Путь к жизни.

Шагов совсем не было слышно из-за толстого персидского ковра, лежащего в коридоре. В конце коридора была дверь. Она была из тёмного дерева, с благородным рисунком доски. Вся ровная, без единого выступа, единой шероховатости. Ручки, как и у других дверей не было. Оставалось только догадываться, с какой она стороны. Но доктор Том бывал в этом кабинете много, много раз. Бывало, он даже жил там. Вот только в последнее время туда стало очень сложно ходить. Было трудно переставлять ноги по этому мягкому ковру, приближаясь к этой деревянной двери. Руки словно налились свинцом и прилипли к телу, никак не удавалось найти именно то место, где скрывалась ручка. Ноги подкашивались, и хотелось рухнуть прямо здесь и не ходить к директору под предлогом не открывшейся двери. Ага, конечно, он так и поверит. Том прикрыл глаза на мгновение, безошибочно нажал на место ручки, глубоко вздохнул и с нажимом толкнул дверь. — О, Том, я тебя уже давно жду. Проходи, садись. У меня к тебе много вопросов, — директор стоял спиной к Тому, около шкафа, заполненного книгами от потолка до пола. Названия пестрили словами, которые даже выговорить было сложно, некоторые и совсем стёрлись. Но все, без исключения, книги были просто в идеальном состоянии. Директор повернул немного голову, смотря через плечо на застывшего посреди кабинета Тома, и хитро оскалился. — Что пить будешь, дорогой? — Пожалуй, будет лучше, если ничего, — немного оттаяв, проговорил Том. Он не заходил в эту комнату вот уже две недели, пока отсутствовал доктор Вишневский. Директор этого многоуважаемого заведения, доктор Константин Вишневский, не часто выходил за ворота больницы. Он предпочитал строить свои интриги за безопасными стенами. Он водил знакомство с некоторыми влиятельными семьями, которые хотели держать своих родственников поближе к себе, то есть в России, а не за границей. И дешевле выходило, и можно самим следить за лечением. Так было с Михаилом Ивановичем Грунским и его внуком Димой. Зачем здесь держали деда, ещё понятно, но вот заем внука — оставалось загадкой. Но доктор Вишневский не беспокоился ни о чём, его интересовали только деньги. Ему были абсолютно чужды любые нормы марали. Не зря его настольной книгой служили труды Никколо Макиавелли, который ради упрочнения власти считал допустимым любые средства. Он применял эти знания и на практике. Вся больница строилась на этом. Это было его государство, а сам он был правителем. — Ну что ты такой скромный? — доктор Вишневский опустился напротив Тома в своё кресло, больше похожее на трон, и стукнул об стол стаканом, чуть не расплескав содержимое. Капли, янтарной радугой, засверкали при свете ярких ламп, расставленных по углам кабинета. Они хорошо освещали помещение, но заставляли предметы отбрасывать странные тени. На окнах висели тяжёлые гардины, не пропускавшие и намёка на солнечные лучи. — Давай, выпьем за мой приезд. Расслабься, мы же друг друга хорошо знаем, — доктор Вишневский подмигнул Тому левым, немного косящим глазом, отчего его лицо приобрело выражение, напоминающее выражение лица Мона Лизы. Да, Том помнил эти встречи. Это было ещё до появления Лорелей. А сейчас… Том принял стакан, немного отхлебнул из него, для смелости, и заговорил: — Пока вас не было, привезли одного самоубийцу. Его отправили к нам, зная, что тут мы ему поможем не совершить повторное самоубийство. Так и есть. Это же заведение, созданное для этого… — Да, да, я в курсе, каким заведением управляю. Поподробней, насчёт нового больного, — немного грубо перебил Тома доктор Вишневский. — Его зовут Михаил. И… Я… Он вообще не хотел жить, поэтому я… Помните, вы давали мне почитать статью того словенского психиатра? — Да, конечно. Не тяни, Том. Из тебя информацию нужно клещами вытаскивать. Ты всегда был таким неуверенным. Выпей ещё, раз не можешь сосредоточиться, — по лицу у Константина почти незаметно пробежало и исчезло понимание ситуации. Он довольно хорошо знал Тома, а уж познав его, стал абсолютно точно понимать его и без слов. Если он правильно понял, то Том не сможет сказать это в слух. Не посмеет. Вот только зачем он завёл разговор про Михаила? Это может значить что-то для него. Том дрожащими