга вокруг дома — что при размерах местных домов соответствует, наверное, примерно паре километров, я совсем замерз и решил было вернуться внутрь, пока не простудился окончательно. Но не успел. В полушаге передо мной буквально из воздуха возник шеф, окинул меня совершенно диким взглядом — думаю, если бы я попытался что-нибудь сказать, вряд ли он бы меня услышал — на долю секунды у меня потемнело в глазах, а когда я снова обрел способность различать действительность вокруг, оказалось, что я стою посреди спальни, откуда столь бесцеремонно был вытряхнут не более часа назад. — Макс, мне надо срочно уйти, — заявил он, со скоростью небольшого тайфуна пролетая по комнате и собирая разбросанные по разным углам вещи — пару шкатулок, витую свечу темно-синего цвета, собственный тюрбан. — Поскольку Сотофа, дюжину вурдалаков в ее садовую беседку, не откликается на зов, а дозываться остальных сейчас банально нет времени, сторожить Шурфа придется тебе. — Сторожить? — я вертелся на месте, стараясь уследить за его перемещениями. Услышав мой вопрос, он остановился на полном ходу и смерил меня таким взглядом, что я захотел немедленно слиться со стеной или хотя бы провалиться сквозь пол. Впрочем, уже в следующее мгновение он моргнул — и вдруг показался мне совсем старым, каким я никогда его не видел, на моей исторической родине ему бы сейчас дали лет семьдесят, если не больше. Возможно, если бы я задумался об этом, то просто тихонько грохнулся бы в обморок, и дальнейшие события преспокойно развивались без меня, но мыслительный процесс загадочным образом сумела отключить своей пощечиной леди Сотофа, поэтому я только отметил про себя данный факт, но выводов делать не стал. Оно и к лучшему, наверное. — Именно, — голос шефа звучал несколько растерянно, будто он и сам-то не до конца верил в свои слова. — У меня сейчас нет ни минуты на объяснения, но ты у нас способный, справишься. Понятия не имею, насколько я задержусь — будем надеяться, что ненадолго. Он рассеянно оглядел комнату, помолчал еще немного, будто пытаясь подобрать слова и все-таки что-то объяснить, но в конце концов только кивнул — то ли утвердительно сам себе, то ли ободряюще мне — и вышел, бесшумно притворив за собой дверь. В комнате повисла такая тугая, непроницаемая тишина, что казалось, даже хлопни я сейчас в ладоши или заори дурным голосом — все равно ничего не изменится. Несколько секунд я стоял, тупо рассматривая абсолютно гладкое светлое полотно двери, почти сливавшейся со стеной, с таким вниманием, будто это была самая интересная вещь во Вселенной. Потом осознал, что это не самое продуктивное занятие, с отвращением поглядел на собственные руки — они дрожали так, будто я посвятил беспробудному пьянству последнюю дюжину лет — заставил себя вспомнить о дыхательной гимнастике — вдох на восемь, никак не меньше, пауза, выдох — и наконец обернулся. Лицо Шурфа было очень спокойным. Заострившиеся его черты все еще напоминали настоящего Мастера Пресекающего, но в то же время казались абсолютно чужими, будто какой-нибудь скульптор изваял посмертную маску давно почившего героя древности, опираясь только на его словесный портрет, оставленный современниками. На мгновение мне почудилось, что таких лиц не бывает у живых людей, и я бросился в его сторону, схватил за руку, лихорадочно пытаясь нашарить пульс — ощутил несколько слабых толчков под пальцами и вздохнул с облегчением. — Шеф сказал мне тебя сторожить, — сообщил я своему бессознательному другу, усаживаясь рядом на одеяло. — Правда не объяснил, как именно. Поэтому я буду сидеть тут и гавкать на всех пробегающих мимо, что ли... Будем надеяться, что это поможет. «Лаять совершенно не обязательно». Слова прозвучали так тихо, что сначала я принял их за собственные мысли. И только проанализировав не терпящую возражений интонацию, с которой они были произнесены, пришел к выводу, что подумать так сам не смог бы при всем желании — таланта не хватило бы. Оставалось два варианта: либо я наконец-то обзавелся слуховыми галлюцинациями, либо... Шурф смотрел на меня — сквозь полуприкрытые веки, будто ни на что другое сил не хватало, но совершенно определенно будучи в сознании и, судя по словам, в трезвом уме. Я снова сграбастал его руку, холодную и тяжелую, будто у мраморной статуи, и зажал ладонь между своими. Слова почему-то не шли из горла, хотя столько, сколько их сейчас роилось в моей голове, их не бывало и в лучшие мои поэтические времена. Но я чувствовал, что мои губы снова предательски дрожат, а из глаз порывается потечь какая-то теплая соленая дрянь, и поэтому не решился озвучить ни одной из тысяч сентиментальных глупостей, наводнивших меня изнутри. — Шурф, я... «Ты». Я не выдержал и истерически заржал, оценив, как в точности до наоборот к нам вернулась вчерашняя ситуация. Вязкая тишина комнаты на миг сгустилась — и вдруг рассеялась, будто ее и не было. А я все смеялся — упав на одеяло рядом с виновником этой истерики, зажмурившись, не в силах остановиться — и был готов смириться с тем, что так теперь будет продолжаться вечно. Да и пусть, все что угодно, пусть только будет жив. «Макс». Я не сразу понял, что происходит, а когда наконец сообразил — мои ладони уже горели так, будто я приложил их к раскаленной плите. Вскрикнув, я выпустил руку Шурфа, внезапно ставшую нестерпимо горячей, и уставился на него во все глаза, оторопевший настолько, что даже не пытался ничего предпринять. Он вдруг захрипел — страшно, мучительно, будто пытаясь выдохнуть и будучи неприспособленным от природы дышать вовсе, тело его выгнулось крутой дугой, мышцы свело судорогой, я отчетливо услышал треск рвущейся простыни под его пальцами. А в следующую секунду все закончилось — так же резко, как началось. Он рухнул обратно на постель, словно лопнула невидимая внутренняя струна, удерживавшая его в сознании. Я тупо уставился на его руку, вывернутую под каким-то нелепым углом, попытался было переложить ее поудобнее — и замер. Как бы ни болели мои собственные ладони, этого я просто не мог не заметить: там, где еще минуту назад слабо, но отчетливо прощупывались удары, сейчас не было ничего. Я в ужасе перевел взгляд на его шею, пытаясь увидеть биение пульса хотя бы там. Судорожно откинул одеяло, приложил ухо к его груди, стараясь не слушать оглушительный перестук собственных сердец, выждал мучительно неспешную минуту, медленно выпрямился и закрыл глаза. Тишина. Сэр Шурф Лонли-Локли умер.