Гранит науки

В Турине стояла зима. Не та, сугробная и вьюжная, что в январе обметала снегом Швецию или Финляндию, а инеистая, зыбкая, полупрозрачная, как труп невесты в кружевном саване. Луссурия выдохнул облачко пара и прошептал: — Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья И, смело шествуя среди зловонной тьмы, Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы Без дрожи ужаса хватаем наслажденья…* Леви-А-Тан брезгливо передернулся и отступил в сторонку, чтобы люди не подумали, что он с этим типом знаком. Леви не любил Бодлера и стихов его не читал. Не то чтобы он вовсе не ценил поэзии «нуар», но в исполнении Луссурии она звучала зловещим намеком. — Боже, что за странное чувство?! — воскликнул Лу с надрывом. — Словно мы смотрим титры какого-то полузабытого фильма, и скоро зажжется свет в зале, и мы уйдем из кинотеатра в реальный мир, а там… — Заткнись. От тебя уже таксисты шарахаются, — цыкнул зубом Скуало, и постучал в окошко очередного водителя с выразительным металлическим звуком. Мужчина за рулем вздрогнул испуганно, натолкнувшись на остро-отточенный взгляд клиента, суетливо выскочил из салона и с вымученной улыбкой распахнул багажник. Занзас с Белом и Мармоном уехали из аэропорта раньше, не дожидаясь, пока нежно зеленеющий от «воздушно-морской» болезни Леви-А-Тан вернет себе естественный цвет лица и станет пригоден к тасканию поклажи. Дорога до университета прошла в гробовом молчании: Луссурия сентиментально вздыхал, протерев на запотевшем стекле окошечко и провожая городские пейзажи томным взглядом, а Леви отодвинулся от коллеги по ремеслу, но не по интересам, на расстояние бактериального карантина и уже оттуда сверлил неприязненным взглядом капитанский затылок. Сам капитан был мрачен и задумчив. Стратегический гений чертова босса выстроил многоходовой план отступления. Часть сицилийских студентов планировалось «срочно перевести за границу», остальные должны завалить свои сессии и быть тихо отчислены. Следы пребывания киллеров Вонголы в Турине следовало уничтожить вплоть до записей в электронных базах ректората. Всё бы ничего, но сам Занзас на правах начальника уходил по первой схеме, а своему заместителю щедро предоставлял возможность оскандалиться напоследок. Выставлять себя дураком Скуало не хотел, поэтому заранее вживался в роль агрессивного правдолюбца от истории. Луссурия, изображавший с утра пораньше крашеного Гамлета, подходил к вопросу с не меньшей ответственностью. В его тактику отступления входили две громкие истерики и одна потише, зато с драматичным разрыванием зачетных чертежей. Что планировал Леви, было неизвестно, но в компании своих творчески-одаренных напарников он нервничал и тихо потрескивал статическими разрядами, сохраняя при этом каменное лицо. Когда странная троица пассажиров расплатилась и вышла, таксист вытер взмокший лоб и решил, что сегодня не грех и выпить. После смены, перебрав в кабачке, он все пытался рассказать бармену старую сказку о некоем парне, который Смерть катал на плечах, но постоянно сбивался и начинал заново. В конце концов он пьяно расплакался, покачиваясь вышел на улицу и долго пытался понять, почему он не за рулем, отмахиваясь от коллеги-таксиста.

***

Синьор Джузеппе Селла всей фигурой изображал понимание и сострадание, пока Бельфегор портил его полированный стол ножом. — Видите? Налицо явная деградация, совсем свихнулся парень на своих вскрытиях, — мрачно прокомментировал Занзас, хотя никаких вскрытий у первокурсников еще не было. — Сами его теперь боимся, какая там учеба! Ректор покивал и на всякий случай отодвинулся от стола подальше. Белокурый медик-аутист проводил его невидимым взглядом из-под сплошной челки и зашелся тихим, невыразимо жутким смехом. — Так что этого мы забираем домой, в родные стены. Карлика переводим в Штаты. Сан-Франциско, знаете? Конечно, ректор знал, что есть такой город, да и задавать лишних вопросов как-то не хотелось. В прошлый визит протеже старого Тимотео держался в тени своих спутников, а теперь, сидя напротив и роняя скупые пояснения срочному отчислению студентов, он напрочь подавлял хозяина кабинета тяжелым взглядом. Еще в кабинете находился маленький человечек в глубоком капюшоне, но его Джузеппе постоянно терял из поля зрения, хотя тот и не двигался. Ректора не покидало ощущение, что он видит какой-то бредовый сон, и все никак не может проснуться. — А вы, синьор Занзас? Вы тоже?.. — Да. Семейный бизнес. Вы же понимаете? Ректор не понимал уже ничего, но подписал три заявления об отчислении с заочного отделения и с облегчением распрощался со своими неприятными посетителями. Едва дверь за ними закрылась, синьор Джузеппе достал бутылку коньяка и велел секретарше больше никого к нему не впускать. Ему вдруг захотелось крепко напиться.