непонятно от чего руками взял стакан ещё раз. Почему он так волнуется? Словно мышь перед удавом. А что ему остаётся? Только безоговорочно доверять и подчиняться Константину. Или хотя бы делать вид. — Я… — Я понял, что ты хотел сказать, — медленно произнёс доктор Вишневский. Его лицо приобрело задумчивое выражение. Том так и обомлел: он не был рассержен. Наоборот, эти чёртики всегда появлялись в тёмных глазах доктора Константина, когда просыпался интерес. Ему понравилась идея Тома, хотя он сам считал её и наибольшей ошибкой в своей жизни, и необыкновенным чудом. — Зови. Я знаю, что ты его предупредил. *** Михаил вошёл в кабинет, и тут же по всем коридорам больницы пронёсся гул, зовущий всех на обед. Он был рад, что пропустит его. Осмотревшись, Михаил был удивлён обилием включённых ламп. Ведь был день. Хотя и не такой погожий, как утро. Дмитрию не разрешили пойти с ним, поэтому он чувствовал себя немного неуютно. К тому же у него появилось предчувствие чего-то нехорошего, надвигающегося откуда-то с юга. Наверное, к перемене погоды. Да и в груди плохо тянет. Доктор Вишневский, как ему представил директора доктор Том, сразу не понравился Михаилу. Эта его ухмылка и слишком пристальный изучающий взгляд вызывали ощущение, будто ты под микроскопом, и тебя рассматривает ученый, увидевший неизвестную науке амёбу. — Могу я называть тебя Мишей? — спросил директор, впрочем, не дав ответить, сразу задал следующий вопрос: — Тебе нравится тут? Прости за пропущенный обед, тебе принесут позже. Не хочешь ли ты домой? — Н-нет, — немного заикаясь, ответил Михаил и сразу же исправился: — Да, мне очень нравится здесь и не хочется домой. — Что же, это хорошо, — тут он засунул руку в ящик у стола и вытащил какие-то бумаги. — Посмотри на это. Что ты видишь? — Если честно, то просто кляксы, — неуверенно ответил Михаил. Он с сомнение посмотрел на доктора Тома, но тот только неопределённо качнул головой, продолжая всматриваться в задёрнутые гардины. Что он в них нашёл? — Хм… Ты пойми, я же психолог, я просто проверяю. А как ты себя чувствуешь? Доктор Том сказал мне, сколько тебе осталось, сожалею, но с этим действительно ничего не поделаешь. «Ту-дум». Это сердце содрогнулось от такой бесцеремонности. Вот так просто сказать всё… как можно? — О, ты не переживай! Ты принимал лекарство утром? Оно поддержит твою сердечную деятельность на какое-то время. Ты ещё успеешь попрощаться с женой и детьми, написать завещание. Кстати, я позвонил им, они приедут, наверное, к вечеру. Боже, что?! Жена, дети, завещание? У Михаила волосы встали дыбом от слов доктора Вишневского. Грудь резко сдавило словно железными кольцами и стало нечем дышать. В глазах потемнело, на губах выступила пена, а пальцы конвульсивно скребли по столу. Михаил завалился на бок, но его тут же подхватили чьи-то заботливые руки. Ему вдруг показалось, что он прямо сейчас откинет копыта, не успев попрощаться и подписать это грёбаное завещание. А ведь он хотел отписать дом детям, а сейф в банке жене. Ещё была статуэтка из Африки, на дне которой значилось: «In China». Её бы он отдал Лорелей. Просто так. Последнее, что он помнил, это склонившееся над ним лицо доктора Вишневского и его слова, звучащие глухо, словно в вакууме: — Ну и хитрец же ты, Том… *** Шёлк чьих-то тёмных волос мягко скользит между пальцами. Нежный шёпот вползает в уши маленькой змейкой. Но она не хочет укусить, она ласкается к рукам, ищет вход в вашу душу, как кошка. Но это именно змея. Под пальцами угадывается ощущение чьей-то кожи, она шершавая, но приятная. Руки тонкие, пальцы длинные. Чьи же они? Кому принадлежат? Лицо такое знакомое, но его не разглядеть. В комнате было темно. Это первое, что заметил Михаил, даже не открывая глаз. Он надеялся увидеть это лицо и руки, его ласкающие, когда откроет их. Он всё медлил. Он погладил на ощупь то место, где были руки, но ощутил лишь горячие простыни, нагретые его же телом. Сознание медленно возвращалось к нему. Это был очередной приступ. Смерть. Так близко. Может это были её руки? Хотя нет. Это точно были мужские руки. Хотя кто сказал, что смерть — это женщина? Помниться, он читал один рассказ, заставивший его размышлять несколько минут после закрытия книги. Про девочку и Смерть. Зря он так быстро закрыл книгу и отложил её на полку, чтобы в последствии забыть про неё. Михаилу даже представилась она, стоящая на третьей полке большого шкафа для книг на даче. Наверняка, жена спалит всё, когда он умрёт. Кстати, они же должны были приехать к вечеру. Сколько сейчас времени? Михаил попробовал открыть глаза. Сначала один, потом другой. Он ожидал увидеть около кровати хоть кого-нибудь. Хоть медсестру. Но он был совершенно один. Напротив были часы, показывавшее девять часов вечера. Ну вот. Он проспал ужин. За окном скрипели деревья. Лёгкие тучки, сбежавшиеся во время обеда, переросли в бушующую грозу. И хотя грома ещё было, но редкие капли дождя уже срывались вниз и брякали по металлическому карнизу за окном, а ветер раскачивал деревья, словно хотел сломать их. Михаил сел на кровати. Пол холодил босые ступни через тонкий коврик. Совсем не такой, какой лежал в коридоре и кабинете директора сумасшедшего дома. Михаил знал только его имя, то, что ему нельзя доверять и то, что его излюбленное занятие — управлять людьми, как марионеткам. И задевать их самые больные места. Всё, что успел изложить ему Дима, перед тем, как Михаила вызвали в кабинет. И это он испытал на собственной шкуре. Мда… Михаилу вдруг резко расхотелось вставать с постели, и он подтянул ноги к груди и опёрся спиной на стену. Она была шершавой и плохо окрашенной. Его что, не могли отнести в его комнату. Хотя с чего он взял, что она именно его. Может занята уже кем. Он же всё равно скоро умрёт. Эта мысль тонкой чёрной лентой проскользнула в его жизнь, заставляя перестать ощущать эмоции в полной их силе. Заставляя смириться с произошедшим. Словно кто-то нашёптывал ему: «Ну и что? Что будет от того, что ты уйдёшь? Ты этого уже не узнаешь. Ты — никто. Таких как ты — Легионы. Прими и наслаждайся. Я буду в первом ряду». Эти слова разливались ядом по уставшему мозгу Михаила. Это была Госпожа Апатия. Он уже встречался с ней. Да и каждый из вас имел незабываемое удовольствие познакомится с ней. Просто вы не знаете как получить истинное наслаждение. Даже не подозреваете. Вот только… «Что же за день такой странный, сначала песня этой девушки, потом «завтрак», потом снова эта девушка… Как же её… Лорэль? Ммм, нет, не так… Лорелей… Вот, да, кажется правильно, Лорелей, Лорелей… «Живи и наслаждайся жизнью. Люби и мечтай». И это воспоминание вдруг пронеслось ураганом перед внутренним взором Михаила, обжигая ощущением счастья. Гнев. Гнев — вот что поднималось из глубин потревоженной души навстречу Апатии. Гнев, разрушающий все запреты и заслоны. Гнев, возвращающий в действительность, дающий Деятельность в оружие против Апатии и Тоски, пожирающих Душу. Ну, а пока Праведный Рыцарь борется во славу своей Дамы, мы разберёмся со всей этой ситуацией, заставив мозг работать. Лучший отдых — это перенаправить деятельность в другое русло. «Что же у нас выходит? Прошло всего пара дней, а как будто месяц пролетел. Давно не было в моей жизни такой встряски. Эмоции так и сменяют друг друга. И почему для этого нужно было идти на такие крайние меры? Прямо триллер какой-то. Итак, я в психиатрической больнице. Сразу познакомился с симпатичным (не буду это отрицать) парнем. Я умираю. Но давайте мыслить трезво. Я же и хотел этого. Я не хочу. Это точно, я не хочу. Это странное общество, про которое рассказал мне Дима. Будто я попал в детектив. Детективный триллер без хэппи энда. Прямо заголовок на бульварные романы. Господи, о чём я? Я так хочу узнать всё про них, пока не умер. Вот единственное моё желание. Пора взять себя в руки». Михаил лёг на кровать. За окном всё ещё не затихал ветер, но и не начиналась гроза. В комнате не было штор, поэтому рыжие блики фонаря за окном причудливо играли с длинными тенями веток деревьев. Миша прикрылся тонким одеяльцем и, совсем как в детстве, притянул колени к животу. Так ему было спокойней. Неужели, его так и оставят здесь? Наверное, про него все забыли. Ну и пусть, он сам разберётся со своими проблемами. Не привыкать. Постепенно очертания комнаты начали плыть, и Михаил почувствовал, как проваливается в темноту. Нет, не проваливается. Взлетает. Парит.