***

В начале недели ожидались магнитные бури, и для людей со слабым сердцем это что-то да значило. Чем объяснить безобразные сцены на зачетах у историков, искусствоведов и философов, преподаватели не знали. Разве что слабостью отдельных лиц на голову? Размах, с которым обставил свой уход студент Лусио Сэнсуони, потрясал воображение. Негласный лидер женского коллектива так заразительно поскандалил со всеми экзаменаторами, постоянно апеллируя к их нетерпимости и своей ориентации, что сокурсницы из солидарности эту традицию подхватили. Слезы, сопли, размазанная косметика и надрывные выкрики «Это потому, что я женщина?! Или я толстая?! Так вы просто закоренелый шовинист!» обеспечили искусствоведам командный «незачет», а их куратора чуть не свели в могилу. Инцидент списали на хрупкую психику людей искусства и назначили переэкзаменовку в марте для тех, кто к тому времени придет в себя. Студент Марино, следуя строке Писания о том, что вначале было слово, сдал на проверку целое эссе, в ярких красках и образах описывающее быт и нравы Священной Римской империи. Примерно каждое третье слово в работе было непечатным, а все остальные просто обидными, как для римлян, так и для синьоры Маттионе. Его вызывали «на ковер» в деканат, но переорать так и не смогли, поэтому предпочли исключить за нарушение устава университета, не дожидаясь конца недели. Леви-А-Тан решил не усложнять жизни ни себе, ни людям. Он резко разучился говорить не только по-итальянски, но и на прочих известных переводчикам языках. Преподаватели, потрясенные такой бедой несчастного студента, разыскали на кафедре лингвистики знатока африканских диалектов. Тот послушал-послушал и выдал квалифицированное заключение, что данный студент так мерзко сквернословит, что место ему в порту, среди грузчиков, а не в храме науки. Декан решил не обострять международной обстановки и тихо убрал варвара-матерщинника под предлогом внезапного нездоровья. А еще в конце недели локальную сеть университетских компьютеров атаковал новый вирус, проредивший списки студентов. Восстановить удалось не всё. В тот же вечер шестеро обитателей тринадцатой секции сдали ключи дежурной, а она долго пыталась вспомнить, как их зовут, но так и не вспомнила. И в журнале ни единой записи о них тоже не было. Так закончилась миссия офицеров «Варии» в Турине.

***

Февраль на острове был сухим и ветреным, рыжие метелки прошлогодних трав перешептывались у дороги, ведущей к замку. На землю опускались сумерки, но из окна операторского зала еще можно было различить, что к воротам шагает человек в форменном плаще, а у ног его движется черная тень. — Боже-Боже! Я как чувствовал, что не стоит ему сегодня ехать в город, — покачал головой Луссурия. — Мармон, душечка, когда мы уже купим новые авто? Ты видишь, снова наш капитан возвращается пешком! Казначей «Варии», так не вовремя заглянувший на пост, поморщился и поспешил перевести разговор в другое русло: — Ничего страшного, все машины иногда ломаются. Знаешь, мне сегодня приснился наш сторожевой морок из Турина, труп Муссолини. Хотел бы я знать, к чему?.. — Моя мама говорила, что покойники снятся к дождю, но лично я полагаю, что скорее — к деньгам. К тому времени, как Луссурия с Мармоном закончили толковать этот знак, Суперби Скуало прошел ворота штаба, а тень у его ног обрела два зеленых глаза и гнусавый кошачий голос. Сон иллюзиониста оказался вещим, но это была уже совсем другая история.